— Да что ты такое говоришь?

— Я говорю: не надо думать, что между нами уже все договорено. Не считай, что тебе уже гарантировано место в моей жизни.

Он отпустил мою руку и посмотрел очень холодным взглядом:

— Так, как сейчас с тобой, я ни с одной женщиной никогда не говорил. И в ответ я получаю вот такое?

— Ага. Потому что жизнь у меня налажена. И коалиция тоже налажена и работает. Структура власти на этой территории действует. Я не стану всем этим рисковать ради вожделения. Даже ради любви, все равно не стану.

— Спроси ее, что она к тебе чувствует, — сказал Истина.

Хэвен покачал головой.

— Расскажи ему, что ты к нему чувствуешь, Анита.

Не хотелось мне, но Истина был прав. Во-первых, Хэвен был со мной честен. Во-вторых, мужское самолюбие — штука хрупкая. Его у самых крутых мужиков часто бывает очень легко задеть и очень трудно вылечить. Не знаю, что будем делать мы с Хэвеном, но что бы это ни было, делаться оно будет честно.

— Я думала о тебе, пока ты был в Чикаго, но не в такой степени, в какой ты обо мне. Я отослала тебя, потому что мне все время хотелось до тебя дотронуться. Я хотела быть с тобой голой, и делать все то, для чего снимают с себя одежду.

— Ты говоришь — «хотела»? Будто это уже в прошлом?

— Можешь мне поверить, это влечение я еще чувствую, но в первый момент оно всегда наиболее сильно. И с Микой тоже так было. Если мне удается оставить между собой и мужчиной какую-то дистанцию, значит, я начинаю лучше собой владеть.

— Интересно, выдержит ли твое самообладание, если я перестану экранировать от тебя своего льва? Ты ранена, тебе нужно лечиться, но когда ты выздоровеешь, я хочу проверить, как твое самообладание выдержит моего льва.

— Хэвен, не надо мне угрожать. Я на это плохо реагирую.

— Это не угроза, Анита. Я сейчас невероятно хороший. Ты себе даже не представляешь, насколько.

— Я это ценю.

— А на самом деле я не хороший, я плохой. И я думаю так, как думают плохие. Продолжай меня отталкивать — и все мои добрые намерения улетят с ветром.

— И что это значит? — спросила я.

— Это значит, что когда я убью Джозефа и заберу себе его прайд, я стану постоянным членом вашей коалиции. Местным Рексом. Забрав себе прайд Джозефа, я не смогу уже вернуться в Чикаго.

Людская составляющая моей личности, которая и есть здравый смысл, говорила: «Отправь его обратно ко всем чертям». Холодная практичность задавала вопрос: «А кто же будет править местными львами?» Других кандидатов не было. И львица во мне хотела выяснить, так ли он хорош, как хвалится. Не только про секс, а вообще про силу. Она больше всех других моих зверей хочет самца, который сможет ее защитить и быть ей под стать. Из всех моих зверей она больше всех заражена духом соревнования.

Где-то шевельнулась тигрица, далеко-далеко, как сон во сне. Хотела, чтобы ее оставили в покое — меня это устраивает.

— Я тебя боюсь, Хэвен. Боюсь, что, если сделать тебя моим львом, моя жизнь полетит к чертям. Я знаю, что ты плохой и был таким всю свою взрослую жизнь. Слишком много дурных привычек, которые пришлось бы ломать.

— Вряд ли я даже знаю, как быть хорошим.

— Это я понимаю.

— Так остаюсь я или нет? Решай, Анита. Потому что если прайд будет мой, выбирать уже станет поздно.

Я задумалась. Меня вполне устраивало его появление в качестве нового Рекса, но в качестве нового бойфренда — это была бы сплошная катастрофа. И я уже готова была сказать: «Уезжай», как тут же львица меня царапнула изнутри когтем, будто играя с моей печенью. От этого я вскинулась на постели, не от радости.

Вдруг со всех сторон полетел вопрос:

— Анита, тебе нехорошо?

Я мотнула головой. Да, у меня есть власть над моими зверями, но, очевидно, не абсолютная. Так позволит мне моя львица отправить Хэвена в Чикаго, или раздерет меня на части?

