Я посмотрел на товарищей. Илья грузно сидел в седле, настороженно глядя перед собой. Алеша вертел головой, присматриваясь, словно пытаясь понять, как здесь непонятным образом соприкасаются два мира, но не мог — как и я не понимал. Если верить тому, что говорили, множество душ пролетало в этот миг меж нас и погружалось в эту воду, и что-то поднималось из воды и приходило в наш мир. Но все, что мы видели, — это речку, неподвижную, застывшую, словно — я наконец понял, — словно черная смола.

Я соскочил с коня. Как мне было спрашивать ее? Я махнул рукой товарищам, показывая, что отойду за поворот: говорить при них не получалось.

По самой обычной траве отошел я за поворот; мои товарищи скрылись из виду, и я остался наедине со Смородинкой. Что было делать? Как говорить с ней? Как полагал Учитель, это знал только Святогор, но Святогор уже давно лежал в земле, а душа его, должно быть, давно канула в эти самые воды.

Низкий берег. Река-смола, застывшая под ним. Спаленная молнией береза на другом берегу. Ольшаник, сомкнувшийся за мной. Синее безоблачное небо, солнце, будто случайное тут, как бы сильно оно ни светило. Я смотрел по сторонам, но ничего не ощущал, вообще ничего. Я стал говорить про себя: «Волхв, Волхв, Волхв!» Шептал это проклятое имя, замечая, как странно звучит мой шепот в небывалой тишине. Силу пробовать я боялся и все бормотал и бормотал все то же имя, и ничего не происходило. Я стоял на этом берегу уже долго. Я нагнулся над водой и увидел свое лицо, и ничего не случилось.

В отчаянии я сел и начал смотреть на воду.

Тут-то это и произошло.

Все исчезло: и вода, и берег, и солнце; все бесшумно скрутилось, как свиток; я видел Волхва.

На этот раз он не выглядел призраком; он крутил головой, усмехался своей проклятой усмешкой, но тут же хмурился. Волхв опасался чего-то. Один раз он подозрительно взглянул прямо на меня, и я окоченел: казалось, сейчас он погубит меня своей Силой. Волхв несколько раз отводил глаза, но всякий раз снова оборачивался. Он хмурил брови, он остановился; мне казалось, его губы прошептали: «Добрыня», — но я не был уверен. Озадаченность появилась на лице Волхва, но тут все поплыло, и я его уже больше не видел; Волхв пропал, остался где-то внизу, а я взмыл словно птица и увидел огромный царственный город, дворцы которого были как венцы, а вместо главного зубца глыбился огромный гордый храм, и сине-зеленое море вокруг; запахи юга поплыли на меня, на мгновение я услыхал даже голоса; потом город пропал, но я уже, как высоко меня ни вознесло, уже давно узнал город, в котором был сейчас Волхв: Царьград.

Однако меня влекло дальше, и я увидел странную! картину: Илья бился на мечах с молодым могучим всадником, отражая его удары. Лица всадника я так и не увидел, я смотрел на бой как бы из-за его спины; всадник занес руку для удара, лицо Ильи исчезло, и тут чей-то голос горестно простенал мне в ухо: «Сын, сын ведь!» И снова понесло куда-то, и блаженство! стало охватывать меня, и я едва ему противился, отчаянно вспоминая слова Учителя о том, что испытавшие на Смородинке блаженство обратно не возвращаются, но тут на полмига показалась смола реки, и я невероятным усилием вынырнул из ее дурмана, вскочил на ноги и побежал к товарищам… «Что?!» — шевелили они губами, боясь подать голос. Я кивнул й так же беззвучно проговорил: «Все!» Вскочил в седло и, не оборачиваясь, боясь даже посмотреть на эту неподвижную речку, которая хотела ласково утянуть меня туда, откуда нет возврата и где есть полное знание, направил коня в чащу.

Когда ольшаник кончился, я поворотился к товарищам, торопясь передать им свое знание:

— Волхв бежал за море. Сейчас он в Царьграде. Они молчали, и мы продолжили путь.

Через некоторое время Илья проговорил:

— Слава Богу, что не на Востоке. До Царьграда все же ближе будет.

Мы торопились выбраться из этого жуткого леса и не обращали внимания на пленников Смородинки. Одно время рядом с моим конем шла понурясь девушка, потом ее сменил какой-то отвратительный старик, оба молчали, а потом отстали.

