У дверей дома, где находилась квартира ее родителей, стоял швейцар и, обливаясь потом, обводил улицу мутным, остекленевшим взглядом. В любую погоду — будь то зной или мороз — он обязан был нести службу в голубой ливрее, рубашке с тугим воротничком и галстуке, так что его стоило пожалеть. Он узнал Тиффани и вымученно улыбнулся:

— Добрый день, мисс Калвин. Ну и жара сегодня!

— Здравствуйте. Как ваши дела?

— Спасибо, хорошо. Вот только жарко очень. Надеюсь, что к вечеру зной все же спадет.

Тиффани почувствовала легкое раздражение. Почему все вокруг только и делают, что жалуются на жару? Она полдня уже бродит по городу — и ничего. Ей ни разу в голову не пришло портить кому-нибудь настроение своим нытьем. Утро началось с того, что ее горничная Глория с постным лицом принесла завтрак и сразу же бросилась к кондиционеру, чтобы поставить его на максимальный режим. Одутловатое лицо пожилой негритянки лоснилось от пота, блузка на спине между лопаток насквозь промокла, а волосы были высоко подобраны и обвязаны цветной лентой, чтобы не касались шеи.

— Бог мой, до чего жарко! Так и парит! Побегу-ка я сейчас в магазин, а то к полудню будет еще хуже. А вы, мисс Тиффани, не ходили бы сегодня никуда. Как же можно работать в такую жару!

— Не беспокойся, Глория. Я жароустойчивая.

В квартире Калвинов было прямо-таки холодно по сравнению с улицей. Тиффани поежилась, и ее голые руки вмиг покрылись мурашками. Отчего здесь так зябко? Может быть, от музейной роскоши обстановки? Или от одиночества матери? Тиффани обошла вокруг резного столика времен Людовика XIV, на котором в хрустальной вазе белел букет лилий, и вошла в бело-голубую гостиную, у дверей которой, словно в почетном карауле, стояли две великолепные нубийские статуи черного дерева.

Интерьер родительской квартиры претил утонченному вкусу Тиффани. Ей не нравилось неоправданное смешение разных стилей — французского, итальянского, британского и восточного, а мать имела обыкновение из всех многочисленных поездок за рубеж привозить без разбору всякую всячину и расставлять ее по дому. Непосредственное соседство зеркал в стиле рококо, венецианских шандалов, украшенных хрустальными цветами и фруктами, китайского бара и мраморной викторианской каминной полки в сочетании с ломберными столиками, турецкими коврами и чиппендейловскими стульями оскорбляло художественную натуру Тиффани.

— Привет, мам. Ты как? — Тиффани чмокнула мать в щеку.

Рут, как всегда, была на высоте. Она привыкла при любых обстоятельствах соответствовать облику хозяйки модного светского салона и жены крупного бизнесмена. На ней было дорогое изысканное платье; легкий макияж и безупречная прическа придавали ее облику выражение строгого достоинства.

— Очень рада тебя видеть, — ответила Рут и снова склонилась над письменным столом.

— Как вообще дела? — спросила Тиффани, утопая в голубой бархатной софе.

— Скоро вернется отец. Хочешь чего-нибудь выпить? — Рут провела кончиком языка по краю конверта и заклеила его, изо всех сил придавив к столу. — Сегодня ужасно жарко.

— Я с большим удовольствием выпила бы чаю со льдом. А что ты делаешь?

— Рассылаю приглашения. Мы собираемся устроить небольшой прием — так, для узкого круга. Будет кое-кто из близких друзей и деловых партнеров отца. — Ее голос замер, Рут задумчиво посмотрела в окно.

В гостиной повисло молчание, которое спустя некоторое время нарушила Тиффани.

— А у меня сейчас работы невпроворот. Эта «Ночная прохлада» сведет меня с ума. Скорее бы все кончилось.

Снова возникла пауза, в продолжение которой Рут бросила взгляд на дочь и вернулась к своим конвертам.

— Вот как? — сказала она без всякого интереса, лишь соблюдая приличие.

— Это все приглашения на «небольшой прием»?

— Ты же знаешь, у отца много близких друзей.

— Да, пожалуй.

В тот момент, когда бессодержательный разговор с матерью стал для Тиффани невыносимым, в гостиную, по счастью, заглянул Закери.

— Привет, сестренка! — Он выглядел помято и неопрятно, но держался подчеркнуто независимо.

