Я действительно очень волновался. Вроде казалось бы — ну фигня же? В конце концов, Ян оставил мне еще две попытки, а значит я даже могу проиграть сегодня.

Но все внутри меня сжималось и холодело так, будто от сегодняшнего вечера зависела не больше не меньше, а вся моя жизнь.

Своих экзаменаторов я увидел издалека. Они растянулись на земле, окруженные тремя яркими масляными лампами. Между ними на траве белело полотенце, на котором лежал нарезанный хлеб, жареные кровяные колбаски, желтые кубики сыра в глиняной плошке, две кружки и целая корзина пивных бутылок. Прямо такой дружеский пикничок на моих несчастных костях! Только поп-корна не хватало.

— Приятного аппетита! — проворчал я с такой интонацией, будто пожелал им подавиться.

— А вот и наше молодое дарование подтянулось, — с насмешливой улыбкой проговорил Ян. — Пивка хлебнешь, дарование? Хорошее такое, холодненькое…

По голосу я понял, что магистр уже под градусом. Ну Та’ки — он всегда Та’ки. С ним и без голоса все ясно было.

— И вот не стыдно вам, а? — с укором сказал я, вставая в позу руки в боки и глядя в упор на всю эту посиделку. — Я ж по-серьезному, а вы!..

Ян в голос расхохотался.

— По-серьезному от монеты в лобешник уворачиваться? — сквозь смех спросил он, вытаскивая из кармана деревянную коробочку с Умкой. — Это сильно! Ну тогда присядь хоть, отдышись после трудов — и на ристалище!

— Ибо серьезность воина определяется не хмуростью морды, — протянул Та’ки. — а чистотой помыслов, духовной мудростью и этим… как его…

— Намерением, — подсказал ему Ян.

Он наклонился низко к земле, разбирая траву. Потом ухватил что-то двумя пальцами и бросил в коробку своему карманному зверю.

— Точно, — кивнул медведь, длинным языком слизнув кусок сыра из плошки. — и чистотой намерения. Ну че, жрет?

— Жрет, родная, — с нежностью в голосе проговорил Ян. — А то я уж думал, что заболела.

— Всему живому свежий воздух нужен. А ты запер ее в в своей банке на столе — вот она и загрустила.

— Да ну вас! — окончательно расстроился я.

Тут решалась моя дальнейшая судьба, а они вдвоем на полном серьезе обсуждали депрессию многоножки.

Стащив с себя влажную, прилипшую к спине рубаху, я присел рядом с Та’ки. И только тогда заметил, что за спиной у Яна лежит серый мешок, чем-то наполненный от силы на четверть.

— А это что? — спросил я, бросая рубаху в траву.

— Усложнение задачи, — ответил магистр, убирая Умку обратно в карман. — Считай, это мешок золотых.

— В смысле?

— Ну чего непонятного? Одну монету бросать в тебя — никакого веселья. Кучу монет бросать среди ночи в траву — идиотизм. Так что я взял картошку.

Я охренел.

— В смысле?..

Медведь повалился на спину и захохотал.

— В смысле носил ты репку, а обкидают тебя картошкой! — весело объяснил Ян. — Ну а поскольку мы договаривались на монету, а ты щепетилен к формулировкам, я на всякий случай написал вот это!

Тут магистр вытащил из бездонного кармана своих штанов мятый лист бумаги и протянул его мне. Развернув листок, я наклонился к одной из масляных ламп и прочитал вслух:

— Приказ Януса, великого магистра… Объявить золотом всю картошку на территории заднего двора школы… Сроком до полуночи сего дня… Это что такое?…

— Магия превращения картофеля в золото! — торжественно заявил Ян.

Тут уже рассмеялся я.

— Ну ты даешь!..

Ян вдруг стал серьезным. Он налил пива в свою кружку и протянул мне.

— Да на самом деле хрень это все, Даня. На, выпей, — сказал он с интонацией щедрого пьяницы, готового через «ты меня уважаешь» споить всех вокруг. — Открою тебе маленький секрет: если я буду бросать всерьез — не важно, картошку или золото, — ты никогда в жизни не увернешься. Такие вот дела. Скажу больше — даже Та’ки, и тот не увернется…

Я перевел растерянный взгляд на своего наставника — панда утвердительно кивал словам Яна.

