Нарушила она свою позицию дважды — когда привела к нам Гольдмана (он оказался её родственником), и вот теперь с карнизом.

А мы по-свински так с нею.

Я сидела в своей комнате и размышляла, как помириться с Белоконь и приобщить её к нашим действиям, раз она так хочет. И тут в дверь тихо, но настойчиво постучали. От неожиданности я аж вздрогнула.

А когда открыла дверь — вздрогнула ещё больше — на пороге стоял… Ляхов, Роман Александрович. Он был бледный, глаза его бегали.

— Любовь Васильевна, — тихо сказал он и оглянулся, не слышит ли кто, — нам нужно поговорить… наедине…

— Да, конечно. Я сейчас одна, — растерянно сказала я, — Анжелика ушла к Ксюше, у них же завтра молодёжный стендап в колледже, вот и репетируют.

— Вот и прекрасно, — сказал Ляхов и вошел, захлопнув дверь.

— Слушаю вас, — я постаралась придать своему лицу безмятежное выражение.

— Можно, я присяду? — спросил Ляхов.

Я поморщилась, честно сказать, надеялась, что он быстро сообщит, чего ему от меня надо и уйдёт. Я же терпеть его не могу. А он, оказывается, надолго решил тут подзадержаться.

Но не позволить присесть было бы невежливо. Всё же мы хоть и были в конфронтации, но пока наша борьба в активную фазу не вошла.

Поэтому я со вздохом сказала:

— Ну, садитесь… — и обречённо махнула рукой на стул.

Сама же села на кровать.

В нашей комнате было две кровати и два стула, но на втором Анжелика развесила подготовленные наряды на завтра, и я не хотела измять выглаженное платье.

Ляхов присел на краешек стула.

Воцарилась томительная пауза.

Он долго мялся, не мог подобрать слов, а я всё ожидала, что же он скажет.

Наконец, он выдохнул:

— Любовь Васильевна, я хотел извиниться…

— Да что…

— Погодите! — он резко перебил меня и, заметив, как вытянулось моё лицо, опять извинился, — мне трудно даётся этот разговор, Любовь Васильевна. Позвольте я всё скажу, а вы потом…

— Ладно, — пожала плечами я, мол, говори и уматывай, глаза б мои тебя не видели.

— Так вот, Любовь Васильевна, я хочу извиниться. У нас с вами как-то не задалось знакомство…

Я не удержалась — фыркнула. Конечно не задалось. Особенно если вспомнить нашу первую встречу в областном центре, где мы финансирование делили, и он хамил и пытался его полностью отжать. И потом тоже…

Моё фырканье и красноречивый взгляд Ляхов истолковал правильно. Но, к моему удивлению, он усмехнулся:

— Был неправ! Вы уж меня извините, Любовь Васильевна, ладно? — он сделал паузу и посмотрел на меня.

Но я промолчала. Из вредности. Сам же просил, вот и давай, выкручивайся. Или уматывай к любимой тёще. Тебя сюда уж точно не звали.

— Скажу честно, я вас недооценил, — он покаянно наклонил голову. — Думал, вы — обычная вредная тётка. В «Союзе истинных христиан» такие почти все. Но я ошибся. Сильно ошибся, Любовь Васильевна. И сейчас это признаю!

Я поморщилась, но ничего не сказала. А тем временем Ляхов продолжил:

— Вы — умная, очень хитрая, расчётливая и проницательная женщина. И вы совсем не такая, как пытаетесь казаться. И вы явно не простушка. Уж очень сильно вы выбиваетесь из образа обычной работяги из провинциального ЖЭКа.

Я опять промолчала. Чай не пятиклассница. Меня такой примитивной лестью не возьмёшь.

— И я хочу также попросить прощение за поведение моей тёщи, — он тяжко вздохнул.

И тут я не выдержала, буркнула:

— Так что мне ваше извинение, Роман Александрович? Не меня же в кутузке сейчас держат…

Ляхов намёк понял и затараторил:

— Я хочу, чтобы вы понимали! Аврора Илларионовна — сложный человек, с тяжёлым характером. У неё отец — первый секретарь обкома партии. Она вдова генерала. Привыкла всю жизнь жить на широкую ногу, что ей не отказывают, перед нею пресмыкаются. И другой жизни она не знает. И по-другому не умеет…

— Мне-то что из этого? — поморщилась я.

