К нам подполз Дамиан — наверное, отчасти сомнения навалились и на него, но еще он был вампиром, и жгучая иллюзия смертоносного солнца поразила его вместе со мной. Я видела, как ему больно, и больно вдвойне от воспоминаний о погибшем на солнце лучшем друге. Связь со мной позволяла ему быть на солнце и не гореть, но ужас перед светом мешал этому радоваться. Солнце есть смерть, точка. Конец. Он помнил, как сворачивалась, сползая лоскутами, кожа с горящего тела друга.

Натэниел схватил его за пальцы, я за запястье, и мы втащили его в круг наших объятий. От нашего прикосновения он задрожал всем телом, но поднял к нам залитое слезами лицо.

— Ее сила невыносима. Можно на что угодно пойти, только бы она перестала.

Я кивнула. Собравшиеся вопили, плакали, молили перестать. Если бы такие правила были бы в последний раз, как Жан-Клоду был брошен вызов, то привлечение публики на свою сторону означало бы победу. Тогда в город приехал член вампирского совета, Колебатель Земли, умевший своею силой вызывать землетрясения. Чтобы спасти город и свести разрушения к минимуму, Жан-Клод заключил с ним соглашение, что состязаться они будут в менее деструктивных возможностях, и одно из испытаний было такое: потрясти публику в «Цирке Проклятых». Если бы тогда победой было привлечь ее на свою сторону, мы бы проиграли.

Я попыталась своими метками ощутить Жан-Клода, но он не подпускал меня к себе. Один раз мелькнул его образ, весь в сомнениях, но сомнения были не его — Ричарда. Бедный Ричард, он пришел поддержать Жан-Клода, но был так полон сомнений в себе, что вместо этого ослабил его — ослабил их обоих. И Жан-Клод закрылся, чтобы я не почувствовала этого. Так они с Ричардом оказались в построенном Ричардом аду.

Я вскочила на ноги, не отпуская Натэниела и Дамиана. Мика встал с нами, но опустил руки.

— Я люблю тебя, — сказала я ему.

— И я тебя люблю, но иди. Иди сейчас к Жан-Клоду.

Мы двинулись к сцене. Жан-Клоду надо было кого-то тронуть, у кого нет сомнений ни в нем, ни в себе. Держа в руке руку Натэниела, я могла даже поделиться этой уверенностью.

На сцену мы взлетели бегом, и я рухнула в объятия Жан-Клода. Рухнула, держа правой рукой Натэниела, а левой Дамиана. Жан-Клод покачнулся от такой тяжести, от инерции. Ашер помог ему устоять, удержал, упираясь ладонью в спину. Ричард стоял на четвереньках, опустив голову, даже не глянул, когда мы налетели на Жан-Клода и Ашер удержал нас всех.

Жан-Клод обнял меня, и я ощутила Ашера за его спиной, за нашей спиной, он помогал нам, поддерживал нас. Я заглянула в глаза Жан-Клода, в эту полночную синеву. Натэниел обвил руками Жан-Клода, меня и Ашера. Наверное, Ашер бы отодвинулся, но времени не было. А Дамиан, не отпуская моей руки, опустился рядом с Ричардом, тронул упавшего за плечо. Мы с Натэниелом дали Жан-Клоду основание для фундамента, камень, чтобы на нем строить. Дамиан же поделился с Ричардом своим самообладанием, своим жестким хладнокровием. Их эмоции всплеском силы плеснули через меня, через Жан-Клода, в Ашера, стоящего за ним.

И хладнокровие Дамиана перехлестнуло через панику Ричарда и превратило ее в стену льда. У Ричарда появилась оборонительная стена, за которой можно было спрятаться. Дамиан поднял Ричарда на ноги, и они стояли, держа друг друга за плечи, как здороваются иногда друзья вместо рукопожатия, когда слишком они мужественны, чтобы обниматься. Дамиан держал меня за руку, но они с Ричардом стояли вне круга чьих-то рук.

Они остались вне круга прочих мужчин, и у Ричарда вспыхнул страх. Он не Коломбины боялся, не ее слуги, он боялся Жан-Клода, меня и Ашера. Это был один из слишком глубоких взглядов, который иногда кидали мы в мысли друг друга. Но Дамиан отрезал это ощущение, он перекрыл этот страх железом своего самообладания. Столетиями он учился укрощать страх, когда был игрушкой мастера, умевшего возбуждать в других страх и питаться им, как питалась сомнением Коломбина.

