— Даже если у них болят животы, то головы должны быть в порядке, — рассудил Бяка. — Это же не Маленькая Тень, а Большая! Здесь без головы никак. Здесь очень строгие Законы леса! И потом, нам, может, просто показалось, что они сердитые, а на самом деле — деловые?

— Нет, Бяка. Э-э-э был прав. Похоже, новые Старейшины тут всех перессорили. В Большой Тени стало небезопасно, — забеспокоился Сяпа. Страх опять вернулся к маленькому трусишке. Он стал пугливо озираться и все крепче прижимал к себе барабан.

На одной из лесных троп путешественники нос к носу столкнулись с пузатым кышем, несшим на спине огромную охапку перьев дикого лука. Луковый сок щипал ему глаза, и толстяк то и дело вытирал их не слишком свежим носовым платком.

— Эй, кыш, помощь не нужна? — улыбнулся ему Бяка.

Незнакомец сердито глянул на Бяку красными, заплаканными глазками и хмуро спросил:

— Грабить будешь?

— Что? — не понял Бяка. — Я просто помочь хотел…

— Что значит «помочь»? — огрызнулся пузан. — Половину оттяпать хочешь?

— Нужен мне твой дикий лук! От него слезы одни! — обиделся Большой Кыш.

— Конечно слезы! Что же еще? У меня сегодня гости, надо же кышей чем-то развлекать, — нехотя пояснил хмурый незнакомец.

— Ничего себе развлечение! — удивился Сяпа.

— Мы — интеллигентные кыши, а не зубоскалы какие-нибудь. Слезы облагораживают. Плач — возвышенное, достойное занятие. От него растет хвост. За длинный хвост можно получить большой чин, — заученно пробубнил незнакомец.

— Слушай, Бяка, — шепнул Сяпа, — я теперь знаю, как здесь называются начальники: прохвосты!

Бяка громко хохотнул.

— Слезы, значит, облагораживают… А Смех? — обратился Сяпа к заплаканному кышу. — Смех, по-твоему, портит? Какая чушь!

Толстяк бросил вязанку на землю и закрыл лапками уши.

— Заметь, это не я сказал, это ты. Ты сам! А я тебя не слышал! У меня с позавчерашнего дня уши заложило. А! О! Ни-че-го не слы-шу.

— Чего это он? — повернулся Сяпа к Бяке.

Бяка нахмурился:

— Сдается мне, что, с тех пор как они начали всем лесом хвосты отращивать, здесь все разладилось.

— Не слышу! Опять не слышу! Все равно не слышу! — вскричал плаксивый слезолюб и, подхватив вязанку, вмиг пропал.

— Ну и ну! — почесал брови Бяка. — А я-то удивлялся, что это Ёша ко мне в гости заявилась с дюжиной носовых платков? Видно, приезжала посмотреть, не становится ли ее внучек благородным прихвостнем этих новых.

— Не к тебе она приезжала, — задумчиво сказал Сяпа, — а к Асю, за помощью. Оглянись, посмотри. Ужас! Облагораживаются на полную катушку. Придумали хвостовую философию, в лесу калиток понаставили, да еще и обрыдались все.

— Да-а-а, — поддакнул Бяка. — Смех, понимаешь, их портит. Какая ерунда! Кыши всегда были весельчаками, ссоры не любили, а уж слезы…

Путешественники присели на еловый корешок и задумались. Вдруг из-за черничного куста выскочил здоровенный кышище в серой жилетке и, грозно хмуря брови, закричал:

— Не видели тут низенького толстого топошлепа с вязанкой?

Сяпа подозрительно посмотрел на свои лапки, потом на лапищи преследователя, вздохнул и сухо спросил:

— А что он, собственно, натворил?

— Как что? Весь дикий лук срезал, змей! Я ответственный за Праздник Розового Кыша, а без лука никто на празднике не сможет нормально проплакаться. Ну попадись он мне! — Здоровяк скрипнул зубами и бросился назад в черничные кусты.

— Что я тебе говорил? — развел лапками Сяпа. — Разучишься смеяться и со всеми перессоришься. А там и до потасовки недалеко.

Бяка прислушался:

— Тихо! Опять кто-то бежит. Может, здоровяк возвращается?

Но это был уже другой кыш, не похожий на первого и второго: коренастый, с мохнатыми ушами.

— Эй, вы, — сердито выкрикнул он, завидя Бяку с Сяпой, — не пробегал тут вредный огромный быстротой?

— Мелькнул какой-то, — неуверенно ответил Сяпа. — А чего тебе от него надо?

