Первая ”акция” в Рижском гетто состоялась 30 ноября и 1 декабря 1941 года, через пять недель после создания гетто. Началось с того, что всем мужчинам был отдан приказ выстроиться на Лодзинской улице. Никто не знал, что будет — слухи носились самые противоречивые. Некоторые мужчины, опасаясь расстрела, скрывались у своих семей. А некоторые женщины, переодевшись в мужскую одежду, стремились попасть в колонну мужчин, надеясь здесь найти спасение. Вскоре мужчин увели — частично в ”Малое гетто”, остальных в Саласпилсский концентрационный лагерь. К 6 часам вечера началось выселение женщин, детей и стариков из квартир. Полицейские метались по квартирам Московского Форштадта. Больных они приканчивали на месте, матерям, обремененным большими семьями, они оставляли не более двух детей, остальных расстреливали тут же. 300 стариков из дома призрения престарелых были убиты все до одного. В больнице гетто были замучены до смерти все больные. Улицы гетто покрылись кровью и трупами. Всюду раздавались предсмертные вопли. На перекрестках стояли группы женщин и детей, изгнанных из квартир. Окоченевшие и продрогшие, они со страхом наблюдали кровавую оргию. К утру немцы начали формировать колонны в 200-300 человек; под конвоем такого же числа полицейских их отправили в восточном направлении.

У здания, где помещалось правление общины, стояли, окруженные гитлеровцами, члены правления, и среди них главный раввин Риги Зак. Доктор Блюменфельд успел шепнуть проходившему мимо Абраму Розенталю:

— Наши минуты сочтены. Может быть, вам удастся дожить до светлых дней, передайте нашим, что мы умирали с твердой верой в то, что наш народ нельзя истребить. Мы ждем расстрела — это уже совершенно ясно. Запомните: рядом в доме, при свете коптилки Дубнов[45], словно летописец древности, пишет последние строки своих мемуаров[46]. Он убежден, что они дождутся своего читателя.

Одним из комендантов гетто был немец Йоган Зиберт, палач с высшим образованием, учившийся некогда в Гейдельбергском университете. Семен Маркович Дубнов периодически читал цикл лекций по истории древнего Востока и всеобщей истории евреев в Гейдельберге. И вот студент и профессор встретились в Рижском гетто; один в качестве всевластного начальника и жестокого палача, другой — в качестве узника, обреченного на гибель. Зиберт узнал своего бывшего профессора и при каждом удобном случае старался его оскорбить, поиздеваться над 82-летним стариком.

— Профессор, я имел глупость когда-то слушать ваши лекции в университете, — сказал однажды Зиберт Дубнову. — Вы нам долго толковали об идеях гуманизма, которые будут торжествовать во всем мире. Помнится, вы критиковали юдофобов и пророчествовали о 20-м столетии — веке полной эмансипации евреев. Знаете, вы почти предугадали все. Вчера я был в Бикерниекском лесу — там было расстреляно 480 русских военнопленных, и, представьте себе, столько же евреев. Можете торжествовать, Дубнов. С русскими вы уже сравнялись.

Сколько вчера было расстреляно евреев?

— 480.

— Спасибо за информацию. Я продолжаю работать, и мне это важно знать.

До последнего дня автор ”Всемирной истории евреев” вел дневник, в котором излагал историю Рижского гетто. Тетради с его записями тайком выносились из гетто в город к знакомым латышам. Записи эти еще пока не найдены, — хранителей дневников Дубнова немцы угнали.

...Дубнов вышел из дома, подталкиваемый двумя немцами. У него был вид человека, исполнившего до конца свой долг перед своей совестью и перед своим народом. Он оглянулся: падал снег. Но кругом не было привычной белизны. Кровь пропитала снег. Сотни женщин и детей, подгоняемые эсэсовцами, шли на казнь. Дубнов посмотрел на немцев. Оскалив зубы, ухмылялся Йоган Зиберт. Дубнов что-то хотел сказать ему. Но застрочили автоматы... Талес раввина Зака побагровел... Упал и Дубнов.