— А я родился в деревне, я шестой в семье. Отец погиб на фронте, мать нас сама поднимала, как могла. И когда у меня получилось вырваться в город, я искал возможности закрепиться. С Ларисой мы учились в одном институте. Если бы вы знали, как её родители были против наших отношений. И чего мне, сыну доярки, стоило…

— Роман Александрович, — немного резковато сказала я (если честно, это было сильно резко, по правде говоря, я рявкнула), — зачем вы мне рассказываете свою биографию? Да ещё на ночь глядя? Вы пришли извиниться. Извинились. Я вас услышала. А теперь давайте расходиться. День был тяжелым. У всех нас.

— Да, конечно, — пробормотал он, но со стула не встал.

— Ну, что ещё не так? — не выдержала я.

— Эта старая сука опять накосячила и я ничего не могу сделать! — чуть не плача воскликнул вдруг Ляхов. — Из-за неё нам всем теперь будет крышка!

От удивления и неожиданности я аж икнула.

— Мужиков посадят, нас начнут мурыжить по возвращению, а моей карьере придёт конец! — у Ляхова явно начиналась истерика, руки его сильно тряслись, губы дрожали.

Я даже испугалась, что у него сейчас инфаркт случится.

— Одно дело, когда она хамила и цапалась с бабами, — покачал головой Ляхов, — это можно ещё было терпеть и поддакивать. И совсем другое, когда она международный скандал затеяла!

— Так зачем вы её в заграничную поездку взяли? — поморщилась я.

— Да она мне всю плешь проела! — взмолился Ляхов. — У меня же выборы на носу. А у неё знакомства. Вот и приходится… взял, в общем…

— Ну, а я что теперь могу? — удивилась я, — раз взяли сюда неадекватную бабу, значит, придётся по возвращению осваивать новую профессию, Роман Александрович. Рекомендую подумать о фермерстве. Тем более у вас это в крови… вам легко будет…

Но Ляхов явно не хотел чтить свои корни и заниматься коровами.

— Любовь Васильевна! — опять взмолился он, — и вы, и я, мы оба понимаем, что мои извинения вам до одного места!

— Так зачем вы пришли?

— Давайте что-то придумаем, чтобы разрулить эту ситуацию? — он уже чуть не плакал. — Я не знаю, что делать… Она нас всех погубит…

Угу, ты за всех, конечно же, переживаешь, — злобно подумала я, а вслух сказала:

— У вас есть только один выход…

— Какой? — с надеждой спросил Ляхов.

— Дать показания в полиции, что ваша тёща — периодически впадает в старческий маразм и может говорить всякую ерунду, которая никак с реальностью не совместима…

— А как же теракты эти? — захлопал глазами Ляхов.

— Да что теракты? — пожала плечами я, — скажете, что насмотрелась старушка ужасов всех этих по новостях в телевизоре, ну и приняла близко к сердцу… А тут ещё со слесарем Комиссаровым поругалась. Вот и сдвинулось что-то у неё в голове.

— Я не могу так с нею поступить, — покачал головой Ляхов. — Нельзя так…

— Тогда остаётся фермерство! — сказала я и встала, — спокойной ночи, Роман Александрович. Я хочу спать. Да и вам пора.

— Да, конечно, — потерянным жалким голосом сказал Ляхов и вышел.

А я, наконец, плюхнулась на кровать.

Господи! Как же я вымоталась за сегодня!

Хочу упасть и спать, спать, спать…

Но тут пришла Анжелика и прицепилась ко мне опять.

— Мама Люба! — воскликнула она (ого, я уже опять мама Люба). — Я тут подумала…

— Угу, — зевнула я, — ложись давай спать, Анжелика. Поздно уже.

Но вредная коза упёрлась.

— Ты подожди! — заявила Анжелика. — Я хочу тебе что-то сказать. И это важно!

— Я надеюсь, ты не передумала одевать это платье завтра и мне не придётся сейчас переться в гладильную комнату? — проворчала я и подтянула повыше одеяло.

— Да нет же! Я хочу с тобой про маму поговорить, — вздохнула она, нервно меряя шагами комнату.

Но я так устала, что мне для полного счастья сейчас не хватало опять проболтать всю ночь, обсуждая эту непутёвую Машу.

Анжелика, видимо, поняла по моему состоянию, что я сильно не в духе и хочу спать, потому что торопливо проговорила: