״Я родилась в 1922 году в городе Эволле (Голландия). В Голландии не было вражды между голландцами и евреями, мы жили дружно и не чувствовали никакой разницы между народами. Но пришли немцы, и начались гонения. В Вестербурге в 1941 году был создан лагерь для евреев, высланных из Германии. Когда в стране начались преследования евреев, когда их заставили носить специальные знаки, голландцы приветствовали людей, носящих такие знаки. Когда евреев начали высылать в Польшу (это было в 1941 году), в Амстердаме возникла забастовка. Жизнь города замерла на три дня. Голландцы прятали евреев от немцев. В Утрехте было 2000 евреев, из них поехали всего 200 человек; остальных спрятало местное население. В стране действовала специальная организация по спасению евреев, она оказывала большую продовольственную и денежную помощь людям. Многих евреев спасла организация “Свободная Голландия”.
Я вместе со своей семьей попала в лагерь Вестербург, расширенный к 1942 году. В лагере находилось 2000 человек, но состав заключенных все время менялся, так как каждый вторник эшелон увозил около 1000 человек в Польшу. Немецкий офицер говорил заключенным, что они едут на работу в Польшу и на Украину. Многие ехали туда с охотой, брали с собой одежду, обувь, продукты. Дело в том, что из Влодавы приходили письма, в них не говорилось, что все это была немецкая провокация. Людей заставляли подписывать напечатанные немцами открытки. Собибор в них не упоминался.
Я не хотела уезжать из Голландии и убежала из Вестербурга. Меня приютила голландская семья. Всех моих родных увезли в Польшу. Голландский немец (”фольксдойче”) выдал меня. Два месяца я просидела в тюрьме в Амстердаме, потом попала в лагерь в Фихте, где были и политзаключенные и евреи. Работала там в прачечной.
В марте 1943 года нас повезли в Польшу. Многие надеялись, что встретятся там с родными. Ведь больных евреев даже лечили сперва в голландских госпиталях, а потом уже отправляли в Польшу. Создавалась видимость, что людям ничего не угрожает. Когда мы проезжали по Германии, в наши вагоны являлись немецкие сестры милосердия и оказывали медицинскую помощь заболевшим в дороге.
9 апреля 1943 года я приехала в Собибор. Мужчинам было приказано раздеться и идти дальше, в третий лагерь. Женщины по сосновой аллее проходили в бараки раздеваться и стричься. Немецкий офицер отобрал двадцать восемь молодых девушек для работы во втором лагере. Я провела в Собиборе пять месяцев”.
Массовое уничтожение людей — это сложная работа. В том, как она была поставлена в Собиборе, видна полная продуманность, постоянная забота обо всех мелочах ремесла и сметка давно практикующих палачей. На казнь люди шли совершенно голые. Их вещи, одежду, обувь сортировали и отправляли в Германию. Женщин стригли. Из человеческого волоса делались матрасы и седла; мебельная мастерская была и в самом лагере, так что волосы казненных находили применение и сбыт тут же в лагере. Наконец, само устройство ”бани”, т.е. главного цеха в этом чудовищном производстве смертей, было сложным и требовало внимания, заботы, квалифицированных техников, истопников, сторожей, подавальщиков газа, гробовщиков, могильщиков.
На разных этапах эту работу под угрозой немедленной смерти должны были выполнять сами заключенные.
Один из немногих оставшихся в живых собиборцев, варшавский парикмахер Бер Моисеевич Фрайберг в своем показании от 10 августа 1944 года указывает, что в первом подлагере работало около 100 человек, а во втором — 120 мужчин и 80 женщин.
”Я работал во втором лагере, — пишет он, — где находились магазины и склады. Когда обреченные на смерть раздевались, мы собирали все вещи и разносили их по магазинам: обувь отдельно, верхнее платье отдельно и т.д. Там вещи делились по сортам и упаковывались для отправки в Германию. Каждый день из Собибора отходил поезд из десяти вагонов с вещами. На кострах мы сжигали документы, фотографии и другие бумаги, а также малоценные вещи. В удобные моменты мы бросали в костер также деньги и ценные вещи, найденные в карманах и чемоданах, чтобы все это не досталось немцам.
