Стебель в его лапах вдруг свистнул прямо над моей макушкой и ударил в плечо — не сильно больно, но ощутимо.

— Если в спарринге ни разу не увернешься — надеваешь одну репу. Увернешься хоть раз — одну снимаешь. А если откажешься носить — больше не приду. Договорились?

— Договорились!!! — с готовностью выпалил я в десять раз громче, чем рассчитывал, потому что сердце мое возликовало и запело!

У меня появился учитель. У меня появился учитель!! И это было просто оххудача!

— Вот только… Репа-то зачем?

— Репа будет показателем твоей полезности для местного сообщества, — хмыкнул панда. — Слушай, я ведь буду на тебя свое сонное время тратить, должно же мне быть хотя бы весело?

Я улыбнулся.

— Ладно, пусть будет весело!

— Тогда погнали, — мой зеленый наставник зубасто зевнул и…

Удары посыпались на мои плечи, точно сверху забарабанил град. Курево вывалилось из моего рта.

— Эй-эй, погоди! Давай для начала без магии? — предложил я, затаптывая вспыхнувший на земле красный огонек.

— Магии? Какой еще магии? — удивился Та’ки. — Магия есть у зеленого медведя. А у маленькой бабочки никакой магии нет. Но если будешь стоять, как столб, я начну бить больно, и не по плечам, а по голове.

Я отскочил от него, но Та’ки сделал выпад вперед и стебель толкнулся мне в плечо.

— Слишком длинное оружие. Слишком длинные руки. А ты прыгаешь слишком слабо, и стоишь слишком прямо.

Та’ки ткнул меня стеблем в живот, и я согнулся в три погибели, хотя удар был несильным. Просто он пришелся в очень правильное место.

— Тебя что, насадили на вертел на твоей кухне? На завтрак будет жареный человек? — издевательски протянул Та’ки.

— Нет, больше похоже на отбивную из человека, — сдавленным голосом проговорил я.

— Не преувеличивай, а то сейчас вместо стебля дубину возьму, — отозвался Та’ки. — Двигайся, шире шаг, смелей движения!

Его стебель принялся охаживать меня по плечам, но теперь я действительно изо всех сил старался увернуться. Вправо, влево, еще раз влево…

Я рванулся так яростно, что был уверен в успехе!..

Пока не сполз по древесному стволу, в который с размаху врезался.

— Твою маать!.. — простонал я, скорчившись у корней.

— Всегда держи в голове общую картину, — мой наставник легонько постучал стеблем мне по макушке. — Ямы, камни, стволы. Куча говна на дороге, вилы у забора, песок в тележке. Кто знает, что из этого может спасти тебе жизнь. Понял?

— Уггу… — промычал я, пытаясь встать.

Та’ки протянул мне руку.

Не мохнатую когтистую лапу, а именно руку, даже без зеленого свечения вокруг.

— А еще у тебя слабое тело, — сказал он, помогая своему горе-ученику подняться.

Рука бога оказалась жесткой и шершавой.

— Бегай с мешком гороха на плечах и полными ведрами. Напросись косить траву для коней на лугу. Это сделает твое тело сильнее.

— Понял, — с готовностью ответил я.

— Теперь отработка. Еще раз. Прямой удар. Бить буду одинаково, с каждым разом все ниже. Уходи от удара, как можешь.

Я кивнул.

— Готов.

И мы как два призрака закружили в лунном свете, укрытые черными облаками раскидистых крон. Время от времени в тишине слышались русский мат, крики и резкие замечания моего наставника.

— Быстрей. Еще быстрей. Колени тоже могут гнуться! Вот так. Теперь снова начну сверху, но быстрей. Готов?

Умом я понимал, что это все тот же Та’ки, но в голове все равно не укладывалось, что вечно пьяный зеленый медведь в образе человека становится вдруг серьезным, трезвым и жестким.

Через час занятий я уже с трудом переводил дыхание, шумно хватая воздух ртом.

— Хватит с тебя на сегодня, — сказал, наконец, Та’ки.

Вокруг его фигуры появилось зеленоватое свечение в форме медведя, и через мгновение передо мной уже стояла зеленая панда.

— До завтра, ученик, — насмешливо протянул он и поковылял прочь, неловко переваливаясь с лапы на лапу.

