— Правда? — Джони смущенно улыбнулась. — Я старалась. С утра сходила в салон красоты, потом зашла к Джорджио и купила это платье. Более того, за весь день я не выпила ни капли. — Она отвернулась, чтобы скрыть от Ханта свои слезы. — Ты возьмешь меня с собой на премьеру, да?

Хант снова видел перед собой ту маленькую Джони, которая когда-то покорила его сердце. Он испытывал одновременно и боль, и странную нежность. Она действительно стремилась доставить ему радость, но, как ни жаль, все ее старания пойдут насмарку, стоит ей на банкете встретить Бо Дерека или Джона Коллинза. Она снова напьется, и только чудо спасет его от скандала. Однако не взять ее теперь он не может.

— Конечно, дорогая! — ответил он.

Стоя под душем, Хант неожиданно осознал, что злится на Джони за ее попытку преображения, и постарался подавить в себе это чувство. Если она всерьез решила избавиться от своего пагубного пристрастия, тогда дети смогут жить в нормальной семье, и мысль о разводе можно будет выкинуть из головы.

Но как выкинуть из сердца образ Тиффани?

Морган провела в Нью-Йорке еще неделю. Ей не хотелось торчать в захудалом провинциальном Вайнленде дольше, чем требовала необходимость. Она ежедневно звонила Тиффани, ходила по магазинам, пересмотрела все новые шоу на Бродвее, но большей частью валялась на кровати у себя в номере и читала журналы мод.

Морган избегала встречаться с друзьями. Она радовалась возможности избавиться от отвратительной, уродующей ее одежды «беременной» и бродила по городу в джинсах, футболке, пляжных тапочках, панаме и черных очках. Столкнись она на улице с кем-нибудь из знакомых, ее никто не узнал бы в таком виде.

Единственным человеком, внушавшим ей опасения, по-прежнему был Гарри. Он звонил ежедневно, а то и по два раза в сутки, и допытывался, все ли в порядке и почему она до сих пор в отеле. Однажды в порыве отчаяния Морган сказала ему, что Закери живет вместе с ней, потому что не может показаться на глаза отцу, и она уговаривает его вернуться в клинику.

— Родители не знают, что он у меня. И не должны знать. Я потратила столько сил, чтобы привести его в чувство. Малейшее неверное слово, и все пойдет прахом.

Гарри разозлился и швырнул трубку на рычаг. Он думал о том, что более вздорных, испорченных и эгоистичных людей, чем семейство Калвинов, ему не доводилось видеть в жизни. Вот что значит иметь слишком много денег!

В то самое время, когда Тиффани в Вайнленде, а Морган в Нью-Йорке ожидали рождения ребенка, Закери решил, что устал от Парижа.

Он колесил по европейским столицам уже много месяцев, но не мог положить этому конец. Потребность бежать, скрыться от пережитого кошмара, который как заноза засел в памяти, стремление обрести хотя бы недолгое забвение в новых впечатлениях и все более серьезных дозах наркотика заставляли его двигаться вперед не останавливаясь.

В тот день, когда они с Митч, переодевшись в посыльных из цветочного магазина, благополучно обчистили квартиру его родителей, погибла Смоки. Около девяти часов вечера, когда она вышла из дома, чтобы встретиться с ними, на нее напал уличный грабитель и забил до смерти. Эти два обстоятельства — ограбление и убийство — неразрывно переплелись в сознании Закери. Стоило ему подумать о драгоценностях матери, представить себе безупречные грани бесценных бриллиантов и рубинов, как перед его мысленным взором возникало окровавленное лицо Смоки, проломленный кастетом череп, набухшие от крика синие прожилки на висках, похожие на извилистые линии рек, сеткой покрывающие географическую карту.

Митч с самого начала поразила его хладнокровием. Мало того, что она великолепно справилась с ролью посыльного, ей пришло в голову выкрасть паспорт Закери, чтобы иметь возможность скрыться за границей, пока полиция не нападет на их след.

Закери, узнав о гибели Смоки, находился в шоке и плохо соображал. Если бы не Митч, которая тут же взяла на себя заботу о его дальнейшей судьбе, он сломался бы и скорее всего явился в полицию с повинной. Она, напротив, была чрезвычайно довольна сложившимися обстоятельствами — ведь делить добычу теперь надо было на две части, а не на три.

Начиная с рокового дня ограбления все события представлялись Закери как дикая фантасмагория, навеянная наркотиком, как дьявольская шутка, которую сыграл с ним проклятый белый порошок.

Прилетев в Рим, он прямо в аэропорту по каталогу заказал номер в дешевом отеле. Потом взял такси и велел отвезти себя в центр. Еле живой от напряжения и усталости, юноша переступил порог номера, рухнул на кровать и провалился в сон на двадцать четыре часа, после чего вдруг проснулся в холодном поту. Желудок у него разрывался от боли, руки тряслись, в голове плыл туман. Если он немедленно не примет наркотик, рассудок и тело откажутся ему подчиняться, и тогда не миновать беды. Закери с трудом дотянулся до своей дорожной сумки, но тут же вспомнил, что с собой у него нет ни грамма — Митч строго-настрого запретила ему пересекать границу с наркотиками в багаже, который могли досмотреть на таможне.

— Поезжай чистеньким, парень, а не то в два счета засыплешься, — наставляла она его.

По крайней мере у него были деньги. В спешке он так и не пересчитал их, но знал, что владеет двенадцатью пачками банкнот, перевязанными одинаковыми красными ленточками. Купюры стодолларовые. Значит, у него порядка полумиллиона баксов. Ну что ж, на какое-то время этого хватит.

Инстинкт подсказал Закери правильную дорогу, и вскоре он оказался на виа Венето. Здесь среди площади, окруженной десятком открытых кафе, в которых лениво убивали время загорелые итальянцы, к нему подошел флегматично жующий жвачку тип лет тридцати. Через час Закери вернулся в отель с запасом героина, достаточным, чтобы продержаться в форме несколько дней.

Из Рима Закери подался в Неаполь, и именно в этом городе, в квартале трущоб, обрел для себя рай на земле. Ему казалось, что он провел здесь всю жизнь — настолько это местечко прикипело к его сердцу. Закери носил драные джинсы и майку, покупал у бродячих торговцев копченую рыбу и фрукты, целыми днями валялся на пляже, бесцельно шатался по узким кривым улочкам, наблюдая, как женщины вывешивают на балконах белье и добродушно переругиваются, как загорелые и грязные дети возятся в пыльных канавах и провожают прохожих долгими любопытными взглядами и белозубыми улыбками. Он был счастлив, потому что впервые в жизни попал в близкую ему среду, где можно жить, ни о чем не задумываясь, подчиняясь лишь велению сердца. Именно тогда он поклялся никогда больше не возвращаться под гнет своего сурового, самовластного отца.

Из Неаполя Закери отправился в Мюнхен, оттуда в Берлин и, наконец, в Париж. Обычно он путешествовал самолетом, предварительно приведя себя в порядок и смешиваясь с толпой американских туристов под видом студента на каникулах. Но случалось ему ездить и автостопом, ночуя где придется и по нескольку дней питаясь гамбургерами и кока-колой в забегаловках для шоферов-дальнобойщиков.

Главное, где бы он ни оказался, проблемы с покупкой наркотиков не возникало. Закери колесил по свету в полубессознательном, одурманенном состоянии, не замечая течения времени, смены климата, своеобразия стран, через которые лежал его путь. Он утратил способность воспринимать мир без посредничества героина, поскольку боялся его и не имел смелости бросить взгляд в свое прошлое.

Закери часто думал о Смоки и иногда просыпался среди ночи от собственных рыданий. Он понимал, что идет по пути саморазрушения, и благословлял его, как избавление от боли, от давления пережитого кошмара. Единственным человеком, о потере которого он сожалел, была Смоки, но и ее смерть он воспринимал как смутный эпизод из прошлой жизни, мало соотносимый с настоящим.

Париж поначалу ему понравился. В аэропорту Де Голля он по обыкновению взял такси и велел отвезти себя куда-нибудь в центр. Таксист всплеснул руками, пожал плечами и переспросил: