Попала на новостной канал. На экране транслировали кадры из города. Тот микрорайон, где мы жили, я узнала сразу. Молодой корреспондент что-то вещал на фоне творившегося там Армагеддона. Стараясь не вступить в реку дерьма, он оживлённо жестикулировал и возмущённо вёл репортаж.

Дважды он не выдержал и прямо в эфире зажал нос пальцами. Хотя может быть, это было сделано специально, чтобы надавать на эмоции зрителей.

А я тем временем рассматривала картинку репортажа.

Мда, Комиссаров и Кущ развернулись не на шутку. Город затопило фекалиями в буквальном смысле этого слова.

А, учитывая, что воды сейчас там не было (во всяком случае, в нашем микрораене и рядом), то я им не завидую.

В дверь постучали.

— Открыто! — сказала я и нажала на кнопку отключения звука.

— Не помешаем? — ко мне заглянули Кущ и Комиссаров.

Мда, помяни чёрта, как говорится.

— Проходите! — сказала я и включила звук опять.

— О! — хохотнул Кущ и сказал Комиссарову, — глянь, Фима, нас уже и по телевизору показывают! Да мы герои! Знаменитости! На всю страну прославились!

— Сплюнь! — трижды поплевав через плечо, ответил Комиссаров.

— Ага, знатно вы шороху навели, — сказала я.

Комиссаров приосанился, похвала ему понравилась, а Кущ весело сказал:

— Кто бы подумал, что в Фимке такой талант пропадает! А ведь был скромным тружеником на заводе. Гордостью предприятия.

— А что думаешь, нет? — хмыкнул Комиссаров, — я, между прочим, и на Доске почёта висел. Целую пятилетку.

— Ну вот я и говорю! — подхватил Кущ, — был пионерам пример, а сейчас террорист террористом!

— А как вы так сделали? — спросила я, — это из-за того дуста так всё рвануло?

— Ой, тут такая смешная история! — начал Кущ, — в общем, пошли мы с Ефимом в тот дом. Ну, где ремонт делают. Смотрим, а там…

В дверь опять постучали.

— Открыто! — крикнула я.

Надеюсь это не Благообразный пришел разбираться. А то увидит, что у меня гости и ещё ругаться будет. Я так и не поняла — можно ли нам между собой общаться или нужно сидеть по одному и молчать, пока он не снимет запрет.

Заглянул Пивоваров.

Увидев, что все в сборе, он расцвёл:

— О! А я гляжу, герои собрались!

— Наши деяния вошли в историю! — кивнул на экран телевизора Кущ.

— Пётр Кузьмич, как вы думаете, как профессионал, если нас поймают, сколько лет нам за это дадут? — с беспокойством спросила я.

— Пусть сперва поймают! — хохотнул Пивоваров и повернулся к Кущу и Комиссарову, — я вот что хотел спросить, товарищи. Когда мы планируем разобраться с электричеством?

Я охнула и с подозрением поочерёдно посмотрела на Куща, на Комиссарова, на Пивоварова. Но тут дверь распахнулась и в комнату без стука практически вбежала запыхавшаяся Белоконь и выпалила:

— Любовь Васильевна! Вам там звонят!

— Что? Кто? — не поняла я.

— Международный звонок! Из Калинова! — с тревогой сказала она, — идите быстрее!

Моё сердце нехорошо ёкнуло, и я изо всех ног побежала к администратору.

Сначала, сквозь шум и щелчки в трубке, я не слышала практически ничего. Из-за расстояния связь была ужасная.

— Алло! Алло! — кричала я в трубку.

В ответ что-то щёлкало и завывало.

— Алло!

И так несколько минут. Несколько бесконечных минут, за которые я надумала уже чёрт знает, что.

Но через некоторое время, сквозь все эти щелчки и грохот, я услышала голос Гали.

— Галя? — удивилась я. Вот уж не ожидала. Это последний человек, на которого я бы подумала.

— Галя! Галя! Что случилось?

— Люба! — закричала она в трубку, — Люба ты меня слышишь⁈

— Галя! Галя, что случилось? Скажи мне! — в ответ опять что-то лязгнуло и заскрежетало в трубке.

Сердце моё замерло от ужаса. Что же там дома могло такое случиться, что Галя мне решила позвонить?

— Люба! Люба! — кричала Галя. — Аллё! Аллё!

Наконец щечки прекратились, и я отчётливо услышала её голос, словно бы она сидела напротив меня.

