— В отличие от львов, — сказала я.

— В соседней палате лежит не их Рекс, а наш Ульфрик. — В ее словах чуть-чуть повеяло вспышкой зверя, как будто дыхание чудовища в темноте. Я вздрогнула, она убрала силу. — Извини, я пойду.

Она направилась к двери. Когда она выходила, кто-то вошел ей навстречу.

— Мика! — вскрикнула я.

Он не бросился ко мне, но почти. На нем были все та же рубашка и слаксы, в которых я его видела, но покрытые высохшими потеками. Кровь запеклась черным и кирпично-красным. Может, я уставилась на потеки, потому что Мика расстегнул рубашку и бросил ее на пол, и впервые зрелище его обнаженной груди и плеч не вызвало у меня мысли о сексе. Я думала только, чья на нем кровь: Ричарда или Жан-Клода.

— Не тянись к ним своей силой, Анита, — предупредил Мика.

— Как ты узнал, что я об этом подумала? — спросила я.

Он улыбнулся, но глаза его остались усталыми. В них было облегчение, что я жива и более-менее здорова, но и усталость тоже.

— Я же твой Нимир-Радж.

Он часто отвечал так, когда я спрашивала, отчего он так хорошо читает мои мысли. Он Нимир-Радж моей Нимир-Ра, и этого ответа ему хватало.

Он поцеловал меня, и я ждала, чтобы Джейсон отпустил мою руку и я могла обнять Мику, но этого не случилось. Мы с Микой посмотрели на него, и на миг увидели в его глазах неприкрытый страх. Никогда еще его глаза такими не видела; по ним я поняла, как близко была наша смерть — и как близко она еще пока что. Один взгляд, и я уже знала, что мы еще из лесу не выбрались.

Я поглядела в шартрезовые глаза Мики:

— Эта энергия должна будет спасти не только младших вампиров? Еще кого-то?

Рука Джейсона сжалась на моей руке, Мика обнял меня, а я свободной рукой стала гладить эту ровную теплую, навеки загорелую кожу. Втянула в себя аромат его шеи, такой для меня дорогой.

— Ответь, — шепнула я.

Он чуть отодвинулся, чтобы видеть мое лицо.

— Когда Жан-Клод умрет на рассвете, он может прихватить с собой тебя и Ричарда.

Глядя в его скорбное лицо, я видела там искренность. Искренность — и страх, скрытый куда лучше, чем у Джейсона. Но он там был.

— Лилиан! — позвала я.

— Да, Анита? — подошла она ко мне.

— Насколько вероятно, что Жан-Клод нас утащит с собой?

— Честно говоря, не знаю, но такая возможность есть, и выяснять, насколько она вероятна, лучше не стоит. — Она положила мне руку на лоб — как мать, проверяющая, нет ли у ребенка жара. — Кормись от Донована, Анита. Возьми энергию, которую он предлагает, чтобы нам на эту тему не волноваться.

— Но ведь ты сама не уверена, что это поможет?

— Вполне уверена.

— Мне не надо быть ни вампиром, ни оборотнем, чтобы учуять здесь ложь.

Она шагнула назад, вдруг резко собралась, профессионально.

— Ладно, мы не уверены, но этой энергии будет достаточно, чтобы спасти некоторых из вас. Всех или не всех — мы просто не знаем. Все это очень новая наука, Анита, новая метафизика, а в ней всегда все неопределенно.

— Спасибо за правду, — кивнула я.

— Сама просила.

Из толпы вышел Эдуард:

— Мне было сказано, что это поможет.

— Мы говорили, что ничего лучше придумать не можем, — возразила Лилиан. — Это не то же самое.

Эдуард кивнул:

— Согласен. Я услышал то, что хотел услышать. — Он посмотрел на меня очень серьезно. — Не умирай под моей охраной. Другие телохранители жизни мне не дадут после этого.

— Изо всех сил постараюсь спасти твою репутацию, — улыбнулась я. — А теперь тебе придется ждать снаружи.

— Как? — переспросил он.

— Вряд ли я смогу заниматься сексом у тебя на глазах. Извини уж.

Он усмехнулся в ответ:

— Я думаю, у меня бы при тебе тоже не получилось.

А потом он меня удивил. Отодвинув от моей руки Джейсона, он взял ее твердо и уверенно. Мы обменялись долгим взглядом, Эдуард открыл рот, потом закрыл, покачал головой. И наконец сказал:

— Если ты не выживешь, я обещаю: Арлекин за это заплатит.

