Она отрицательно помахала головой и выпалила:

— Любовь Васильевна! Я договорилась!

— О чём? — не поняла я.

— Что меня возьмут в типографию наборщиком! — радостно сообщила Ксюша и посмотрела на меня, явно в ожидании похвалы.

— Как так? — аж зависла я.

— Да мы, когда с Анжеликой ездили на экскурсию в университет, там была такая тётка, она главная у них. Так вот она сказала, что для нас, русской молодежи, лучшая судьба — это попасть на учебу в этот американский университет. А потом я ей и говорю, что хотела бы попасть, но мне нужно здесь устроиться на работу, чтобы сперва язык подучить. А она такая спрашивает, какая у меня профессия. Вот я возьми и брякни — мол, работаю наборщиком в типографии. А там был такой дядька, китаец вроде, или узбек, хотя узбеков здесь же нету, так вот он и говорит, мы тебя в типографию можем устроить, а ты потом в университет по программе поступишь. Я и согласилась. Правильно же?

Она заглянула мне в глаза, и я кивнула. События развивались так стремительно, что я не успевала адаптироваться под них.

Конечно, я читала о попаданцах, в том, моём мире. Внуки постоянно таскали книжки. Но там все попаданцы пёрли вперёд, всегда только побеждали и никогда не сомневались. А вот я, практически достигнув того, куда стремилась, почему-то начинаю чувствовать сомнения. Да, когда я вспоминаю сожженный Донбасс в моём мире, глаза детей, которые кроме войны больше ничего не видели, я понимаю, что наши заокеанские друзья таких сомнений и сожалений не испытывают. Но у меня же русская душа, мне всех жалко.

От сожалений меня отвлекли крики и голоса в коридоре.

Ксюша, которая присела на Анжеликину кровать и рассматривала какую-то её книжку, подняла голову и озабоченно сказала:

— Что-то случилось? Вы слышите, Любовь Васильевна?

— Ругаются, что ли? — прислушалась я. — Да так громко.

— Да нет вроде, — сказала она, — я сейчас пойду гляну, что там.

— Этого ещё не хватало! — рассердилась я, — любопытной Варваре! А дальше ты знаешь. Сиди спокойно и читай книгу. Они уйдут, пойдёшь потом. А то чужая страна, мало ли что…

Я не договорила. В своё время насмотрелась всех этих гангстерских фильмов, так что решила не нарываться.

Голоса и шум нарастали.

— Их стало больше, — сказала Ксюша. Глаза её сверкали от любопытства, однако ослушаться меня она не решалась.

И тут мне в дверь заколотили.

От резкого звука мы аж подпрыгнули с Ксюшей, а я так ещё и икнула.

И пожалела, что дверь не заперта.

Не дожидаясь моего ответа, дверь распахнулась и на пороге возник Арсений Борисович. Был он какой-то весь взъерошенный.

— Любовь Васильевна! — сказал он, — собирайтесь. Мы срочно переезжаем.

— Куда? Что случилось? — удивилась я.

— Некогда болтать! Собирайте все вещи! — отрывисто велел он.

— Но Анжелика уехала на молодёжный фестиваль.

— Её вещи тоже!

— Но она…

— Её потом туда привезут!

— А я? — пискнула Ксюша.

— Ты тоже собирайся! — раздражённо рявкнул он и захлопнул дверь.

Мы с Ксюшей уставились друг на друга, не понимая, что происходит.

— Я ща! — выпалила она и, не дожидаясь моего разрешения вылетела, из комнаты.

А я, вздохнув, принялась торопливо складывать вещи в сумки. А вещами мы обросли за эти дни, всё в сумки не влезало, я злилась, тихо ругалась под нос, пыталась всё хоть как-то куда-то впихнуть, и тут дверь опять хлопнула и в комнату ворвалась возбуждённая Ксюша:

— Вы представляете! Там что-то сломалось и все дома говном заливает! — выпалила она.

— Ужас, — пробормотала я, хватаясь за сердце.

— А воды в городе теперь вообще нету! — добавила она. — Поэтому мы переезжаем за город, там у них есть ещё один пансионат есть.

Не удержавшись, я хрюкнула: прекрасно — город утопает в дерьме, а воды нету.

В коридоре все суетились, но Арсений Борисович более-менее народ собрал и теперь мы с баулами устремились на выход.

