— А разве в нашем лесу что-то происходит? — вяло спросил Тука. — Здесь, в Маленькой Тени, один день похож на другой, как желуди одного дуба. Теперь-то я понимаю, зачем Сяпа изобрел новый прибор под названием «Камешковый календарь».

— Зачем? — холодно осведомился Дысь.

— Чтобы вчера отличить от завтра, — с тихой горечью сказал Тука. — Только кому это нужно? Какая разница, что сейчас — вчера или завтра?

— Ах так! По-твоему, это никому не нужно? Ошибаешься! Ты — единственный, зафуфаренный кыш, кому ЭТО не нужно. Всем другим нужно, а тебе нет. Ловко! Будь сам по себе, как Бяка. Он тоже думает только о себе — и ест для себя, и спит для себя.

— А ты, Дысь? Для кого ешь и спишь ты?

— Прекрати сейчас же эти пустые, фуфочные разговоры! Лучше помоги мне.

Глядя в сторону, Тука равнодушно спросил:

— В чем тебе помочь, Дысь?

— В расследовании, — заговорщически прошептал Дысь, огляделся и многозначительно прищурился: — Когда я жил в Большой Тени, знаешь, кем я был?

— Откуда мне знать, — зевнул Тука.

— Странно! — обиделся Дысь. — Сидите на верхушке холма, ничего не знаете. Так вот, там я был сыщиком! И для секретности меня звали БЖ! Понятно?

— Понятно. А кто такой «сыщик»?

— Здра-асьте! Приехали! — Дысь негодующе воздел глаза к небу. — Когда один кыш надувает другого, а тот не знает, кто его надул, он зовет кого? Ну?.. Сыщика!

— Никто у нас никого не надувает. Пузыри мыльные — это да! Это Слюня с Хлюпой любят. А надувать кыша — никто и никогда. И никаких БЖ у нас нет.

Белая Жилетка нервно почесал живот:

— Это раньше не было, а теперь есть. Ты абсолютно отупел тут, под кустом.

На Туку Дысевы обидные слова не произвели никакого впечатления. Ему по-прежнему было скучно. Подметив на мордочке приятеля выражение полного равнодушия, БЖ сделал повторную попытку разбудить в Туке интерес к жизни:

— Кругом пропадают вещи. Чьих это лап дело?

— Какие вещи? — равнодушно спросил Тука.

— Сурок, например.

— Сурок не вещь. Он живой.

— Это значения не имеет. Значение имеют только факты. Сурок пропал — это факт. Кто взял Сурка? Для чего? Куда дел? Вдруг он его использует в низменных целях?

— Кто использует?

— Да тот, кто взял.

— А какие цели низменные?

— Рабство, — с отвращением сказал Дысь.

— Тогда это Бяка, — заключил Тука. — Почти все плохие поступки — его.

— Ты так считаешь? — задумчиво протянул Дысь. Он затянул кушак жилетки потуже, сунул голову себе под мышку и замер в этой неестественной позе.

— Что с тобой, Дысь? — В голосе Туки послышался интерес.

— У каждого сыщика свои приемы. Иногда полезно взяться за ум, — с трудом выговорил Дысь. Но вскоре голова у него затекла, и он выпрямился. — Значит, Бяка? Хорошо! А кто тогда украл у Сяпы поилку для Сурка?

— Ну, если Сурка украл Бяка, то и поилку украл он. Чтобы Сурка поить в рабстве.

— Логично, — согласился сыщик, — рассуждаем дальше.

Дысь опустил лапы в карманы жилетки и принялся расхаживать взад и вперед.

— Кто тогда стащил Бякин воспитательный гамачок? — пытливо поинтересовался он.

— Опять он, — твердо ответил Тука.

— Что, сам у себя?

— Я так думаю, — оживился Тука, — гамачок надоел ему своими нравоучениями, вот Бяка взял и закопал его. А потом всем сказал, мол, украли. Ну, чтоб Ась не рассердился.

— Правильно, — согласился Дысь. — Надо же, как все складно выходит.

— Кстати, я вчера у Ася попросил показать Амулет, — вдруг перешел на шепот Тука, — так он мне говорит: «Нет его у меня». У Ася нет Амулета! Куда делся? Бяка умыкнул, комару понятно.

Белая Жилетка довольно потер лапы:

— Да, похоже, все сходится на Бяке. Вот теперь-то даже Ась не станет его защищать, и мы его накажем.

