Всю дорогу я ехал рядом с Ярославом. Рядом же скакал тщеславный Якун. По моим наблюдениям, его опытный конь выбирал дорогу сам. Оставалось только надеяться, что Якунов меч будет валить врагов также без вмешательства хозяина…
Ярослав был сумрачен. Он взял с меня слово не покидать его ни после победы, ни после поражения. Как видно, Ярослав размышлял, не плетем ли мы с Добрыней заговор в пользу Мстислава. Я объяснил ему Добрынино отсутствие как мог. Ярослав только покачал головой, не поверил и замкнулся в недобром молчании.
На двадцатый день пути мы завидели стальной блеск мечей и копий. Мстиславова армия стояла во всей ратной славе и приветствовала нас угрожающим звоном оружия и криками. Из хора оскорблений, угроз и насмешек выделялся угрюмый вой беспощадного касогского войска…
Мы стали лагерем. Битва была назначена на завтра. Наши лазутчики донесли, что Мстиславова рать стоит подковой: в середине черниговцы, на левом краю тмутороканцы, на правом — касоги. Против черниговцев мы выставили варягов; собственная же Ярославова дружина должна была противостоять людям Мстислава. По окончании совета Якун отъехал в свой стан; Ярослав, завернувшись в плащ, поскакал на левый край. Я пообещал присоединиться к нему утром.
Дождавшись, пока разъедутся воеводы, я выбрался из шатра, скользнул в лес и стал пробираться в направлении тмутороканского лагеря. Небо было чистым, но звезды заволакивала какая-то нехорошая дымка.
Я внимательно слушал лес. Вскоре мои ноги сами стали выбирать дорогу. «Добрыня зовет», — подумал я. Пройдя еще саженей двести, я кожей почуял, как от сосен отделяется могучая тень.
— Плохие дела, Алеша.
— Плохие, Добрыня.
— Якун хоть что-нибудь видит сквозь свою луду?
— Гриву коня различит и от меча увернется.
— Варягам отвар мужественный дает?
— На рассвете даст. Сейчас варить поехал.
— Касогам и варить ничего не надо… Злые как черти. И черниговцы расшевелились…
— Чем их Мстислав купил, черниговцев-то? Чем им плохо под Ярославом было?
— Долю в тмутороканских торговых путях обещал. Мол, в обход Киева шлях пущу… Слушай, Алеша, барсы беснуются.
Дрожь пробежала по моей спине, и я непроизвольно оглянулся.
— Уж двадцать пятый день Волхв вкруг стана ходит…
— Видел?!
— Так… Встречал…
Барсы заволновались, когда я еще скакал с Якуном в Новгород. Вдруг однажды ночью они подняли жуткий рев и, как малые котята, стали забиваться под ковры. Добрыня, ночевавший в княжеской палатке, выскочил наружу и увидел, как Волхв скрылся в лесу. Ошибки быть не могло. Кудесник решил показаться Мстиславу.
— Потом каждую ночь приходил. Князь ничего понять не может, ночей не спит, дурное мыслит. Ничего мне не говорит, но барсам верит: мол, несчастье чуют. Я тоже глаз не смыкаю: вдруг Волхв слуг своих пошлет. Дозоры вокруг палатки в три кольца поставил, но сам сейчас незаметно ушел. Раз я прошел, значит, и Волхв пройти может… Наказал я князю: барсов от себя ни на полшага не отпускай. Как завоют, хватай меч и бей первого, кто в палатку войдет, пусть хоть я это буду… И днем три раза Волхв приходил… Держу я пока оборону вокруг Мстислава, да Волхв теперь другой… Кто знает Силу новую его, что Скима выкинуть может… Не выиграть Ярославу сражения…
Мы помолчали.
— По следу шел?
— Какое! Я от Мстислава на шаг отойти боюсь… В любом случае, со всех сторон Волхв наведывается…
— Когда ударит Мстислав?
— Завтра на рассвете.
— И то хорошо… Наши выдохлись, до утра не оправятся…
— Знаю, поэтому князя и сдерживаю.
— Завтра в битву не мешайся.
— И ты в стороне держись.
— Князей прикроем только.
— Уж это наверняка.
— Потом как съехаться — не знаю. Меня Ярослав при себе просил быть.
— И меня Мстислав — тоже… Да ладно, не потеряемся…
— Не было такого никогда… Ладно, друг, пора.
— Пора.
Мы обнялись.
Когда мы уже разошлись шагов на десять, Добрыня обернулся и тихо сказал:
— Счастливой охоты. Я же знаю, куда ты пошел.
Я махнул ему рукой.