— Да один ушлый кыш прикарманил весь лук, а другой ушлый кыш отнял его у первого. А я ищу того, у кого он сейчас, чтобы накрутить вору хвост и вернуть добычу владельцу, то есть мне.

— У дикого лука нет владельца, ведь он дикий, а значит, ничей, — попробовал возразить ему Сяпа.

Мохноухому это не понравилось.

— А ну, что это ты так неблагородно улыбаешься, малюсенькохвостый кышоночек? — ядовито спросил он и хищно поискал глазами, чем бы таким расстроить Сяпу. Но, не найдя ничего, просто кинулся на малыша и укусил за лапу.

Сяпа взвизгнул. От боли у него выступили слезы.

— Вот так-то! — торжествующе крикнул задира и добавил: — Жми слезу! Облагораживайся! — Потом свирепо оттопырил хвостик и зло пролаял: — И не вякай! Я важнее! Мой хвост на целый ус длиннее твоего!

— А ну, клоп, — рассерженный Бяка расправил плечи, — скакать скачи, а кусаться не смей! Мне твой хвост не указ! Лично мне за длинный хвост таскать удобнее.

Незнакомец испуганно присел, а потом вмиг задал стрекача.

— Бяка, не задирайся, — тихо предупредил Сяпа. — Здесь мир висит на волоске. До первого щелчка. Слушай, а где наша муха?

— Какая муха? — не понял Бяка.

— Та, которую Насмешник слопал, а она от него сбежала. Вроде у меня в барабане была, а теперь нету.

— Да зачем она тебе?

— Пока не знаю… Но думаю, что без нее мы с этим морем слез не справимся…

Компания под ореховым кустом.

Кому нужны белена и дурман?

Асю не помочь.

Не пора ли кое-кому укоротить хвост?

Пруд, в котором оживленно переквакивались лягушки, остался позади. И началась каштановая роща. Разлапистые листья могучих каштанов лениво шевелились под напором упрямого августовского ветра. Он настойчиво атаковал их справа и слева, пытаясь растрепать тяжелые кроны, но каштаны не замечали его атак. Они любовались солнечными бликами, танцующими на шелковистой траве и выхватывающими то там, то здесь малиновые свечи отцветающего кипрея. Лучи слепящего солнца, находя лазейки в гуще листвы, проникали до самой земли и прорезным кружевом обрамляли дорожку, по которой шагали Сяпа и Бяка. Кыши вертели головами, всматриваясь в детали пейзажа, и пытались разглядеть прибежище новых Старейшин, которое, как утверждал Э-э-э, располагалось именно на границе каштановой рощи. Увидев большой камень, Бяка решительно завернул к нему.

— Заберусь на эту каменную спину и посмотрю, где тут что.

Он отбросил мухобойку, снял с плеча торбу и, кряхтя, стал карабкаться наверх.

— Ну? Что там видно, Бяка? — суетился внизу Сяпа.

— Роща уже кончается. За ней небольшой орешник, а потом цветочный луг! — крикнул сверху Большой Кыш.

— Ты повнимательней смотри! — скомандовал Сяпа. — Может, подметишь где-нибудь яркие жилетки. Протри глаза носовым платком, а то они, наверное, запылились и плохо смотрят.

— Нечего тут подмечать! — рассердился Бяка, который не любил, когда ему давали советы. — Луг, роща, орешник. И все. Хотя… Постой-ка… вижу несколько больших мухоморов. Кучно выросли, однако, вшестером.

— Вшестером? — переспросил маленький кыш. — Сдается мне, что они не мухоморы, а те, кого мы ищем.

— Это легко проверить, — пробурчал Бяка, спускаясь с камня беличьим стилем — четырехлапными затяжными прыжками. — Вперед! И мы получим ответы на все вопросы!

— Если не получим по ушам, — тихонько добавил Сяпа.

На кочке под ореховым кустом, в разноцветных колпаках, расположилась шестерка кышей. Они сидели плотным кружком нос к носу, длинными хвостами наружу, и азартно резались в шишки-камешки. Компания находилась в состоянии крайнего возбуждения — играли не «на просто так», а на щелчки. Только что закончилась партия, и проигравшего кыша дружно щелкали по носу и обзывали «мокробрюхом, топошлепом и бесхвостым». Сами понимаете, веселая компания была так занята, что появившихся из рощи Бяку и Сяпу никто даже не заметил. Когда Бяка деликатно кашлянул в кулак, никто из играющих даже ухом не повел. Тогда Бяка достал из торбы Сяпин свисток и, вынув затычку, дунул в него изо всей силы. Залихватский свист поднял в воздух десятки птиц, гнездившихся в каштановой роще.