Тука испугался:

— А разве можно одному кышу наказывать другого?

— Можно. Люля сказал, что в Книге Мудрости сказано: «За гадкие поступки надо наказывать!»

— Но ведь у Бяки не все поступки гадкие, а только некоторые. Он исправится.

— Раз в Книге Мудрости написано, надо слушаться.

— Не хочу никого слушаться! Мне Бяку жалко! — всхлипнул Тука. — Не стану я его наказывать. Я поговорю с ним, и он больше никогда не будет делать плохо. А если он и стащил мое одеяльце, так, может, ему холодно спать, и я не в обиде. У меня еще есть. — Голос Туки жалобно задрожал. Он вскочил, укоризненно посмотрел на Дыся и, не прощаясь, убежал.

— Раз так, я тоже не в обиде, — пожал плечами Дысь. — Хоть он и Бяка, но наш Бяка. Пусть у меня пропала подушка. Вдруг Бяке жестко спать? Надо уметь делиться.

Дысь нерешительно потоптался на месте, смущенно вздохнул и отправился домой.

Вороны — глупые птицы.

Заступник раненых птенцов.

В гостях у Бяки.

Кто же он на самом деле, наш Бяка?

Дысь ошибся чуть-чуть.

Тука на всех парах несся в сторону Бякиной хижинки. Тропа наискосок пересекала рощу, густой орешник, вересково-брусничные поля и, наконец, песчаный склон, у подножия которого находился Бякин дом. Тука торопился предупредить Бяку о надвигающейся опасности. Хоть он и не дружил с кышем-одиночкой, но участвовать в расправе над Большим Кышем не хотел.

Быстро перебирая лапами, кыш настойчиво преодолевал подъемы и спуски тайной скоростной тропки. За поворотом, у зарослей крупнолистного орешника, Тука заметил большой столб пыли. Слышалась возня, писк и громкое карканье. «Подлые птицы напали на одного из наших!» — пронеслось в голове у Туки. Ни минуты не раздумывая, он бросился в гущу драки.

В плотном облаке пыли вороны не сразу заметили кыша, и Тука успел разглядеть маленького вороненка, распластанного на земле. Одно крыло у него было сломано. По жестоким обычаям вороньей стаи, раненого птенца должны были добить свои же сородичи, чтобы он не стал добычей хорька или другого хищного зверя. Вороны кружили над попискивающим вороненком, опускаясь все ниже и ниже, а несчастная мать скакала вокруг, растопырив крылья, пытаясь прикрыть собой малыша.

— Нет! — закричал Тука. — Нет! Глупые птицы! Его же можно вылечить.

Атакуя всеми лапами сразу, маленький кыш добрался до обезумевшего от страха птенца и встал в боевую позицию. В своей решимости он был страшен.

Вдруг совсем рядом раздался громкий, резкий звук. Звук нарастал. Из-за густой пыли, стоявшей в воздухе, Тука не смог определить, что это. Но когда пыль осела, он заметил приближающегося Бяку, крепко державшего в лапах ось большого берестяного барабана от Сяпиной гремелки. За спиной кыша торчал большой ветряк. Ветряк бешено крутился, приводя в движение барабан. Камешки в барабане оглушительно громыхали. Воронья стая тоже услышала странный звук и испуганно рванула ввысь. Птицы решили предоставить раненого родственника его судьбе и, покружив немного над орешником, отбыли в неизвестном направлении.

Тука, воспользовавшись временным затишьем, подбежал к вороненку и попытался поднять его, но явно переоценил собственные силы: зашатался и рухнул вместе с птенцом на землю. Нет, одному ему было не донести раненую птичку до укрытия. Бяка? Один раз, этой весной, Тука уже обращался к Бяке за помощью и не получил ее. Значит, и сейчас не на что рассчитывать.

— А ну, сопливый заступник детенышей, — сказал подошедший Большой Кыш, — отползай в сторону. Здесь обойдутся без тебя. Не люблю ворон, но не бросать же малыша одного. Родственнички непременно вернутся и по своей вороньей доброте заклюют его до смерти. — Бяка подошел к птице и стал ее разглядывать. — Глаза у тебя, маленькая ворона, испуганные, но хищные. Есть, наверное, хочешь. Все птенцы, как и кышата, постоянно хотят есть. Ладно. Я тебя накормлю. Только не вздумай когтиться и клеваться!