— Попробуй. Да, знаю, ты ничего не умеешь, а вокруг зеваки. Просто возьми его в руки. Подержи его. Это хороший меч.

Едва ли не со слезами я взял меч в руки. Он был тяжел; но я был силен. «Я смогу драться таким мечом!» — сказал я себе.

— Подними его над головой. Опусти. Подними. Опусти. Быстрее. Что ты чувствуешь?

— Я… я не знаю, Учитель… Он тяжел, но я смогу…

— Тяжел?

— Я не знаю… Я никогда не держал меча в руках… Может быть, я никогда не смогу с ним сладить…

— Тебе не нравится этот меч?

— Нравится…

— Добрыня, послушай меня внимательно. У каждой вещи есть душа. Это только кажется, что ее нет. И душу каждой вещи можно почувствовать. Меч — это особая вещь… Отвлекись от людей, от меня, от всего. Скажи, что ты чувствуешь, когда поднимаешь меч?

— Я чувствую… Я чувствую тяжесть. Я хочу этот меч, он не хочет меня!

— Он не хочет тебя? А может быть, это ты не хочешь его? Может быть, это не тот меч? — Учитель усмехнулся и сказал Богдану: — Нет, это не тот меч.

— Ему нужен один из твоих мечей, Никита? — Богдан посмотрел на меня с некоторым сомнением.

— Один из моих.

— Очень хорошо… Поглядим… Вот.

Учитель взял меч в руки, подержал, внимательно посмотрел на него; закрыл глаза и замер. Лицо его как бы замкнулось, потом прояснилось.

— Да, — сказал он. — Попробуй, Добрыня.

Я взял меч в руки и, как сказал мне Учитель, стал поднимать и опускать его, стараясь ни о чем не думать. Мне казалось все это очень странным. Меч был точно такой же, если не тяжелее. Но моя рука словно прилипла к нему.

— Что скажешь, Добрыня?

— Он… прирастает ко мне…

— Очень хорошо. Богдан, мы берем этот меч. Теперь покажи нам кинжал.

Когда Учитель расплатился, Богдан осторожно спросил:

— А зачем тебе меч, Добрыня?

— Это мой ученик, Богдан, — просто сказал Учитель, — Когда-нибудь он, как и я, будет приезжать к тебе и просить свой меч.

Потом мы покупали одежду, коня, щит, шлем и кольчугу. На одежду Учитель едва посмотрел, с конем возился недолго, пристально осматривал кольчугу и щит.

Потом, ведя коня на поводу, мы вернулись на по-стоялый двор.

— В дорогу, — сказал Учитель. — В дорогу!

Я молча повиновался. Мне очень хотелось посмотреть город — первый мой город! — но я уже хорошо усвоил одну вещь: Учителю нельзя прекословить. Нет, если бы я попросил, я уверен — он бы не сказал ни слова против и остался бы, и мы ходили бы по городу, и Учитель все рассказывал бы мне. Но я уже не мог спрашивать «зачем?», если Учитель говорил что-то. Теперь я понимаю — я оказался неплохим учеником; наверно, Учитель почувствовал это сразу, как только увидел меня. Я только никогда не пойму — как. Учитель всегда говорил, что часть своей Силы он не сможет мне передать.

— Я плохо езжу верхом, — сказал я. — Достаточно хорошо, чтобы держаться в седле, — усмехнулся Учитель.

Мы выезжали из города. Люди смотрели на Учителя, потом на меня, и я замечал в их взгляде уважение. Высоко поднял меня Учитель. Или можно сказать по-другому: неглубоко смотрит толпа. Ведь я-то на самом деле оставался неумехой, который с трудом держался в седле, неловко носил одежду, который задыхался под кольчугой, которого мучил шлем и который судорожно прижимал к себе новообретенный меч.

