— Что он сказал тебе?!

— Он все время молчал и уже в дверях сказал только одно: «Передай Добрыне, когда он окрепнет, что он идет по самому следу волка. И передай еще: когда одни люди уходят из его жизни, приходят другие».

— И он не говорил с тобой?

— Нет.

— И ты не говорила с ним?

— Нет.

— Я много говорил в бреду, Многое было для тебя новым. Что тебя поразило более всего?

— Твое одиночество.

— Что испугало тебя больше всего?

— Твое одиночество.

— Чему бы ты позавидовала более всего?

— Умению терпеть его.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, Добрыня.

Через неделю мы обвенчались. И великий князь киевский позвал нас — мою мать, мою жену и меня во дворец и одарил нас. Но он не говорил со мной о Волхве…

Мы стали жить в новом доме. Но Маринка не захотела продавать старый. Она по-прежнему лечила людей в нем. Моя мать сказала мне, что ее Сила действительно очень велика.

Было странно иметь свой дом после многих лет скитаний, хотя я знал, что придет весна и я снова пущусь в дорогу.

— Когда ты решила стать моей женой? — спросил я однажды Маринку.

Она улыбнулась:

— Когда ты переступил мой порог и я увидела, что только я одна могу спасти тебя. И потом… — Она опустила голову. — Ты спрашивал меня, не говорил ли со Мной твой Учитель. Он говорил… Когда он уже стоял на пороге и передал тебе, что ты идешь след в след волку… После этого, не оборачиваясь, он сказал мне: «Если Добрыня попросит тебя стать его женой, скажи «да».

Когда просыхают дороги, для богатырей наступает время больших дел.

В распутицу, а по большей части и в зимнюю непогоду можно сидеть в тепле и размышлять о делах минувших и будущих. С теплом же оживает все. Пока я был очень молод, я полагал, будто понятие «жизнь» заключает в себе только свет, а вся тьма скрывается под знаком смерти. Теперь я уже давно знаю, что ошибался. Ведь и в смерти есть свет, раз Спаситель обещал нам жизнь вечную; но и в жизни есть тьма, потому что силы зла отпущены на свободу. Я не знаю, зачем это понадобилось Ему, в чьих руках все начала и концы, но, видно, так нужно.

С теплом же выползает на свет всякая нечисть. В оживающих реках начинают плескаться русалки; по молодой траве крадется леший; сбиваются с дороги и гибнут в болотах, завлеченные голубыми мертвецкими огнями, целые рати. Степь собирается на дальних рубежах, чтобы, насадив солнце на пики, пуститься в кровавый набег. И по весне, неведомо откуда, неприметно пускается в путь враг Русской земли Волхв…

В теплое время нет богатырю ни сна, ни отдыха. Дороги стелются перед глазами, даже когда закроешь их. И — то клинки, то полчища, то чьи-то злые глаза…

Когда на вербе проклюнулся серый пух, я получил известие, что Илья ждет меня в Чернигове. Я понял — старик что-то замышляет, и не мешкая, простившись с семьей, отправился в путь.

Отяжелевшие за зиму шмели, шершни и пчелы кружили над полянами, тычась в стволы деревьев. В синеву небес рвались птицы. Снег, лежавший в лощинах, казалось, просил, чтобы его оставили поглядеть на всеобщее ликование, тепло и свет, и все вокруг смотрело так хорошо и добро, что казалось — действительно оставят. Илья встретил меня на пороге избы.

— Ты торопился, Добрыня, — сказал он с усмешкой. — Видно, наскучался за зиму?

Я вошел в дом; поначалу в полутьме я не понял, кто сидит за столом, но тут же лукавым смородиновым блеском на меня сверкнули глаза. «Алеша!» Мы обнялись.

Мы сидели за столом, медленно хмелея. Алеша поглядывал на меня, я — на Алешу. Наконец Илья не выдержал.

— Вы думаете, — начал он, насупив брови, — что Илья порос мхом и позвал вас бражничать и пустословить. Так нет. Илья еще все тот же Илья… — Мы молчали. — Слушайте. Я позвал вас в Чернигов, чтобы…

Он оглянулся и посмотрел по сторонам.

— Говори, Илья, — сказал я. — Если бы Волхв был рядом, я бы чувствовал.

Илья сумрачно кивнул.

— Говори!

— Пора нам, богатыри, взяться за дело… За настоящее дело, чтобы вся Русская земля сказала: вот это добро, ай да молодцы!

