Я вздохнула:

— Ладно, допустим. Но я хотела бы уединения, хоть малость. Ричард чуть не умер, и я тоже.

— Извини, Анита, — сказал Циско, — но я не могу. Один из нас должен быть с тобой там.

— Мое слово уже ничего не значит?

— И Клодия, и Римус ясно дали понять: если я снова облажаюсь, меня нету. Уволен вчистую. И я не хочу облажаться снова.

— А что ты сделал? — спросил Питер и тут же покраснел. — Извини, извини, не мое дело. Потом.

— Потом, — кивнул Циско.

Он понюхал воздух и повернулся к дальнему концу коридора. Из-за угла вышла Соледад. Увидев нас, она вдруг изменилась в лице, потом упала на четвереньки и поползла к нам. Не теми почти сексуальными движениями, что бывают у оборотней, а как будто она сломана, будто ей больно двигаться.

— Что такое? — спросила я.

Голос ее прозвучал так же сломано:

— Я стреляла в Ричарда. Прости меня.

— Ты стреляла в Ричарда, — повторила я и посмотрела на Циско.

Он пожал плечами и глянул на меня так, будто хотел сказать: «Ага».

— Наверное, если бы она не выстрелила, он бы вырвал сердце Жан-Клода.

— Прости, — повторила Соледад. — Я не знала, что мне делать.

Она остановилась перед нами, воздев руку в воздух, опустив голову. Я такой жест видела у львов. Это такая просьба подойти ближе, когда ты точно знаешь, что твой доминант тобой недоволен.

Мне было сказано, что кто-то из охранников стрелял в Ричарда, и это спасло Жан-Клода, но кто именно стрелял — мне не сказали. Я смотрела на женщину, поднявшую руку в жесте просьбы о прощении. Она как-то все же выполнила свою работу. Что бы сделала я на ее месте? Стояла бы столбом. Я бы не смогла выстрелить в Ричарда, чтобы спасти Жан-Клода. Стояла бы столбом, и Жан-Клод погиб бы. А это наверняка убило бы и Ричарда, и меня. Черт бы побрал.

— У нее отобрали оружие, — сказал Циско, — на то время, пока не рассмотрят этот случай.

— Как у копа, участвовавшего в стрельбе, — сказала я.

— У нас много бывших полицейских, — сказал Циско и посмотрел на меня вопросительно, словно говоря: «Ну, и что ты будешь делать?»

А что я буду делать? Я вздохнула, опустила голову и пошла вперед. Ну почему в разгар любого кризиса я должна нянчиться с чьими-то эмоциями? И носитель этих эмоций обычно опасен, вооружен или должен быть крутым парнем — или же девушкой. Часто монстры оказываются куда слабее, чем с виду кажется.

Я подошла к ней и протянула ей левую руку. Обычно это делается как рукопожатие, но я стреляющую руку держу свободной — привычка. Соледад издала какой-то всхлип и сжала протянутую руку. У меня была секунда ощутить, как она невероятно сильна, пока она подползала ближе, чтобы ткнуться в эту руку лицом. Потерлась о нее щеками, тихо бормоча:

— Спасибо, Анита, спасибо. Я виновата, я так виновата.

Слезы ее холодили мне кожу. Вот интересно, что слезы всегда холоднее, чем кровь, а ведь ощущение должно быть одинаковое? Ее сила пылала у меня на коже дыханием великана — горячая, вездесущая. Любая сильная эмоция может лишить оборотня самообладания.

Она снова прерывисто всхлипнула и обхватила меня за талию, сжав длинными руками. Она уже почти рыдала.

— Я не знала, что же мне еще делать с Ричардом..

— Все о’кей, Соледад, все о’кей.

Я потрепала ее по волосам и стала поворачиваться, не размыкая ее рук. Мы недостаточно были знакомы для такой близости, и эмоциональный накал был тоже слегка высоковат для почти чужих людей. Да мне бы он и от близких друзей такой не был бы нужен.

Я уже практически повернулась, ее руки лишь слегка меня держали, когда она двинулась — схватила меня за талию, подняла перед лицом и грудью — и я рукой блокировала когтистую лапу, тянущуюся к моему горлу. В бок чуть ниже ребер вонзились когти. Боль была резкой и непосредственной, и у меня сразу оказались две цели: не допустить ее руку к моему горлу и сжать ее запястье у себя на талии, чтобы она не вспорола мне живот когтями.

Голос ее зарычал мне в спину:

— Мне жаль, что ты должна умереть, Анита.