— Мы должны завоевать публику, mes amis.

— Как когда в городе был Колебатель Земли? — спросила я.

Он кивнул, чуть крепче меня стиснув — я знала, почему. Колебатель Земли победил тогда. И только его попытка сделать меня своей слугой, его попытка заставить меня убить Жан-Клода дала мне возможность убить вместо этого его. Я прижалась лицом к крахмалу его кружев. Почти уже сломала эту его привычку — носить старомодные кружева, но сегодня он был одет как при нашей первой встрече — пена белых кружев и черный бархатный пиджак. Только кожаные штаны показывали, что он знает, какой сейчас век. Свободную руку я сунула ему под пиджак, взяла его за бок и испугалась.

— Я не знаю, кто такой был Колебатель Земли, — заговорил Натэниел, — но вы мне просто скажите, что делать, я это и буду делать.

— Было бы среди нас больше склонных подчиняться, насколько быстрее все бы происходило, — вздохнул Ашер.

Я не могла не улыбнуться, хотя никто не видел моего лица.

— Ты не из наших, — сказал Ричард с враждебной интонацией.

— Мы должны объединиться, Ричард, или будем разбиты, — ответил ему Жан-Клод.

— Он не твой подвластный зверь и не твой слуга. Чего я должен с ним миндальничать?

Ашер хотел было отойти, но Натэниел напряг руку, не выпуская его.

— Не уходи.

— Отпусти, мальчик. Этот волк прав: я тут ничей не возлюбленный.

Грусть была в его голосе, как вкус дождя на языке, жизни и жизни печали в этом звуке.

— Наша уверенность не выходит за пределы наших триумвиратов, — сказал Жан-Клод. — Даже наш волк тонет. Как можем мы спасти других, если не можем спасти себя?

Голос его прозвучал как эхо Ашера, столь полное скорби, что у меня перехватило горло непролитыми слезами.

— Деритесь, черт побери! — Клодия подскочила к краю сцены, по ее лицу текли слезы. Ее чувства были напоказ, и казалось, что она испытывает просто физическую боль. — Деритесь ради нас! Нечего падать кверху брюхом и подставлять горло этой гадине!

К Ричарду подошел Малькольм:

— Сражайся ради нас, Жан-Клод. Сражайся ради нас, Анита.

Он посмотрел на Ричарда, и вдруг у Ричарда стал в кожаной маске неправильный вид. Не крутым он смотрелся в кожаном прикиде, а видно стало, что именно он делает. Он прятался. Все мы стояли на виду, и только враги и Ричард прятали от мира, кто они. Малькольм стиснул его плечо:

— Сражайся ради нас, Ульфрик. Пусть не погубят нас всех твои страхи и сомнения.

— Я думал, что кто-кто, а ты поймешь, почему я не хочу их касаться, когда они собирают единственную силу, которая есть у нас для битвы вот с этими.

— Я чувствовал, что сегодня пробудила Анита со своим триумвиратом. Эта была дружба и любовь, чище которой я никогда не знал. Я начинаю верить, Ульфрик, что ardeur — самоцвет с многими гранями, но ему нужен свет, чтобы сиять.

— Что это за ерунда? — спросил Ричард со злостью и досадой, оттолкнул руку Малькольма и посмотрел на Дамиана. — Тебе же пришлось испытать худшее из этого?

Дамиан просто посмотрел на него.

— Чтобы пожать благо, приходится принимать зло вместе с добром. Я не могу этого сделать, не могу. — Он посмотрел на меня. — Прости, я не могу идти туда, куда ведет эта дорога.

— И что, ты думаешь, мы будем делать, Ричард? — спросила я.

— Что вы всегда делаете. Трахать все, что шевелится.

— Она не секс предложила моей конгрегации, но дружбу.

— Но на этом же она не остановится. Так никогда не бывает. — Он посмотрел на Малькольма и сказал: — Ты просишь меня сделать то, чего не сделал сам никогда.

Малькольм кивнул:

— Ты прав. — И кивнул снова. — Ты абсолютно прав. Я держался своей высокой морали, я был так уверен, так глубоко уверен, что я прав, а Жан-Клод не только не прав, но он — зло. Я говорил Аните страшные вещи, я говорил ей, что она блудница и ведьма. Так и еще хуже я называл подданных Жан-Клода перед моей паствой. Но моя праведность не могла их защитить.