Я долго кружил по лесу. Хотя ни единого Скиминого следа не было, что-то говорило мне, что враг недалеко. По какой-то странной причине долгое время я не мог учуять его, но потом меня охватила страшная, сводящая с ума тревога. Это был хорошо знакомый знак. Я поспешил на зов.
Первое время я ничего не слышал, но потом из чащи послышались яростное рычание и приглушенный вой. Я побежал на звук, не заботясь о прикрытии.
Как я ни старался, скрытое зрение мое не открывалось, и я видел ровно столько же, сколько бы видел и любой другой на моем месте ночью в лесу.
Чаща вдруг кончилась, и я вылетел на поляну, по которой стремительно метались черные тени. Они рычали и хрипели, а с земли уже шел чей-то предсмертный визг. В слабом свете звезд я увидел, что почти все тени были невелики и тощи, и только одна, самая страшная, возвышалась над поляной черной скалой, мучая и уничтожая… То Скима боролся с волками!
Не зная толком, что мне делать, я обнажил меч и бросился прямо на неведомого зверя, целя ему в горло, но Скима грозно рыкнул и бросил мне в лицо недобитого обезумевшего волка. Пока я отбивался от него (а волк принялся рвать меня с неволчьей силой), Скима почти бесшумно нанес по стае еще два-три удара и, видно, довершив намеченное дело, подался в лес. Стряхнув с себе волчий труп, я метнулся за ним, и тут кровь моя заледенела: Скима поворотился ко мне и Добрыниным голосом шепнул:
— Повремени, друг…
Пока я стоял, скованный ужасом, Скима, завораживая меня пристальным взглядом, растаял на моих глазах… Когда оцепенение спало, я рванулся вперед, но теперь на мою долю не досталось даже призрака, и я понял, что в этот миг где-то в лесу входил в человечье тело Волхв… Никогда не думал я, что меня ужаснет простая уловка Скимы — перенять голос богатыря… Что делать, как видно, с возрастом я становился глуп.
Пометавшись по лесу, я вернулся на поляну. Теперь я уже ничего не чувствовал. Где бы Волхв в тот миг ни находился, он был далеко. Не в шатре ли Мстислава? Поспел ли Добрыня вовремя?!
Бегло осмотрев место боя, я присвистнул от изумления. На земле валялась дюжина волков — одни уже мертвые, другие бьющиеся в предсмертных муках. Это была полная стая, с отцом и матерью, тремя совсем молодыми прибылыми и семью старшими переярками. Тут ударил гром. Еще минуту назад небо было совершенно чисто, как вдруг его заволокли тучи, засверкали молнии и хлынул ливень. Времени размышлять обо всем об этом уже не было, и я бегом бросился назад в лагерь. Но не успел я пробежать и сотни шагов, как вдруг дико взвыли касогские трубы: Мстислав бросил свое войско в бой.
Так! Мы не совладали с Волхвом! Мстислав не стал ждать рассвета! Вот зачем Скима дрался с волками; он питал свою Силу кровью, чтоб немедленно разжечь битву!
В нашем стане царило смятение, Звук касогской трубы разбудил не войско, а скопище сонных, измученных людей. Второпях хватались за мечи, звали коней, со всех сторон неслись проклятия, а с поля уже доносились первые стоны и булатный звон…
Вскочив на коня, я понесся на левый край к Ярославу. Я нашел его уже в пылу битвы.
Лучше всех дрались варяги. Они только остервенились от ужаса ночи, частых ослепительных молний и ледяных струй дождя. Гром ревел так яростно, что заглушал все остальные звуки. При свете молний страшно блистало оружие, а оскаленные лица воинов напоминали грозные личины ада. Проливаемая кровь казалась черной.
Я держался рядом с Ярославом и отводил предназначенные князю удары. Далеко впереди молнии выхватывали из ночи островерхий холм, на котором, скрестив руки на груди, в задумчивости стоял Мстислав, наблюдавший за боем со стороны. Можно было различить, как поодаль недвижно стоит Добрыня.
Временами на глаза мне попадался Якун. Он мужественно лез в самую гущу, и варягам приходилось его прикрывать, теряя драгоценные силы. В свете молний золотая луда на его глазах вспыхивала ослепительными нитями, которые уже мало кого устрашали. Наш строй дрогнул еще до рассвета. Первыми отошли варяги. Они понесли огромные потери, были раздражены дряхлостью своего вождя и больше не желали драться. Якун звал их вперед, но кто-то грубо схватил его коня под уздцы и поволок прочь с поля битвы. Якун растопырился, как жук, но сделать ничего не смог. В стыде он сдернул повязку со своих глаз и швырнул на землю. Когда его провозили мимо меня, я увидел, что он плачет.