Циско и Питер уже стояли с пистолетами наготове. Я бы рада была полезть за пистолетом или ножом, но борьба с тигрицей-оборотнем занимала обе руки. Она не так уж сильно пыталась добраться до моего горла, и рука возле моего живота была почти неподвижна — только выпущенные ею когти пробили мне бок.

— Не вздумайте звать на помощь, или ей конец, — сказала она мальчикам. — Я не хочу ее убивать. Дайте мне только уйти с нею, и я ее не трону.

— Ты ее уже тронула, я чую кровь, — возразил Циско.

Его пистолет смотрел на нас ровно, но места смертельных ран она прикрыла. А если он ее только ранит, у нее будет время меня убить до того, как убьют ее.

— Царапинка от колючки, вот и все. А колючки Анита любит. Правда, Анита?

Мой голос прозвучал слегка напряженно от усилий не пустить ее лапу к горлу. Когти не были такие большие, как казалось, они только выглядели большими, потому что человеческая кожа не покрывала кость тигриной лапы. Но вырвать мне горло у них вполне хватило бы размера. Рана в животе могла бы быть не смертельной, а на горле нет. Я сумела сказать сквозь стиснутые зубы:

— Хочешь меня убить — убивай, но не издевайся.

Она засмеялась горловым смехом. Ее сила полыхнула жарко, почти обжигая. Горячая жидкость хлынула на спину, на волосы. Первой моей мыслью было — кровь, но я знала, что это не так. Это была та прозрачная жидкость, что изливается при превращении из оборотней. Если превращение плавное, то она как горячая вода, если же нет — то вязкая и комковатая. Эта текла как вода. Женщина не колебалась, не пошатнулась, превращаясь со мною в лапах. У меня под руками потекли мех и мышцы, сила ее бежала по моему телу роем жалящих насекомых — столько было силы, что от нее было больно. Она надеялась, что я впаду в панику и отпущу ее? Тогда она не тот объект выбрала для паники. Я не отпускала хватку на коже, превращающейся в мех. Я не отпускала, хотя меня дергало и било, как от провода под током. Бог ты мой, как же она собой владела, что умела превращаться так гладко? Лучше, чем Мика, а это уже что-то значит. На меня это произвело бы впечатление, не занимай меня в это время мысль, насколько ее клыки близко к моей спине. Каким-то краем сознания я отметила, что мех ее не того цвета — полосы лимонно-желтые и белые. А тигры разве не должны быть оранжево-черные? Если выживу, спрошу у кого-нибудь.

— Ты из подвластных зверей Арлекина, — сказал Циско.

— Да, — прорычала она в ответ.

— Ты отсюда не выйдешь, если тронешь Аниту.

— Она знает, где отдыхает днем моя госпожа. Могу я допустить, чтобы она рассказала об этом? Как ты думаешь, Циско?

Он вздрогнул, услышав свое имя. Убивать того, кого знаешь, всегда труднее.

— Умрет твой мастер — умрешь и ты.

Это произнес Питер. Он направил пистолет в пол, будто зная, что у него не будет шанса выстрелить. Римус мне говорил, что у Циско лучшие результаты в тире среди всех охранников. Кажется, мне придется сделать на это ставку. Жизнь поставить на его умение.

Ее рука напряглась и потянулась снова к моей шее, и я изо всех сил ее удерживала. Ее рука давила ровно, моя дрожала, упираясь.

— Ты принадлежишь Мерсии, — сказала я.

— Нет, — прорычала она и сделала несколько скользящих шагов назад. Питер и Циско шагнули столько же вперед — как в неуклюжем танце.

— Нивии, — сказала я.

— Откуда ты знаешь их имена?

— Тебе это важно?

— Да, — шепнула она. — Скажи, кто тебе сказал.

— Соледад, не вынуждай меня, — сказал Циско.

Она перестала шептать и обратилась к нему:

— Ты хороший стрелок, Циско, но настолько ли? Уверен ты, что так хорошо стреляешь?

На его лице ясно было написано, что он не уверен. Я думаю, я бы тоже не была уверена. Много бы я сейчас дала, чтобы здесь был Эдуард. Или Клодия, или Римус.

— А каково правило? — спросил Питер.

Циско чуть не глянул на него, но вспомнил и не отвел от нас глаз, и пистолет держал ровно, но возможности смертельного выстрела у него не было, и он это знал. Соледад стала пятиться по коридору, держа меня в объятиях. Шаг за шагом, медленно, но верно.