Через некоторое время меня перевели на другую работу. Во втором лагере построили три барака, специально для женщин. В первом из них женщины снимали обувь, во втором — одежду, в третьем им стригли волосы. Меня назначили парикмахером в третий барак. Нас было двадцать ребят — парикмахеров. Стригли мы ножницами, а волосы складывали в мешки. Немцы говорили женщинам, что стригут их для чистоты, ”чтобы вши не заводились”.
Работая во втором лагере, в июне 1943 года, я невольно наблюдал картины страшного нечеловеческого обращения с невинными людьми. На моих глазах из Белостока пришел эшелон, до отказа наполненный совершенно голыми людьми. Очевидно, немцы боялись побега заключенных. Полуживые в этом эшелоне были перемешаны с мертвыми. Людям в дороге не давали ни пить, ни есть. Еще живых обливали хлорной известью.
Гестаповцы в лагере часто бросали детей на землю, били их сапогами, раскраивали черепа. На беззащитных натравливали собак, которые разрывали людей в клочья. Многие не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Заболевших немцы уничтожали немедленно”.
Что же происходило в третьем ”подлагере”, в кирпичном здании, называемом баней? Согласно всем показаниям, территория ”бани” была в свою очередь окружена колючей проволокой. Работникам первых двух ”подлагерей” вход на эту территорию был строжайше запрещен и карался немедленной смертью.
”Когда партия в восемьсот человек входила в ”баню”, дверь плотно закрывалась, — пишет тот же Бер Фрайберг.
В пристройке работала электрическая машина, вырабатывающая удушающий газ. Выработанный газ поступал в баллоны, из них по шлангам в помещение. Обычно через 15 минут все находившиеся в камере были задушены. Окон в здании не было. Только сверху было стеклянное окошечко, и немец, которого в лагере называли ”банщиком”, следил через него, закончен ли процесс умерщвления. По его сигналу прекращалась подача газа, пол механически раздвигался и трупы падали вниз. В подвале находились вагонетки, и группа обреченных складывала на них трупы казненных. Вагонетки вывозились из подвала в лес третьего лагеря. Там был вырыт огромный ров, в который сбрасывались трупы, затем они засыпались землей. Люди, занимавшиеся складыванием и перевозкой трупов, тут же расстреливались.
Был такой случай. Партия людей уже находилась в помещении ”бани”, но неожиданно испортилась машина, подающая газ. Несчастные взломали дверь и пытались разбежаться. Гестаповцы многих убили, а остальных загнали обратно. Механики быстро наладили машину, и все пошло своим порядком.
Одна из заключенных, ухаживавшая за кроликами, которых немцы разводили для себя, увидела сквозь щели кроличьего закута шествие голых женщин и детей. Идущие ни о чем не догадывались и мирно переговаривались между собой на разных языках Европы о том, какая жизнь предстоит им в лагере.
Бывало и по-другому. Восемнадцатилетняя девушка из Влодавы, идя на смерть в солнечный летний день, крикнула во всеуслышание: ”Вам отомстят за нас. Придут Советы и вам, бандиты, не будет пощады”.
Ее насмерть избили прикладами карабинов.
Среди немецкой прислуги третьего лагеря особенно был страшен берлинский боксер Гомерский, хваставший тем, что убивает человека с одного удара. Зато другой сентиментальный немец обходил голых детишек, обреченных на смерть, гладил их по головкам, совал конфеты и бурчал:
— Здравствуй, милочка. Только смотри, не бойся, все будет хорошо.
Однажды из третьего лагеря раздались особенно страшные крики. Оказалось, что детей и женщин живьем бросают в огонь. Это были забавы — экстра для гестаповцев.
Действительность лагеря изобиловала фантастическими драмами, перед которыми меркнет любое воображение. Какой-то голландский юноша, работавший на сортировке только что прибывших вещей, неожиданно увидел вещи своих родных. Вне себя он выбежал из склада, где работал, и в толпе идущих на казнь узнал всю свою семью. Другой юноша среди задушенных нашел тело своего отца. Он пытался украсть и собственноручно зарыть это бедное родное тело. Немцы убили и сына.
