Говорили, стадион на сто тысяч человек забит под завязку. Месяц назад никто из группы не верил, что соберется треть. Конечно, ребята благодаря искреннему общению с поклонниками постепенно заглушили шквал ненависти, но моя заслуга в раскупленных билетах есть. И это безумно тяжелая ответственность.

Я выложусь полностью и до остатка, как бы ни резали лезвия сердце.

Перед сценой мы впятером собрались в круг, кинули боевой клич и улыбнулись друг другу. Все распри дохнут в гримерке. Мы едины.

Шум заглушили ушные мониторы — индивидуальные проводные наушники. Я впервые с ними выступал, в пятом секторе такой роскоши не водилось. Впервые весь звук пойдет прямо в уши. Фанатов будет почти не слышно.

Зато видно! У меня перехватило дыхание, когда мы поднялись на сцену. Софиты ослепляли, но я, ошарашенный, не моргал. Так выглядит космос. Десятки тысяч звезд в черной бесконечности. Десятки тысяч огоньков смартфонов в черноте огромного стадиона.

И множество дронов, что летали по сцене с камерами. Шла прямая трансляция. Мы сразу взялись за инструменты и сыграли одну из самых известных песен. Тонны энергии обрушивались на меня — я пропускал ее сквозь себя и вкладывал все в музыку. Казалось, сердце вот-вот лопнет.

Ошибки случались. Как у меня, так и у других. Но мы не останавливались ни на долю мгновения. Мы двигались по четко отработанному сценарию. Одна песня, третья, седьмая. Короткая передышка, спуск со сцены, смена костюмов, фен в уши, глаза, по торсу, чтобы высушить пот. За кулисами силы мгновенно вытекали, мы шли на передышку, шатаясь. Затем через десять минут поднимались обратно — и за спиной словно вырастали крылья.

Нет, ничто в мире не поднимает выше небес. Только сцена.

Я был так счастлив, что едва не плакал. Я. С ума сойти. Мне срывало крышу.

Правда, одна ошибка дорого обошлась. Вернула на землю. В конце мы оставили инструменты и подошли к краю сцены, чтобы произнести речь. Конечно, мы еще выйдем на бис, если фанаты будут очень громко нас звать, но уже прощались.

Я не написал благодарственную речь. У меня отняло язык, когда дошла очередь до меня. Зал затих в ожидании. Я всматривался в лица, до которых доставал взор. Многие плакали, с замиранием сердца смотрели на сцену. Сто тысяч глаз прикованы ко мне.

— Переволновался, — прошептал Арвид в микрофон. По залу пронесся смех. Вокалист подошел, приобнял меня за плечи и вытащил монитор из моего уха. — Скажи, что ты очень рад выступить здесь и…

— Я сам.

Рука дернулась, чтобы потереть лицо, но я вовремя остановился — сейчас размажу штукатурку. Надо говорить. Я прочистил горло и поднес микрофон ко рту:

— Знаете, иногда совершенно не подозреваешь, куда заведет тот или иной поворот в жизни. Месяц назад я и мечтать не мог о том, что выступлю в составе группы, песни которой любил всей душой. Просто знайте, что иногда мечты сбываются так потрясающе, как и не мечтаешь. Главное, никогда не опускайте руки. Верьте и двигайтесь туда, куда тянется ваша душа.

Шквал криков и аплодисментов ворвался в меня и забурлил в крови. Я вернул все самой искренней улыбкой.

— Спасибо вам, что стали частью моей мечты.

Беатриса… Именно благодаря ей я стою здесь. Сыграло роль агентство отца, мое музыкальное прошлое, но… она подарила вдохновение для песни, которую подпевали сегодня громче всего — для моей песни.

Я смотрела в одну точку — угол стола, за который меня усадили со скованными руками. Слезы закончились. Чувства сгорели. Невозможно пылать страхом и гневом долго — в один миг нервные окончания гаснут.

В моем случае так быстро… Всего за двенадцать часов в тюремной камере. Потому что каждая секунда могла стать последней или полностью сломать мою жизнь.

В камере нет воздуха — моего воздуха, пуха. Мне не выйти на улицу и не надышаться. Я чахла, как забытая роза на полу. Сорвали и бросили усыхать.

Ожидание по кусочку разгрызало сердце. Лучше бы Дух скорее пришел с заданием, окончательно растоптал меня и отобрал способности. А так маленький огонек надежды еще горел — тупой огонек. Никто мне не поможет.

