Рассказывая Гарри о тяжелой участи сестры, Морган дивилась той легкости, с какой она столь искусно лжет. Если так и дальше будет продолжаться, она в конце концов сама поверит и в собственные роды, и в тяжелую болезнь сестры. В общем-то в этом нет ничего сложного. Тем более что она сама позволила затянуть себя трясине лжи, обмана и интриг. Естественно, что в таких условиях о спокойной жизни ей мечтать не пристало. Всегда есть риск, что возникнет ситуация, которая потребует от нее нового вранья.

— Боже мой! Ну и как она сейчас? В порядке? — сочувственно покачал головой Гарри.

Морган улыбнулась, хотя глаза ее по-прежнему были влажны.

— Слава Богу, рака нет и в помине. Просто небольшие проблемы по части гинекологии. Ей сделали операцию, и она быстро пошла на поправку. Когда Тифф выписали из больницы, у меня начались схватки. Тогда пришло время ей помогать мне. Теперь ты знаешь, почему вокруг моей поездки в Штаты было столько таинственности. Мне искренне жаль, что поневоле пришлось обманывать тебя. Всему причиной Тифф.

Гарри не сводил с нее пытливого взгляда и молчал. Морган раздражала непроницаемость его лица. О чем он думает? Она лишь мысленно взмолилась, чтобы он не вынуждал ее больше лгать — по крайней мере не сейчас. Для одного раза вполне достаточно!

— Теперь я вернулась, и всем тайнам конец! Я так ждала этой минуты, любимый… а ты заставляешь меня оправдываться, оскорбляешь своим недоверием… — Она сделала вид, что снова готова расплакаться.

— Да нет же! Радость моя… — Гарри обнял ее и крепко прижал к груди. — Не сердись на меня, просто я ужасно волновался… Ты сломя голову бросилась в Нью-Йорк, потом пропала из отеля… Я так соскучился без тебя, любимая!

— Я тоже! — Морган страстно поцеловала его. — Я люблю тебя безумно и ни за что на свете больше не оставлю.

Они стояли обнявшись, и, по обыкновению, каждый думал о своем.

Гарри успокоился и наслаждался своим счастьем. Морган вернулась, его сын-первенец спит в детской. Одиночеству и неуверенности, которые извели его за последние несколько недель, пришел конец. Они с Морган снова будут идеальной семьей — если, конечно, не выплывет на поверхность тот факт, что он изменил ей с Элизабет.

Морган не могла избавиться от беспокойства. Одно ее утешало — победителей не судят! Что сделано, то сделано. Она добилась того, что у Гарри есть наследник. Теперь надо выбросить из головы грехи прошлого и жить будущим.

— А ты уже выбрал имена для малыша? — спросила она вдруг. — Мне надо было вписать сына в паспорт, и я решила остановиться на Дэвиде.

— Вторым должно быть имя Генри — так окрещены все мужчины в нашем роду. И еще я хотел бы назвать его в честь отца — Эдгар.

— Дэвид Генри Эдгар, маркиз Блэмор. По-моему, звучит великолепно! Налей шампанского, Гарри, давай выпьем за нашего наследника, за мое возвращение домой… и еще за одну вещь.

— За какую? — спросил Гарри и поцеловал ее в шею.

Морган погладила его по щеке и призывно посмотрела ему в глаза.

— За возврат к полноценной супружеской жизни.

Морган почувствовала, как откликнулась на эти слова его плоть. Теперь у нее исчезли последние сомнения в том, что все будет хорошо. Но неприятный осадок тягостным грузом остался у нее на сердце.

Тиффани лежала в голубом мраморном бассейне с закрытыми глазами и размышляла. Жаркое солнце обжигало, и кожа горела так, словно ее осыпало дождем огненных искорок. Тиффани более трех недель жила в поместье Калвинов в Саутгемптоне и в скором времени собиралась вернуться в Нью-Йорк. С этим местом у нее было связано столько неприятных воспоминаний, что она сама не понимала, почему именно здесь решила восстановить здоровье и силы после родов. Вероятно, она была движима неосознанным стремлением бросить вызов своему прошлому, прислушаться к себе и сказать: да, это произошло, но я больше не боюсь того, что случилось? И она действительно перестала бояться, изгнать страх из своего сердца помогло ей решение ни при каких обстоятельствах не становиться покорной пешкой в чьих-то грязных руках. Дважды в жизни это случалось — и хватит!

