— Алло! — Ей нелегко было совладать с собой и снять трубку, но она и без того слишком долго отсутствовала, чтобы вынуждать Глорию снова врать. Тиффани узнала голос Грега, и ее напряжение как рукой сняло. — Грег! Как я рада тебя слышать! Рассказывай, как твои дела.

— Прекрасно! Но меня больше интересуешь ты. Куда ты запропастилась? Такое ощущение, что ты пропадала за железным занавесом! Столько месяцев о тебе ни слуху ни духу!

— Знаю, знаю. Но теперь я вернулась с великолепным саутгемптонским загаром, отдохнувшая и словно заново родившаяся.

— Здорово! Давай встретимся. Что ты делаешь сегодня вечером?

— Ничего, — без малейшего колебания ответила Тиффани.

— Может, поужинаем вместе? Я заеду в восемь, хорошо?

— Отличная идея! — радостно воскликнула она.

Грег повел Тиффани в ресторан «Сарди», полагая, что ей будет приятно провести первый вечер в Нью-Йорке среди людей и в атмосфере, которые составляли основу ее жизни и вдали от чего она провела последнее время. Стоило им занять столик, как стало ясно, что это мнение ошибочно.

Толчея, назойливое жужжание голосов и нестерпимая духота действовали ей на нервы. Официанты, то и дело проносившиеся мимо с подносами, раздражали ее. Тиффани вдруг до смерти захотелось оказаться у себя дома в одиночестве за ужином, заботливо приготовленным Глорией.

Пока Грег заказывал вино и закуски, Тиффани молча разглядывала публику, отыскивая взглядом знакомых.

— Расскажи мне о себе, Грег, — попросила Тиффани, чувствуя, что молчание становится неловким. — Что ты делал все это время?

Грег недоуменно посмотрел на нее, не понимая, почему она вдруг так изменилась: Тиффани, которую он знал столько лет, всегда была жизнерадостной, легкой и приятной в общении; женщина, которая сидела напротив него за столиком, поражала отсутствующим выражением лица и напряженной, искусственной улыбкой.

— Жизнь идет своим чередом, — криво усмехнувшись, ответил Грег. — Дела в последнее время стали попадаться какие-то скучные. В основном разводы и дележ наследства. Работать приходится много, а удовольствия никакого.

— Ты по-прежнему без подружки? — спросила Тиффани, прихлебывая вино, от которого в желудке у нее приятно потеплело.

— Да. Была одна… но, в общем, так, ничего серьезного.

— Ты до сих пор не можешь забыть Морган? — проникновенно посмотрела ему в глаза Тиффани.

По лицу Грега пронеслась едва уловимая тень, которая тут же исчезла. Если бы Тиффани не знала своего приятеля так хорошо, то вряд ли заметила бы ее.

— Наверное, — уныло ответил Грег и, склонившись над тарелкой, стал разрезать бифштекс. — Чем ты предполагаешь теперь заняться, Тифф? — с явным намерением сменить тему разговора спросил Грег.

Тиффани была ему благодарна, поскольку и сама не имела ни малейшего желания говорить о сестре.

Застольная беседа давалась им обоим с трудом. Впервые в жизни Тиффани поймала себя на том, что не находит в себе сил оставаться с Грегом естественной. Помехой этому служила шестимесячная отлучка, проведенная в атмосфере полной секретности. В конце концов Тиффани не выдержала и попросила Грега отвезти ее домой, сославшись на недомогание. У входа в подъезд Грег нежно поцеловал ее в щеку и пожелал доброй ночи.

— Спасибо тебе за прекрасный вечер, Грег, — солгала она. — Давай созвонимся в ближайшее время и пообедаем вместе.

— Я буду рад. Всего хорошего, до встречи, — Грег улыбнулся и ушел, взмахнув на прощание рукой.

Тиффани закрыла за собой дверь на замок и набросила цепочку. Судя по всему, немало пройдет времени, прежде чем ее жизнь снова войдет в привычную колею.

Ребенок плакал. Она склонилась над колыбелью, взяла его на руки и прижала к груди. Жестокие рыдания сотрясали его маленькое тельце, малыш уткнулся личиком в плечо матери. Она ласкала его, стараясь утешить, но ничего не помогало.

Он был голоден. Мать поняла это, так как ее груди напряглись, наполнились молоком. Она развернула головку ребенка к себе и стала расстегивать пуговицы на блузке. Он кричал все сильнее, так что его личико стало багровым, а губы посинели от напряжения. Она прижала его к себе теснее, стараясь вложить сосок в крохотный ротик, но он вывернулся. Чем настойчивей она пыталась накормить его, тем с большим упорством он отказывался от еды. Маленькое тельце извивалось, он упирался ручонками в грудь матери, отталкивал ее и кричал, кричал… В какой-то момент мать не удержала его на руках, и визжащий кулек полетел вниз, в самую пропасть…

Тиффани проснулась от своего крика и ощутила нестерпимую боль в груди. Будильник показывал три часа ночи. Она поднялась, пошла в ванную и приняла снотворное.

— Она помешалась, и ее просто упрятали в клинику — в этом нет ни малейших сомнений, Хант.

— По-моему, это чушь…

— А вот и нет! Вся ее семейка ненормальная. И братец сумасшедший…

— У Закери проблемы с наркотиками. Это не одно и то же, — перебил жену Хант. — Тиффани сроду не жаловалась на подобные недомогания. Кто тебе сказал эту глупость? Вероятно, маникюрша?

Хант был невероятно зол. Джони не в первый раз возвращалась домой с ворохом отвратительных сплетен про Тиффани, которые в большом количестве гуляли по злачным местам Голливуда.

— Да все об этом только и говорят! — пожала плечами Джони. — Такие новости всегда быстро распространяются. Твоей Тиффани конец! — Она скинула халат и легла на теплый мрамор возле бассейна. Ее пышную грудь едва прикрывал разноцветный купальник. — Придется признать, Хант, что состояние ее рассудка всегда вызывало подозрение у окружающих…

— Чушь! — воскликнул Хант. — Она всегда была нормальной. Из числа людей, работающих в шоу-бизнесе, мало найдется таких…

— Да ты просто никак не можешь расстаться с розовыми очками, через которые привык смотреть на нее! Ты, например, уверен, что лучшей любовницы не существует. Что ж, предмет твоего обожания теперь надолго упрятан в психушку, можешь мне поверить!

Джони легла на живот и положила голову на руки, покрытые розоватой гусиной кожей. Она никогда не могла добиться красивого ровного загара. В то время как другие женщины становились соблазнительно бронзовыми, ее кожа сначала розовела, потом краснела и, наконец, бурела, как свекла. От долгого пребывания на солнце Джони невыносимо страдала, но загорала по многу часов в день с упорством одержимого маниакальной идеей человека.

Хант поднялся из шезлонга и направился в дом. Вдруг Тиффани действительно попала в больницу? Конечно, это маловероятно — он слишком хорошо знает ее, чтобы допустить такую мысль. Однако это предположение как нельзя лучше объясняет ее внезапное исчезновение, отказ от работы в Голливуде и то, что Глория хранит втайне нынешнее местопребывание хозяйки.

Хант вошел в спальню и набрал заветный телефонный номер. Если он является причиной трагедии Тиффани, его долг сделать все, чтобы она поправилась.

— Алло?

Черт! Снова он натолкнулся на ласковый, но непреклонный голос Глории.

— Тиффани дома? — полушепотом спросил Хант, опасаясь, что Джони может тайком подслушать разговор.

— Ее нет. А кто это говорит?

— Хант Келлерман. Скоро она вернется?

— Я не знаю. Передать ей что-нибудь?

— Глория… — срывающимся голосом вымолвил Хант. — С ней все в порядке? Я имею в виду… она здорова?

— Она прекрасно себя чувствует, мистер Келлерман!

— Спасибо. Я позвоню ей позже, — прикрывая трубку рукой, ответил он.

Стоило ему положить трубку на рычаг, как в нескольких дюймах от его виска пролетела хрустальная ваза с лилиями. Она вдребезги разбилась о стену, и его обдало ледяными брызгами и осколками.

— Я могла бы и сразу догадаться, что ты бросишься звонить этой суке! — с порога прошипела Джони.

Уже через неделю после возвращения в Нью-Йорк Тиффани предложили новую работу. Требовалось сделать несколько костюмов для спектакля одного актера, который затевали на Бродвее. Разумеется, масштаб задачи, поставленной перед Тиффани, не шел ни в какое сравнение ни с «Глитцем», ни с тем голливудским контрактом, который она отказалась подписать. Однако она была рада заняться хоть чем-то.