Очевидцы массовых убийств в Рижском гетто единодушно утверждают, что все происходившее не носило никаких следов разбушевавшейся стихии, наоборот, все делалось по определенному, заранее задуманному и разработанному до мелочей плану. В пределах самого гетто трупов никто не убирал, но зато когда колонна выходила за колючую проволоку, к ней немедленно пристраивались тачки и телеги. Людей отстававших или кричавших детей охрана, не задумываясь, пристреливала и взваливала их тела на телегу или на тачку.

У ворот гетто стоял с пистолетом Браш и стрелял в конвоируемые колонны. Делал он это спокойно, методично прицеливаясь. Член ”команды порядка”, составленной из евреев гетто, Изидор Берель подошел к Брашу и спросил:

— Что вы делаете, господин Браш? Это вы называете немецкой культурой — самовольно расстреливать беззащитных?

Изидор Берель во времена диктатуры Ульманиса служил в латышской полиции и дослужился до высокого чина. Поэтому, когда его записали в ”службу порядка” при гетто, он получил приказ одеть полицейскую форму с присвоенными ему знаками различия. Браш был ниже Береля по званию и, как исправный немецкий службист, счел нужным объяснить ему:

— Мы действуем в полном соответствии с полученными инструкциями. Мы должны строго выдержать график движения колонны к месту назначения, и поэтому изымаем из рядов всех тех, кто может затормозить темп движения. Сами посудите, разве вот та старуха в лиловом капоте сумеет идти в нужном темпе? — и, прицелившись, он выстрелил в старуху.

Так же спокойно и методично действовали все палачи. Если их и волновало что-нибудь, то только опасность срыва точного графика колонны и своевременного завершения ”операции”. Только в одном случае Браш потерял самообладание: инженер Вольф быстро вышел из колонны и дал палачу пощечину. Браш разрядил в инженера всю обойму своего пистолета. В других случаях он экономил патроны.

Для руководителей ”акции” несколько неожиданным оказалось обилие сирот в гетто, — многие из них осиротели всего несколько часов тому назад. Специальный детский батальон был сформирован в составе 600 мальчиков и девочек. Их конвоировали 200 полицейских из ”орднунгсполицай”. По дороге они подбрасывали детей на воздух и расстреливали.

Когда колонны проходили мимо старообрядческой церкви, несколько десятков русских старообрядцев во главе со священником вышли с иконами в руках и, упав на колени у обочины дороги, начали церковное песнопение. Полицейские пытались их разогнать, но священник ответил:

“Не мешайте нам принести Богу молитвы. Вы не простых людей ведете, а святых мучеников. Они скоро предстанут перед Всевышним и расскажут о том, что творится на нашей грешной земле. Пусть и наши молитвы дойдут с ними к Богу”.

Глубокое возмущение вызвали массовые казни у рабочих резинового завода ”Квадрат”. В знак протеста они прекратили работу. Вмешалась жандармерия. Дело дошло до вооруженных стычек, многие рабочие погибли в неравной борьбе.

В Бикерниекском лесу были уже вырыты восемь огромных ям. Как только прибывали колонны, всем приказывали раздеться. Ботинки надо было складывать в одну кучу, галоши в другую. Раздетых людей эсэсовцы прикладами подталкивали к обрыву, где стоял балтийский немец, барон Зиверс, и короткими очередями стрелял из автомата. Два помощника меняли обоймы у автоматов и поочередно подавали их Зиверсу. Он стоял, весь обрызганный кровью, но долго не хотел смениться. Впоследствии он хвастал тем, что 1 декабря он собственноручно расстрелял три тысячи евреев.

Неистово крутили ручки кинооператоры. Суетились фотографы, многие эсэсовцы также щелкали ”лейками”, делая любительские снимки.

Немцы придумывали разные способы глумления над своими жертвами. Они отобрали стариков с длинными бородами. Им приказали тут же на снегу играть в футбол. Эта выдумка донельзя понравилась немцам. Кинооператоры и фотографы без конца снимали этот необычный футбольный матч. Но прискакал на лошади офицер и передал приказ Ланге ускорить процедуру.