Тиффани поднялась и направилась к глубокой части бассейна. Она бросилась в воду и стала плавать, с удовольствием отмечая, что ее тело вновь обрело прежнюю подвижность и изящество, а живот стал плоским и упругим. Именно живот постоянно напоминал о горькой утрате, которая причиняла ей жесточайшие страдания. Тиффани не оставляло чувство, что ее лишили части ее самой.

Она гнала от себя прочь мысли о ребенке, но не всегда ей это удавалось. Скоро она вернется домой, займется ремонтом квартиры. Ее ждут друзья, общение с которыми так важно и дорого, работа, без которой она не мыслит себе жизни. Надо сосредоточиться на будущем, тогда мрачное прошлое быстрее забудется.

Днем Тиффани еще могла как-то бороться с собой, но по ночам погружалась в кошмары и зачастую просыпалась в слезах от собственного крика. То ей казалось, что она оставила ребенка в коляске на улице и его украли; то она забывала его в Центральном парке на прогулке; либо обнаруживала его в колыбели умершим от голода, потому что не сумела вовремя покормить. Постепенно фантом в образе младенца полностью захватил сознание Тиффани, поставив ее на грань сумасшествия.

Проблема состояла в том, что с. той секунды, когда малыш появился на свет, Тиффани охватила воистину безумная страсть. Она мечтала взять его на руки и поднести к груди.

— Я не желаю его видеть! Унесите его! — кричала она няне, но именно в тот момент все внутри нее разрывалось от боли.

Вопреки ожиданиям время не лечило, а боль не стихала, и Тиффани пришлось смириться с тем, что тоска по ребенку будет мучить ее всю жизнь.

Тиффани, чтобы хоть как-то притупить боль и немного забыться, с головой окунулась в повседневные дела и заботы, выработала себе строгий распорядок, которого старалась изо всех сил придерживаться. Она просыпалась рано и сразу шла на пляж, где плавала полчаса и делала гимнастику, затем возвращалась в дом и завтракала, после чего отправлялась в Джин-Бэйн играть в теннис с друзьями. Вечером она возвращалась домой, плавала в бассейне и загорала.

Вечера Тиффани любила больше всего. Тереза, экономка, подавала ей ужин на террасу, откуда можно было наблюдать закат солнца над морем. Когда сгущались сумерки, высокие конусы кипарисов устремлялись к звездному небу, и Тиффани окутывала легкая грусть.

— Боже мой! Как вы расцвели и похорошели! — всплеснула руками Глория, когда Тиффани переступила порог своей нью-йоркской квартиры. — А какой загар!

— Здравствуй, Глория. Я очень рада, что наконец вернулась. Как дела? Кто звонил?

— Все в порядке. Почта у вас на столе. Несколько раз звонил мистер Келлерман, но я не сказала ему о вас ничего, как вы велели.

Тиффани кивнула и улыбнулась. Добрая старушка Глория! Неужели Хант звонил еще раз? Но она твердо решила смотреть в будущее, а не в прошлое. Только в этом ее спасение!

Она взяла со стола почту и направилась в мастерскую. Стоило ей войти, как будто порыв ледяного ветра дунул в лицо. Студия, о которой она так часто думала с грустью и вожделением, казалось, отвергала ее присутствие с неистовой враждебностью. Кисти, карандаши, баночки с тушью словно мстили ей за свою неприкаянность. Мольберт с приколотым чистым листом демонстрировал к ней полное безразличие. Все предметы интерьера как бы сжались и уменьшились в размерах. Ее лучшие проекты, развешанные в рамочках по стенам, смотрели на нее с укоризной.

Тиффани быстро вышла и закрыла за собой дверь.

Расположившись в гостиной и чувствуя себя чужой в собственном доме, Тиффани решила сделать что-нибудь самое обычное и нормальное — просмотреть почту, распаковать чемоданы, включить телевизор. Только таким образом можно снова ощутить себя в привычной колее.

Когда зазвонил телефон, Тиффани некоторое время тупо смотрела на него, словно не знала, для чего этот аппарат предназначен. Пусть звонит. Она еще не готова выйти в мир, сначала ей нужно освоиться в своем доме.