Я размышлял о втором видении, говорившем, возможно, о том, что Илье грозила смерть от руки собственного сына. Я не был уверен, что правильно истолковал его. Говорить о нем Илье мне не хотелось. Я не мог понять почему, но решил пока молчать.

Места здесь действительно были странные. На закате уже показалась вырубка, где нас пытались остановить слуги Смородинки, хотя от нее до речки мы ехали день с лишним. Смородинка выгоняла нас. Мы хотели объехать вырубку боком, но тут Алеша вырвался вперед:

— Езжайте, догоню!

— Алеша! — строго окрикнул его Илья.

— Езжайте! — крикнул Алеша, нехорошо улыбаясь.

— На Смородинке убивать нельзя! — крикнул я.

— Знаю!

И он понесся прямо к избам… Мы поехали дальше. Позади послышались крики, завизжала женщина.

— Неуемный, неуемный! — качал головою Илья.

Я спросил его:

— Слушай, Илья, а у тебя когда-нибудь был сын?!

Илья воззрился на меня с недоумением.

— Если и был, то я об этом ничего не знаю. — И он довольно захохотал.

Что-то шевельнулось в моем сердце, но я по-прежнему решил молчать.

Алеша догнал нас скоро. Мы заслышали победный стук копыт его коня и остановились.

Алеша что-то высоко держал в руке. Когда он остановился рядом, зло-веселый, задыхающийся, торжествующий, я увидел, что это было.

Голова Перуна и копна женских волос.

Черное море — веселое море. Отражаются в нем! сады и башни Царьграда, плывут в него лики Святой земли и всех изобильных и жарких стран юга. Нет-нет, да и промелькнет неведомый русскому человеку цвет, запах и звук. И старые неунывающие боги всех земель оставили в нем свой след, и не то предания, не то былины всплывают из его сине-зеленых сказочных вод. Идут волны к берегу, бухаются ему в ноги, как безгрешные души в ноги к Богу, и, беспечальные и светлые, бегут обратно, говорить всем и каждому, что жизнь прекрасна. Кажется, что солнце почти не заходит над ним и смотрит радостно до самого дна, будоражит рыб и дельфинов. И дельфин всегда рад показаться мощным серпом из воды, от неудержимой веселости своей прыгнуть в чужую стихию, навстречу солнцу. Ходят по морю дельфины, и море радуется. Крепко запечатано Черное море горловиной Босфора, и воды его чувствуют себя в безопасности. Великие и древние страны смотрятся в море с юга, а с севера, вытягивая тонкую юношескую шею, заглядывает в море Русь. И море, чувствуя молодую кровь и радуясь ей, спешит к северным берегам и несет небывалые чудные вести. По морю этому прошел на север еще до моего рождения Христос. И кажется, что к нему, морю этому, никакая скверна не прилипнет, и будто не было тут войн, а если случалось, то не войны это были, а предания только о богатырских подвигах, или, как сказали бы греки, о царях и героях. Ничего не хочет знать Черное море о кровопролитии. Да и вообще самое радостное море это из всех известных мне морей, и потому-то мне оно особенно любо.

Море Варяжское угрюмо и серо, ровно и четко, как северная речь. Из-за моря этого пришли к нам варяги и принесли порядок, но радости не принесли; она плыла к нам, торопясь, по морю Черному. Море Дышащее загадочно и туманно. Приливы колышут его, глубоко дышит это море, и новгородцы, промышляющие там морского зверя белого зуба ради, так и прозвали его — Дышащее. Любят это море отшельники, все больше их пробирается к нему, чтобы спасаться от мира на его безлюдных берегах, и нет на море этом ни одного города.

Море Хвалынское сине и пахнет Востоком и уходит от Руси на Восток, хоть и течет в него русская река Волга. Хорошо идти по тому морю в военный поход и хорошо везти по нему золотую добычу — купцы его любят и воины.

Но Черное море — особенное море. Много чудных вещей рассказывают про него. Говорят, например, что море это имеет форму лука — придумали это греки в незапамятную старину, когда заплывали сюда и полагали его концом света, и казалось оно им холодным и жестоким, потому что избалованы греки. Говорят, что если плыть от греческого берега к Таврии, то посередине видно оба берега, но в это я не очень верю, потому что море это широко, а верю только тому, что греки — искусные мореходы, много искусней наших, которые пробираются обычно вдоль берега, опасаясь потерять его из виду, зная одно — иди по западному берегу и придешь в Царьград. Называют это море еще и Русским, потому что много шума наделали здесь мы с варяжьей помощью в совсем недавние времена.