Очевидно, тайна вышла наружу, и мы теперь спокойно будем называть лопату хотя бы могильным заступом. Я кивнула:

— Ты мог не говорить, я и так знаю, что ты бы это сделал.

Он улыбнулся, сжал мне руку и вышел. Я чуть не окликнула его. Меня окружали мужчины, которых я любила, с которыми спала, — а вот почему-то, пока Эдуард был в палате, мне было надежнее. Но опасность, которую мне предстояло встретить, была не по его линии. В палате или за дверью, а Эдуард мне помочь не сможет.

Мне не столько надо было пробудить ardeur, сколько перестать ему сопротивляться — моя власть над ним дошла до того, что я могла давать ему разрешение питаться. Мне надо было его отпустить. Может быть, если бы звери во мне не проснулись примерно в то же время, я бы не считала ardeur чем-то таким, что сидит на цепи с кожаным ошейником. Кожаным, тугим и с металлическими шипами внутрь.

Мне казалось, что в палате слишком много охраны, пока я не приблизилась к Доновану Риису. Какая-то доля моего существа думала о сексе, зато три или четыре других доли гадали, какова будет на вкус у нас на зубах плоть, что под всей этой кожей. Донован потребовал, чтобы остальные мужчины отвернулись, создав нам максимально возможное уединение. Они отвернулись. Некоторые — с таким видом, будто хотели сказать, что это глупо, но отвернулись все. Тогда Донован снял с себя одежду. Раздетый он был — как белая, светлая мечта. Ardeur позаботился, чтобы его тело было для меня готово, и он на фоне этого тела выделялся как вырезанный из слоновой кости, краснеющий, подобно первому намеку на восход солнца. Он был весь бледен, как вампир, но он был рассвет, он был солнечный блик на воде, отблеск луны на крыльях. Мне послышался голос птиц, зовущих в ночи. Никогда не знала, что у лебедей такой голос, почти как у гусей, но… нет. Не гусиный голос — лебединый.

Голос Донована прозвучал сдавленно:

— Ты лишила меня контроля над моей силой. Что-то в ardeur’е сняло с меня не только одежду.

Я обнаружила, что все-таки еще могу говорить, подняться над ощущением ночного неба и лунного света, хотя это было как будто видишь две картины сразу, и то, что я вижу у себя в голове, грозит стать более реальным, чем мужчина рядом со мной.

— Иногда мой вариант ardeur’а дает тебе то, чего ты больше всего на свете желаешь. — Я наклонилась к его щеке, шепнула в идеальную ушную раковину: — Чего ты желаешь больше всего на свете, Донован Риис?

Он обернулся ко мне, и глаза его стали тускло-серыми.

— Не быть королем.

Он вдруг перевернулся, обняв меня, и его глаза оказались надо мною. Он все так же прижимался ко мне, и ощущение этой твердости заставило меня вскрикнуть. Он навалился на меня всем своим весом, охватил руками, прижал меня лицом к своей груди. Мне несколько трудно стало дышать под его тяжестью, но он это понял и приподнялся, обнимая меня, приблизив ко мне лицо.

— Ты можешь дать мне то, чего я больше всего желаю, Анита?

— Не знаю, — прошептала я.

— Попробуй.

— Может получиться не так, как ты думаешь.

Я пыталась мыслить, отвлечься от ardeur’а, от ощущения прижатого ко мне тела, от теплого аромата кожи Донована. У ardeur’а будто свой собственный разум, свой забавный способ исполнять желания. Я не думала, будто то, что произойдет сейчас, и есть то, чего хочет на самом деле Донован.

Он приподнялся, будто отжимаясь на тренажере, и нижняя часть его туловища прижалась ко мне. Я захныкала.

— Я тебе сделал больно?

Чтобы ответить, мне пришлось открыть глаза:

— Нет, не больно, нет.

И что-то в моем голосе, в мутном взгляде заставило его улыбнуться.

— Не больно, нет, — повторил он, глядя на меня с улыбкой. И глаза его были синее, чем я у него видела, будто в этот момент что-то произошло, убравшее из глаз все серое.

Я поняла, что его просьба — не быть королем — заставила меня приглушить ardeur, и это меня испугало, потому что ardeur — сила сама по себе. Он творит и решает такое, чего я не понимаю. Если бы Жан-Клод мог ответить, я бы его спросила. Конечно, у меня были люди, которых я могу спросить, просто это будет очень неловко, — спрашивать. Одной из причин присутствия сейчас Реквиема и Лондона было то, что у них опыта с ardeur’ом на сотни лет больше, чем у меня. Да, в качестве жертв, но все равно они знали его в тех аспектах, которые только начинали до меня доходить.