Не знаю, что бы я сказала Хэвену, потому что возможности что-либо сказать не представилось. Открылась дверь, и снова вошел Дольф, только теперь в сопровождении еще полицейских.

— Все, у кого есть оружие и нет значка — на выход.

Так как это подразумевало всех, кроме Грэхема, то все и вышли. Дольф злился, что они вообще смогли сюда попасть с оружием. Явно головы полетят — по крайней мере фигурально.

Пока Дольф организовывал полицейский эскорт всем вооруженным «охранникам», вернулся Эдуард. Дольф решил, что Тед Форрестер и его немец вполне справятся с моей охраной, так что Грэхем тоже здесь не нужен.

— Дольф, у него же даже оружия нет.

— Тебе прикрывают спину Тед Форрестер и Отто Джеффрис. Может, в нашем городе появилось что-то такое опасное, что тебе вся эта огневая мощь нужна?

Он глянул на меня испытующим взглядом этих коповских глаз, которые всегда и все замечают.

Я покачала головой и велела Истине, Нечестивцу, Хэвену и Грэхему слушаться добрых дядь полицейских, и они ушли. Дольф был прав, что в присутствии Эдуарда и Олафа я достаточно хорошо защищена — от наших врагов, по крайней мере. Я видела, как Олаф обращается с пистолетом, знала, насколько он хорош в рукопашной схватке, но почему-то в присутствии Олафа я не чувствовала себя в безопасности от самого Олафа. Странно, но факт.

Врач сказал, что меня можно выписывать и что, если я буду делать упражнения, не дающие рубцовой ткани слишком затвердеть, все будет в порядке. Он также предположил, что я — оборотень нового вида, который может перекидываться разными животными. Даже воспользовался термином «оборотень-универсал» — впервые я его услышала не от оборотня. Доктор до сих пор ни одного из них не видел. Я ему пыталась объяснить, что он по-прежнему ни одного не видел, но его невозможно было разубедить, и я плюнула. Если человек не хочет верить правде, а тебе не хочется врать — это тупик. Химера — он был настоящий, истинный универсал, и такой страшной личности я в жизни не видела. Интересно, что бы этот доктор о нем сказал?

Эдуард проводил меня в палату Питера. Он шел впереди, сзади нас прикрывал Олаф. Мне не нравилось, что он позади меня, но он ничего плохого не делал. С его точки зрения он вполне хорошо себя вел. А что я ощущала его взгляд как прижатую между лопаток руку — так к этому мне как прицепиться? Сказать ему, что ли: «А ну перестань на меня смотреть»? Слишком это по-детски прозвучало бы, как бы ни было искренне.

И не облегчало ситуацию, что мы с Олафом были одеты одинаково — в некотором смысле. Эдуард шел в своей рубашке на пуговицах снизу доверху, в джинсах и ковбойских сапогах. Тед Форрестер одевался так, чтобы ему было удобно. Олаф — либо чтобы запугивать, либо ему нравится вид наемного убийцы — гота. Мой наряд выбирал для меня Натэниел. Черные джинсы, настолько облегающие, что внутренняя кобура несколько вдавливается, но зато они очень хорошо уходят в высокие ботинки со шнурками. Черная футболка с вырезом на шее и поддерживающий лифчик, гарантирующий, что в этом вырезе будет что показать. Крест скорее лежит на грудях, а не свисает с них. Откуда я знаю, что сумку мне собирал Натэниел, а не Мика? Во-первых, трусы и лифчик друг к другу подходят, а трусы отлично соответствуют более низкому поясу джинсов. Во-вторых, футболка и лифчик обнажали приличный кусок впадины между грудями. В третьих — ботинки. Может, кроссовки у меня вымазаны кровью — наверное, так и есть, а ботинки удобные и на низком каблуке, но Натэниелу двадцать, он мужчина и часто смотрит на подбор одежды с точки зрения своей работы. Мика далеко не всегда подбирает все в соответствии: он бы просто сунул унисексовую футболку из нашего с ним общего ящика. И наряд не выглядел бы настолько нарядом, если бы его собирал Мика. Надо будет Натэниелу сказать насчет выреза в тех случаях, когда я работаю с копами. На мне была запасная наплечная кобура вместо сделанной на заказ кожаной, из чего скорее всего следует, что ее загубили, когда меня раздевали. Уже вторая или третья, которую разрезали в приемном отделении.