Дверь щелкнула. Я не подняла голову, мне до дикости комфортно в отрешении. Ошиблась в чувствах. Я еще боялась. Всегда может быть хуже, чем способен представить разум.

— Беатриса Гилмур?

Говорил тот светловолосый мужчина, который курировал мое задержание. Главный. Голос у него как сталь. Как лезвие ножа. Порежет, смахнет кровь и вновь засияет угрозой.

Заскрежетали ножки стула. Мужчина сел. Боковым зрением я видела, как он положил на стол планшет, а к ножке прислонил большой бумажный пакет.

— Я к вам не пришел раньше, потому что ждал, когда вы успокоитесь. Сложно вести серьезную беседу с девушкой, у которой истерика. Не хотелось применять седативные препараты.

Я сглотнула тугой комок в горле. До того, как перевести в комнату допроса, мне в камере предлагали попить воды, но я отказывалась. Вдруг в жидкость подсыпали бы что-то… Пусть глупо, ведь они могли скрутить меня и уколоть, если бы хотели.

Язык стал шершавым от жажды. Я с трудом пошевелила им, голос мой шелестел, будто ветер:

— Истерика закончилась.

— Вот и отлично.

Мужчина удобнее устроился на стуле, хотя на нем в принципе невозможно удобно сидеть — задница моя затекла, пока я тут полчаса ждала в одиночестве. Зато меня вполне устраивало таращиться в одну точку. Детектив не требовал поднять взгляд.

— Я не буду выбивать из тебя признание. Как видишь, я даже не принес диктофон. Сейчас мы будем вести разговор, не предназначенный для чужих ушей.

Мои брови невольно сдвинулись. Глаза забегали по серому полу.

— Мы оба знаем, что ты около года следила за знаменитостями, обыскивала их квартиры, потом продавала информацию о том, что видела и находила. Тебя не поймала полиция, не нашли киллеры. Ты искусно не оставляла следов и прятала свою внешность. Все было хорошо, пока не потеряла голову от своей мишени, да?

Казалось, слез больше нет. Вроде все проклятья я выкричала из себя в адрес Ирия, лупя по стене раскрытыми ладонями. Но под ресницами вновь запекло, а в груди воспламенилось.

— Вы с ним хорошо поработали, мистер детектив, — процедила я сквозь зубы. — Потрясающе.

Наружу рвалось больше слов, но я прикусила губу. Нет диктофона? С чего бы верить? Бумажный пакет набит чем-то почти до верха. Пузатый немного. Там десяток диктофонов поместится.

— Ирий… — мужчина тяжело вздохнул. — Ненамеренно вывел нас на тебя. Ненамеренно. Я его уволил еще две недели назад после скандальной статьи, и с тех пор с ним не общался. Но у меня есть человек, который докладывает о каждом его шаге. На самом деле мы не на сто процентов были уверены, что застанем в номере именно Беатрису Гилмур. Но рискнули.

Ирий невиновен? Внутри меня все перевернулось. Еще раз и еще. И закрутилось дикой центрифугой. Хмельная от чувств, я подняла взгляд на детектива — сидел с непроницаемым выражением, точно вместо лица маска, высеченная из мрамора.

— Ирий тоже в камере? — спросила я. Будто могло быть по-другому. Его, конечно, повязали из-за меня.

— Ирий мой сын.

Так ответил, словно я сразу должна все уяснить. Словно их родство ключ ко всему.

— Что бы он ни творил, я уберегу его от прискорбной участи, если могу. Его имени не будет в твоем деле.

— А если я назову его имя?

— Не назовешь. Поэтому мы с тобой и говорим.

— А если он придет…

— Он не придет.

Я закусила щеку изнутри. Руки дрожали в наручниках. Спрашивать, почему не придет, нет смысла. Мужчина сказал как отрезал. Просто полсердца отсек одним взмахом.

Ирий меня не сдавал — в это очень хочу верить — значит, все, что между нами было, правда. Ирий искренне утром говорил, что нам надо не просто встречаться, а почаще спать ночами вместе. Я не успела отказаться… не успела ответить, что не смогу. Ведь проведенная вместе ночь высекла кинжалом с ядовитыми чернилами на груди: «Люблю». И пока чернила не пропитали насквозь все тело, не разошлись по крови и не смешались с нею навсегда, их нужно вывести.