— Я просто подумал, ты легкий очень. И тебя скоро сдует…

— В смысле, что я легкомысленный? — переспросил я.

— Мы щас мою терминологию обсуждать будем, или ты проявишь уважение к своему магистру и заткнешься? — хмуро зыркнул на меня Ян. — Но ты, брат, — ты не легкий… ты просто чокнутый! — уже со смехом закончил магистр. — Бегать с горохом! Нет, он правда бегал с этим мешком?.. — обернулся он к Та’ки.

— Истинно, как репа! — подтвердил мой наставник.

— Очуметь… Короче, я, конечно, могу закидать тебя картошкой. Но закончится это все равно вот так.

Ян вытащил из кармана монету и плюхнул ее в траву возле моих ног.

— … Потому что я так решил. Точка. Ты для меня куда любопытней, чем большинство местных персонажей с нашивкой птички на плече…

— Которых, между прочим, ты сам и расплодил здесь, — проговорил Та’ки. — Зачем-то…

— Что значит «зачем-то»? — фыркнул Ян. — Вообще-то на каждого ученика из казны полагаются выплаты. А кабак, знаешь ли, финансирования требует.

— Он убыточный, что ли? — удивился я. — А выглядит так прилично, и клиентов вроде немало!

— Еще б ты что-нибудь понимал в этом деле, — недовольно проворчал Ян. — Знаешь, какие я налоги плачу за него? А какие сейчас закупочные цены на приличную выпивку? А на свинину? Или сколько стоит шафран и кориандр? А тут еще то плесень в кладовке, то крысы в подполе, то вдруг пара диких лосей появляется прямо напротив входа в мое заведение и с дикими воплями начинает сношаться, распугивая посетителей! А все эта озабоченная сука Флора! Знаешь, как потом мой кабак называли? «Жареный лось!»

Я чуть не расхохотался в голос, но вовремя понял, что смеяться сейчас с моей стороны будет свинством. В конце концов, Ян рассказывал о наболевшем.

— Вот и пришлось сначала штраф городской управе выплатить — потому что поди докажи, что это не мои лоси были! А потом еще и цены понизить, чтобы людей опять приманить. И где в таких условиях прибыли взяться?

Я, чтобы спрятать свое раскрасневшееся лицо, поискал под ногами монету, вытащил вторую из кармана — ту самую, которой в лоб получил. И отдал обе Яну.

— Твои.

Тот кивнул, забрал деньги. Поднял голову вверх и глубоко вздохнул.

— Ладно… В конце лета проведу экзамен — и половины от всех этих оболтусов не останется. Вот тогда мы и покажем свое настоящее лицо и настоящую силу! Да, Та’ки?

— Да, командир, — вздохнул медведь. — Да будет так! Ибо печаль не безгранична, а бухло — скверный лекарь… Короче, завязывать пора, — неожиданно буднично закончил свою эскападу панда.

— Пора… — кивнул Ян.

И перевел взгляд на меня.

— А ты чего все еще здесь? Бери мешок и вали отсюда. Истинный гриф…

— Я сразу же свалю, как только вы мне объясните, то это значит.

— Что значит что, человек? — спросил Та’ки.

— «Истинный гриф»!

— А, это, — отозвался Ян, снова поднимая глаза к яркому лунному небу. — Истинный гриф — это парадокс, вызов всему, что современное человечество знает о магии и силе. Сейчас главное что? Магия. Есть магия — будет и сила. Через медитацию магическая энергия наполняет тело, делая его сильнее, крепче и тому подобное. А у истинного грифа — наоборот. Через терпение, волю и усиление тела он расширяет свой магический канал. В этом есть великий древний символ…

— Короче, это маг, у которого все через жопу, — подытожил Та’ки, заземляя пафос янусовских объяснений.

Я медленно выдохнул.

Сердце бешено заколотилось в груди. Захотелось подняться на ноги, чтобы стать немного выше к небу, задрать голову и долго вкусно материться, с каждым словом выплескивая из своей души радость.

Впервые в жизни я понял, почему русский человек может матом встречать рассвет. Нет, я не про тот случай, когда башка раскалывается в перепою или тело разваливается на составляющие из-за вчерашней попойки. Я про живой поток дионисийного, мать его, восторга, который просто не вмещается в узкие рамки обычных слов и который можно передать только сакральным табуированным кодом.

Потому что…