Мы с Алешей молчали. Мало ли по какому поводу могла сказать такое Русская земля.

— Знаю, знаю я одно слово, от которого разбежится у вас кровь по жилам… Илья выждал. По углам избы заплясали тени.

— Идолище Поганое! — выдохнул Илья одним махом.

Мы переглянулись. Идолище Поганое! Легко сказать, трудно сделать!

Идолище Поганое… Мало кто из людей доподлинно знал, что это такое. Но мы-то, богатыри, знали, хотя из всех нас только Илья, пожалуй, подъезжал близко к тем пределам. Многие думали, Идолище — это только большой идол, вроде тех, которые до сих пор стоят по Нашим лесам и которым до сих пор тайно поклоняются некоторые. Но Идолище был страшнее, и здесь была замешана большая Сила…

Идолище стоял в степях, неподалеку от моря и от устья большой реки Дона; в отличие от Крепости, с которой начались мои подвиги и которая оставалась неизвестна для большинства, Идолище знал каждый; о нем пели песняры, сами толком не ведая, о чем пели. Илья-то знал, что говорил, но подвиг был велик, да, велик… Одно дело — драться со степняками, даже лезть в логово Змея. Легче даже было поехать в Крепость и вести с Властителем Крепости хитроумные переговоры. Другое дело было — ехать на Идолище… Илья явно хотел совершить большой подвиг, о котором пели бы века… Ходили разговоры — и я склонен был им верить, — что степняки насылались на Русь именно Идолищем. Я знал и другое. У Идолища часто бывал Волхв.

— Погоди, Илья, — сказал я, решив выведать, что на уме у хитрого старика. — Ты же не любишь лезть в дела, где замешана Сила.

— Но ты же будешь с нами, Добрыня, — прищурился Илья. — Да и Алеша хотя молчит, но Силу имеет.

— А ты догадываешься, какая Сила замешана здесь? Здесь Сила того, кого не нужно упоминать.

— Знаю, знаю… Никто из нас Идолища не видел. Я, когда был помоложе, езживал в те края, да только остановился на краю земли. Подожди, не перебивай. Остановился, потому что на пределах этих начинается великая тишина, в которой даже богатырю ехать не уютно. И чувствуешь что-то. Силу, наверно. А вот что рассказал мне один человечек, крещеный степняк, который был у этого самого Идолища. В степи, неподалеку от моря и устья великой реки Дона, стоит идол — Идолище. И живут при нем жрецы. Без охраны. Потому, что никто не отваживается к ним приблизиться. В конце зимы стекаются к Идолищу степняки, и жрецы говорят им, на кого идти войной в этот год, и никто не смеет ослушаться. Потом степняки уезжают, и жрецы остаются одни. Поговаривают, — он бросил взгляд на меня, — что иногда зимует там Волхв… Так вот, почему бы нам не съездить туда, откуда насылаются на землю Русскую лихие напасти, и не разведать все как следует, а при удаче — и не раздавить бы это змеиное гнездо?

— Постой, Илья. Я знаю еще кое-что. Силы зла насадили по всей земле свои пристанища. Знающие люди называют их Оплотами. Говорят — и я верю в это, — что Оплоты идут цепью вокруг всей земли. На наших рубежах это Крепость и Идолище Поганое. За Богемией, в горах, где нечистая сила справляет весенний шабаш, тоже есть Оплот. Оплоты построили Служители зла прошлых веков, память о которых ушла. Оплоты же остались. И кое-кто хочет скрепить звенья этой цепи. Этой работой и занят Враг… Поэтому его и не бывает подолгу на Руси. Он занят своей работой — особенно на Востоке… Оплоты — воплощение большой и злой Силы.

— И Илья тянет нас на такой Оплот? — Алеша крутанул ус.

Илья помолчал. Потом решительно тряхнул головой:

— Знаю, знаю, считаете Илью великим честолюбцем. Может, вы и правы, хотя вам трудно понять, как хочется оставить след на земле нам, старикам… Вы — молодые… Но я скажу вам одну вещь. Я знал, что мне придется ее сказать. Хотя не говорил я ее даже князю Владимиру. — Он нагнулся к нам и зашептал: — В Киеве давешней осенью слыхал я, как один из дружков княжича Святополка хвастал: через три года поднимется с юго-востока сила, которая сокрушит великого князя, и клялся при этом — верите ли? — Идолищем…