— Ты, наверно, спрашиваешь себя, почему мы не задержались в городе дольше, Добрыня. Но ведь ты бы ничего не понял, если бы я стал тебе объяснять, а город отвлек бы тебя от более важных дел. Всему свое время. Мы еще будем во многих городах, и скоро ты сможешь сам находить в них дорогу, а потом, даст Бог, побываешь в таких городах, о которых я никогда не слышал. Я тороплюсь, Добрыня… — Учитель зябко поежился и оглянулся. Нас уже окружал лес, и я почувствовал какую-то неясную угрозу, и тоска закружила мне сердце. — Что ты встрепенулся? Ты почувствовал что-то? Не бойся, на этот раз это были только мои мысли. Видишь ли, я прожил беспокойную жизнь и слишком часто вставал на пути сил зла, чтобы быть спокойным и уверенным в своем завтра. А я тебе уже говорил: наверно, главное, что я сделал в своей жизни, — я нашел тебя. Не знаю, когда со мной что-то случится. Пока я не чувствую приближения беды, но… кто знает? На всякий случай я не должен терять время. Я обязан передать тебе все, что знаю, и все, что ты сможешь взять. А ты сможешь взять многое. Вот сейчас ты почувствовал мою тревогу. Ты выбрал правильный меч…

— Но я не выбирал его, Учитель!

— Тем не менее ты выбрал его… Видишь ли, меч богатыря — это нечто особенное. Кольчуга, шлем, щит — все это очень важно, потому что это твоя защита. Еще более важен конь, но ты еще пока не можешь знать толк в лошадях, да новичку и не нужен первоклассный конь. А вот меч — если ты начнешь упражняться не с тем мечом, испортишь себе руку. Не в том смысле, что надорвешь мышцы, а в том, что ты никогда не будешь владеть мечом как продолжением своего тела. А это очень важно. Ты не будешь воином: богатырь отличается от воина. У него должны быть Сила, и изощренный ум, и очень чуткое сердце. Но богатырь в то же время и воин: многих врагов ты не проймешь ни Силой, ни умом, а они будут стремиться УНИЧТОЖИТЬ тебя. Поэтому твой меч — это как бы часть твоей Силы, это больше, чем просто длинное стальное лезвие… Богдан знает, какие мечи нужны богатырям. На Русской земле есть еще два-три человека, которые куют такие мечи. Я не знаю, как они это делают. Я думаю, они вкладывают в них не только хитрые тайные добавки, о которых можно прознать; они вкладывают в них Силу, которую ни украсть, ни подделать невозможно. Не смотри, что Богдан простой оружейник. Его Сила велика. Не обижайся, что он не признал тебя: он думает о другом. На Русской земле много людей, у которых есть Сила, — хороших и дурных; тебе надо знать всех.

— А что будет, если меч, в который вплавлена Сила, попадет к дурному?

Учитель посерьезнел:

— Богдан никогда не продаст такого меча случайному человеку. Если же меч попадет к дурному другим путем… Меч, в конце концов, остается мечом, он не может сопротивляться. Он только никогда не будет служить новому хозяину так же хорошо, как служил старому. Он будет обычным мечом в его руках. Впрочем, если он попадает в руки к очень дурному человеку — я слышал, — он может неожиданно обернуться против него. Я знаю такие случаи. Но это бывает, лишь когда меч попадает к лютым врагам… Давай не будем пока о них, тем более что мы уже въехали в сумерки. Старайся никогда не думать в сумерки о злом.

— Почему? Такие мысли всегда приходят в голову в темноте!

— Это очень верно, Добрыня, и именно потому, что мысли эти нам насылает Тьма, не нужно помогать ей.

Мы неспешно ехали на юг, редко заезжая в селения и никогда — в города. Я тосковал по матери; я тосковал по людям, но Учитель, видно нарочно, старался избегать их. Теперь я понимаю, что он был мудр, объезжая селения стороной и в то же время не задерживаясь нигде подолгу: люди отвлекали бы меня от учения, а кочевая жизнь — удел богатыря, к которому нелегко привыкнуть. Да, многих людей, которые весь свой век прожили в одних стенах, манит дорога; это какая-то особая форма тоски или надежды — со временем я понял, что эти вещи часто суть одно и то же, потому что человеческий удел — тосковать по неземному, и надеяться на него. Дорога манит многих, но когда они вступают на нее, то обнаруживают, что тяжело жить без дома, и даже с большой привычкой к странствиям все же часто тянет жить, как все. Но богатырю нужна привычка к дороге, потому что это будет его жизнь, при удаче это будет добрая дорога, но по большей части — опасная, нередко — дурная, страшная даже. И чтобы выдерживать все, надо приучаться к ней смолоду. Вот примерно все это и старался растолковать мне Учитель. Мне казалось, что я понимаю его, но только теперь, наверное, понял до конца. Мне вообще думается, что настоящее учение состоит в том, чтобы принимать на веру какие-то истины, чтобы потом, много лет спустя, они в тебе проросли, когда Учителя уже не будет рядом.