— Привет, — ответила Тиффани, в изумлении оглядывая его грязные джинсы и неглаженую, заношенную рубашку.

Родители с детства приучали их следить за своей внешностью, и хотя Закери и аккуратность были с трудом совместимы, его вид не мог не потрясти Тиффани. Брат опустился в кресло и принялся листать журнал.

— Что пишут? — спросила она насмешливо.

— Ничего особенного.

— Как дела в школе? По-прежнему интересуешься историей? — Тиффани упорно пыталась вызвать брата на разговор.

— Все нормально, — буркнул он.

— Я не виделась с тобой целую вечность. Расскажи, как ты живешь.

Закери не отвечал. Мать заклеила еще один конверт и отложила его к остальным.

— О Боже! Да что с вами случилось? — Тиффани не выдержала и взорвалась: — С глухонемыми и то интереснее разговаривать!

Открылась дверь, и на пороге появился слуга японец.

— Принесите, пожалуйста, чай со льдом для мисс Тиффани и лимонад для меня, — невозмутимо сказала Рут.

— А мне кока-колу, — не отрываясь от журнала, добавил Закери.

Слуга безмолвно удалился. Словно очнувшись вдруг от глубокого сна, Рут обратила к сыну пылающее от гнева лицо:

— Ты долго еще намерен ходить в таком виде?

«Ну вот, началось, — подумала Тиффани. — Сейчас вернется отец, и классическая счастливая, дружная семья будет в полном сборе».

— Ты хоть что-нибудь сделал сегодня? — все сильнее раздражалась мать. — Тебе же велели заниматься в каникулы. Скоро экзамены, и если ты сдашь их плохо, отец будет очень недоволен.

— Я пошел, — ответил Закери и вызывающе и резко поднялся.

— С тобой невозможно разговаривать! Ты все время спишь до полудня, а потом уходишь из дома и лишь одному Богу известно — куда! — кричала Рут.

Тиффани невольно подумала, что впервые с момента ее прихода сюда мать ведет себя, как нормальный живой человек. Возможно, она способна на такое только в состоянии агрессии. На отца особенно не покричишь — он просто молча выйдет из комнаты, они с Морган далеко, вот Закери и достается за всех.

— И еще! — не унималась Рут. — Почему ты превратил свою комнату в свинарник? Мне стыдно за тебя, когда слуги по утрам заходят туда, чтобы убрать. Разве трудно снять свитер и положить его в шкаф? Все валяется вперемешку: книги, кассеты, одежда, журналы…

— Оставь меня в покое! — воскликнул Закери, и в его зеленых глазах — таких же как у Тиффани и у матери — полыхнула ярость. Через секунду его уже не было в гостиной.

— Ну что прикажешь с ним делать! — укоризненно покачала головой Рут и положила перед собой очередной конверт.

— Переходный возраст, — заметила Тиффани, чувствуя необходимость встать на защиту брата.

Она в глубине души понимала его — жить с родителями непросто. Рут все свои силы и время отдавала тому, чтобы совладать с бременем общественного положения и капиталом, который рос с каждым годом и требовал постоянного повышения уровня жизни его обладателей. Она безумно устала от этой бесконечной гонки, но не могла сойти с дистанции. Рут и ее дети жили в параллельных мирах, но когда они изредка пересекались, как, например, сейчас, это неминуемо приводило к конфликту. Но самое неприятное было не в неизбежности конфликта, а в невозможности предугадать момент его возникновения.

Джо Калвин был требователен к своим детям, вынуждал их серьезно и помногу работать, желая, чтобы они достигли успеха в жизни и стали первыми. Он терпеть не мог лентяев и презирал неудачников.

— Что случилось с Закери? — спросил отец хмуро, входя в гостиную. — Он чуть не сбил меня с ног, когда я поднимался по лестнице. Я хочу, чтобы ты озаботилась его внешним видом, Рут. Я не могу допустить, чтобы мой сын болтался по городу, как последний оборванец.

— Сегодня очень жарко, папа, вот он и не в себе.

Джо круто обернулся на голос.

— Тиффани, а я тебя и не заметил! Как поживаешь, моя девочка? — Он подошел к ней и поцеловал в лоб. — А ты все хорошеешь! — И, словно забыв о дочери, Джо вновь обратился к жене: — Если я могу в такую жару ходить в пиджаке и галстуке, значит, и он может. Не переношу слюнтяев и обленившихся нерях. Надо как следует проучить его.