В воздухе отчётливо пахло, причём отнюдь не фиалками.

Стараясь дышать ртом, я тащила кучу сумок, и своих, и Анжеликиных, и тех, что на подарки, и ворчала. Моих сообщников не было видно и я, пока дошла, вся истосковалась — боялась, что они попались.

Но нет, почти в дверях, я столкнулась с Пивоваровым.

— А эти где? — сердито прошипела я, сделав страшные глаза.

— В автобусе уже сидят, — хмыкнул он, скептически рассматривая мою кучу сумок, — у них вещей-то не много. Давайте помогу.

Он протянул руки к чемодану.

— Это от дуста так? — почти беззвучно шепнула я.

— Нет, просто Фёдор Степанович новую методику решил испытать…

— Аллилуия! — заверещала пышнотелая дама в малиновом тюрбане и каком-то совершенно безумном балахоне ярко-оранжевого цвета. Её массивные клипсы задребезжали в такт яростным взмахам рук. — Аллилу-у-у-уия-а-а-а!

Толпа млела в едином экстазе.

Голос пышнотелой, и так на самых высоких октавах, вдруг взлетел на совершенно недосягаемую высоту, почти под купол огромного кафедрального собора. Затем, чуток пометавшись под величественными сводами, со звоном ударился о хрустальную люстру размерами с нехилый такой комбайн, запрыгал промеж великолепных витражей и мелкими хрустальными нотками осыпался на благоговеющих прихожан.

Празднество «Союза истинных христиан» было в самом разгаре.

От такого ультразвука у меня аж сердце ёкнуло. Я попыталась выдохнуть, но получилось так себе, с трудом. А экзальтированная американка, внезапно перейдя в совсем другую, густую и низкую тональность, прогудела ещё пару строчек осанны.

Следом за нею торжественно и благочестиво грянул хор. Да так грянул, что у меня аж пупырышки на руках появились.

— Красотища-а! — восхищённо выдохнула Рыбина, которая сидела рядом со мной. — Какая же красотища! Как же они могут! Не то, что наши…

Я, конечно, сдержалась, хотя очень уж хотелось скептически хмыкнуть. Да, эта женщина пела волшебно, просто божественно. И хор тоже. Но кто сказал, что у нас в стране нету таких (и куда круче) талантов? Просто ситуация, что сейчас сложилась у нас дома, не давала таким вот самородкам возможности проявить себя. И пока эта дама здесь поёт, ловя на себе восторженные взгляды остальных, где-то на базарах Рязани, Костромы и Тамбова наши певцы, скукожившись от пронизывающего ветра, перепродают импортную жвачку и окорочка Буша. Стоят певцы, стоят учёные, стоят врачи, стоят инженеры… И вся страна или униженно перепродаёт импортную жвачку, или же медленно загибается от безденежья и безнадёги, но зато сохранив гордость…

Вот поэтому я сейчас здесь. Чтобы не допустить того, что будет дальше.

— Но красиво же⁈ — не унималась Рыбина.

— Красиво, — буркнула я.

На середину вышел ведущий в нарядном фраке, и, сверкнув белозубой истинно американской улыбкой, провозгласил хорошо поставленным голосом:

— Дорогие мои! Братья и сёстры! Мы, народ Соединенных Штатов, во времена сгущающихся туч и бушующих бурь, мы остаемся молодой страной! Как сказано в Писании, настало время избавиться от инфантильности. Пришло время вновь подтвердить стойкость нашего духа, сделать выбор в пользу лучшего будущего, привнести в него тот бесценный дар, ту благородную идею, которую мы передавали из поколения в поколение: завет Всевышнего, что все мы равны, все мы свободны, и все заслуживаем права на стремление к счастью!

Он сделал паузу и продолжил:

— Дорогие соотечественники и наши гости! Подтверждая величие нашей страны, мы понимаем, что величие не дается даром. Его необходимо добиваться! Мы, американцы, Богом избранный народ, и на нашем пути мы никогда не искали легкого выхода и не довольствовались малым!

Он опять выдержал паузу и все присутствующие бурно зааплодировали.

Я скрипнула зубами.

— Мы остаемся самой процветающей, самой могущественной страной в мире! — улыбка в тридцать два зуба осветила его лукавое лицо, — Так было до сих пор. И так должно быть в нынешнем поколении американцев. И так будет впредь! Во всём мире! Аминь!