— Эй, Та’ки! — окликнул я его, тяжело дыша и упираясь ладонями в колени.

— Ну? — остановился медведь.

— Спасибо.

— Посмотрим, что ты через неделю скажешь, — он с хрустом вгрызся в стебель, который до сих пор выполнял роль оружия.

А мне под ноги плюхнулась небольшая желтая репка.

Через три недели я стал достопримечательностью школы.

Конечно, не настолько популярной, как мой наставник, но тем не менее на меня уже приходили поглазеть и похихикать. В светлой рубахе, с закатанными штанами и гирляндой репок на шее я выглядел, как безумный монах из комиксного шао-линя. В какой-то момент я даже пожалел, что Та’ки выбрал не чеснок — так я бы выглядел еще безумней и колоритней. Но зато хоть мог бы объясниться — ну а что, имеет человек право бояться вампиров?

А так мне в спину все чаще звучали вопросы, не собираюсь ли я вскоре взять в зубы яблоко, а в уши вставить зелень — для полноты картины. Или где я прячу святилище своего репкобога.

Мой репкобог с явным удовлетворением на пятнистой морде слушал все эти нагоны в мой адрес и беззаботно хрустел своими стеблями.

Я на него не сердился.

Ведь он единственный обратил на меня внимание не как на уборщика или третью рябину во втором ряду, а как на возможного ученика! А ученик полубезумного бога просто не имеет права быть нормальным. Я в этом находил даже что-то веселое и провокационное, так что в целом полет был нормальным. Только один чудак на букву «м» с торчащими наружу передними зубами и погонялом «Бобер» меня порядком достал.

Но что поделаешь? Бобер — он и в Африке бобер. С таким прозвищем только пилой работать — или по дереву, или по нервам.

Каждое утро я вставал затемно, взваливал на плечи мешок с горохом и шел на двор, по пути продирая глаза и окончательно просыпаясь. Поприседав немного во дворе со своей ношей, я шел к ограде и делал вдоль нее круг пенсионерской рысцой. Потом отжимался, сколько мог, бегом с двумя ведрами в руках таскал воду из дальнего колодца в баню и наполнял большой таз, в котором потом ополаскивался и шел на работу. А вечером меня ждала двухчасовая тренировка с моим зеленым наставником, спарринг и очередная репка.

Пару раз поздно вечером я замечал нашего аристократа: он что-то наигрывал на лютне и тихонько напевал себе под нос. И то ли наша альма-матер не оправдала его надежд, то ли несчастная любовь поразила беднягу в сердце, но напевы его были грустными и протяжными, как пьяные песни нашего бога.

В первую неделю такого режима я думал, что сдохну. Каждое утро, вытряхивая себя из постели, со стоном разравнивая спину и выпрямляя колени я завидовал тем, кто уже умер, и потому не мучился. Помню, как я пытался поднять на плечи этот чудовищный мешок с ядрен-горохом, упираясь плечом в стену и вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

В какой-то момент мне даже захотелось скинуть его ко всем чертям, рухнуть на пол и заявить всему миру, что я неизлечимо болен — по крайней мере, на ближайшие пару лет.

Но тут я вспомнил себя на арене. И презрительный взгляд Ленки. И вонючего урода, обложившего меня и в хвост и в гриву за то, что я посмел его пигалице руку помощи протянуть.

И, матерясь на чем свет стоит, я плелся с этим мешком вокруг школы, едва переставляя ноги.

После разминки мое тело возвращало более-менее сносную пластичность, и я был в состоянии работать и даже пережить вечернюю тренировку.

Но утром я снова чувствовал себя между жизнью и смертью. Болело абсолютно все — каждая мышца, связки, все позвонки моего несчастного позвоночника от самой шеи до копчика.

А потом вдруг что-то произошло.

Проснувшись утром, я больше не испытывал боли. Я даже опасливо ощупал себя, чтобы убедиться, что не помер и не потерял нахрен всю чувствительность. А потом встал, взвалил свой мешок на плечи и в первый смог не пройти, а пробежать свой маршрут вокруг школы. И воду для умывания я тоже смог натаскать уже бегом! Разогретые мышцы гудели, но это была уже не боль, а скорее приятная натруженность.