— Что такое, Галя⁈

— Люба! Ты меня слышишь⁈ Твои дети! Опека забрала твоих детей! — чуть не плача кричала Галя, — твой отец просил меня тебе сказать! Люба! Скорее возвращайся!

— Галя, а что с отцом⁈ И куда их детей забрали? — кричала я, но соединение уже разъединилось, послышались длинные гудки.

Видимо, у Гали закончились деньги.

После разговора с Галей обратно в комнату я вернулась сама не своя: сердце кололо, в груди, казалось, образовалась озоновая дыра. Меня всю трясло. Я металась по номеру и не знала, что делать.

На душе было тяжко.

Но больше всего я боялась, что сейчас вернётся Анжелика и мне придётся ей что-то говорить. А что, я не знаю.

Увидев, в каком я состоянии, Кущ и Комисаров деликатно ретировались. А вот Пивоваров, наоборот, остался и сразу прицепился с расспросами:

— Люба, что стряслось?

Я промолчала и отвела глаза, но он не унимался:

— Люба, скажи!

Сперва я не хотела ничего говорить, но потом подумала: всё-таки он же юрист. А вдруг поможет или подскажет что.

Поэтому ответила:

— Пётр Кузьмич, беда у меня случилась, — при этих словах я еле сдержалась, чтобы не разреветься.

— Что? — напрягся Пивоваров. — Это связано с тем звонком?

— Да. Звонили из Калинова. Галя, подруга моя. Сказала, что моих детей забрала опека! Божечки, божечки! Что теперь делать⁈ Я здесь, а они там!

Я опять заметалась по комнате, заламывая руки:

— Представляю, там отец вообще в шоке! Он же так и умереть от страха может! Всё! Точка! Мне нужно срочно возвращаться! — по моим щекам потекли слёзы. Я таки разрыдалась, по-бабьи, с подвыванием.

Пивоваров задумался. Пауза затянулась. Я ещё пометалась по комнате, вытерла слёзы и нос, икнула, а он всё сидел и размышлял. Видно было, что он воспринял это близко к сердцу. Некоторое время было тихо, а затем он сказал:

— Знаешь Люба, нам осталась здесь ещё неделя с хвостиком. Это, не считая полнедели на дорогу. А планы у тебя большие. Причём это планы по спасению нашей страны. Да, я понимаю, у тебя случилась неприятность, но это ещё не горе. У тебя отобрали детей. Но дети ведь живые. Здоровые. Их направили в какой-нибудь или интернат, или детский дом. И за эти две недели с ними ничего не случится…

Я всхлипнула.

— Люба, небольшой испуг они переживут. Маленькие дети легко адаптируются. Да жалко детей, жалко отца твоего, но это все преодолимо. Отец твой тоже знает, что Галя тебе уже сообщила. Теперь он будет спокойно ждать. Понимаешь?

Я опять всхлипнула, но кивнула. На душе скребли кошки.

— Пойми, Люба, уезжать сейчас ты не можешь. У тебя нет денег, нет билета, кроме того, как ты всем объяснишь, почему и на каком основании ты улетела раньше? Я в первую очередь имею в виду «Союз истинных христиан», областных и американцев. Они не поймут. Особенно областные. Тем более, что ты так долго добивалась чтобы сюда попасть…

Я задумалась и поняла, что он прав. Разумом я это понимала, а вот сердце разрывалось от горя.

Тем временем Пивоваров продолжил:

— Понимаешь, Люба, это не горе, это просто жизненная неприятность. Ну так сложились обстоятельства. Ты вернёшься через две недели домой и спокойно займёшься вопросом возвращения своих детей. С ними ничего прямо необратимо ужасного не случилось. Они живы-здоровы, остальное всё изменить можно. И я тебе, как юрист, помогу.

Я кивнула опять. Он был прав.

— Поэтому мой совет — прекращай паниковать, а сейчас займись тем, чтобы до конца довести наш план. Иначе вся эта поездка, все эти усилия, которые мы уже сделали — они все пойдут к чертям собачьим. И ты потом всю жизнь будешь себя за это винить. И тебе будет очень стыдно, — он вроде и ругал, но смотрел на меня по-доброму, по-отечески.

Пивоваров опять был прав.

Когда он собрался уходить, я сказала:

— Погодите, Пётр Кузьмич. Фёдор Степанович и Ефим Фомич ушли. А они же приходили обсудить новый план…