Город пропитался страхом. Прохожих почти не было, многие лавочки, забегаловки и конторы оказались закрыты. Крылуны на столбах-сигнальщиках продолжали рваться с цепей, маги и стражники патрулировали все районы столицы.

«Баумара тоже болеет», — невольно думал Страд.

Всю дорогу он щурился от холодного ветра. Солнце, замершее между лохматыми снеговыми тучами, не грело вовсе. Лишь висело бледным, бесполезным пятаком. Время от времени начинала сыпать белая колючая крупа.

Восточная окраина и вовсе казалась вымершей. Ее обитатели сидели в своих убогих жилищах, будто мыши в норах. Патрули Страд видел лишь три раза, зато перед мысленным взором то и дело возникали картины недавнего боя: огромные уродливые твари наступали, люди оборонялись при помощи магии и железа.

За все время в госпитале он ни разу не уступил слезам, но, оказавшись в доме мракоборца, не выдержал. И не просто заплакал — завыл. Каждая мелочь, куда ни кинь взгляд, напоминала о наставнике. На стене, в окружении янтарных рун, было развешано его оружие. На столе лежали его книги, стояла его посуда.

«Он может не вернуться сюда. И, скорее всего, так и будет…» — от этой мысли стало еще больнее.

Очень знакомые отчаяние и горечь заставляли Страда метаться из угла в угол. Он то усаживался на лавку под окном, то подходил к ширме, рядом с которой стояла кровать мракоборца, один раз, сам не понимая зачем, чуть не спустился в подвальную лабораторию — уже открыл люк, но боль от заклинания и уханье пещерного упыря заставили передумать, и Страд вернулся к столу…

Почти четыре месяца назад — совсем недолгий срок, но словно в другой жизни — он сидел здесь, уставший, облитый помоями, с распухшими от яда жгляки ладонями, прижатыми к противню с серебристым кипящим маслом, и драл глотку от боли. И долгое время не любил вспоминать те несколько часов. Однако сейчас Страд готов был проводить так каждый вечер, лишь бы мракоборец выкарабкался и продолжал жить.

«Только вот ничем моя готовность не поможет…» — он скрипнул зубами и затрясся от рыданий.

Успокоился Страд, лишь когда начало смеркаться. Он встал с лавки, умылся, приготовил поесть. Все чувства ушли, и, чтобы заполнить пустоту внутри, Страд стал думать о предстоящем деле.

Он очень сомневался в успехе, но не попытаться не мог.

«Раз уж мастер Намус в этом не помощник, придется пробовать самому», — размышлял Страд, без всякого аппетита пережевывая ветчину.

Целитель-прирожденный сказал, что у него может получиться, только просил подождать, набраться сил. И Страд ждал, хотя ожидание это, вкупе с бездействием и страхом за наставника, было невыносимым.

«Что же, сил я набрался, — он сжал кулаки, надеясь пробудить внутри себя уверенность. Не получилось. — Значит, пора приступать».

Следующие три дня превратились в мучение. То, что пытался сделать Страд, было гораздо сложнее заданий мастера Намуса. Заданий, с которыми он так и не справился. Тем не менее, Страд раз за разом смыкал веки, концентрировался и пробовал, пробовал, пробовал…

Янтарный глаз болел постоянно. Голову словно наполнили углями, только что вытащенными из костра. Тиски судорог смыкались то на шее, то на спине, то на руках и ногах. Страда тошнило и несколько раз рвало. После каждой попытки заглянуть вглубь реальности из носа капала кровь.

Но хуже всего было то, что очередная неудача заставляла его все больше уверяться в тщетности своих усилий. Страд вспоминал лоснящееся лицо мастера Намуса, улыбку прирожденного, усталую и делано-печальную, тихий гнусавый голос.

«Может, он и прав, — невольно думал Страд, глядя в никуда. — Вдруг во мне и вправду нет дара прозревателя?.. Да и как маг я никто?.. Должна же быть причина этим болям после заклинаний».

Отчаяние душило не слабее судорог — только мучило не тело, а душу. Он чувствовал, что проигрывает.

Самому себе…

И все чаще задумывался о самой крайней мере.

Стаунден пожертвовал собой, чтобы узнать, как остановить рост Струпьев. Он ослепил себя и сотворил заклинание всевидения, которое на определенный срок сделало его дар прозревателя в тысячу раз сильнее.

«Что если и мне остается лишь сделать то же самое?» — размышлял Страд, хмурясь.

Однако размышлять — не значит решиться. Страд не знал, хватит ли у него духу на подобное. И не был уверен в результате. Вероятность, что он просто искалечит себя и не получит взамен совершенно ничего, очень высока.

«Если бы только знать, что все не напрасно…» — Страд поднялся из-за стола, подошел к окну и стал смотреть на утопающий в сумерках двор.

Он по-прежнему нигде не находил себе места. Совсем как семь с лишним лет назад, когда в бою с порождениями Червоточины погибли его мама и папа. А теперь по вине тварей умирает еще один дорогой для Страда человек.

Что будет, когда Дролла не станет? Что ему, Страду, делать?

Он не имел понятия.

Став учеником мракоборца, он начал верить, что однажды его мечта навсегда покончить с Червоточиной может сбыться. Наверное, это было глупо. Силы, благодаря которым появляется облако черного дыма, нельзя одолеть. А вот они с легкостью забирают жизни.

Каждый раз…

Поняв, что мысли увели в тупик, Страд затряс головой. Посидел немного, собираясь с силами, — и попробовал вновь.

Окружающая действительность представилась в виде огромной тяжелой книги, раскрытой посередине, наполненной тысячами картинок. Необходимый ответ, тоже в виде изображения, прятался на одной из следующих страниц. Нужно только перелистнуть, но как раз на это у Страда и не хватало сил: представляя книгу, сам он будто бы становился бесплотным.

«Пустить бы в голову хигнаура…» — Страд оскалился, засопел, а в следующую секунду вскрикнул — боль резко усилилась, хлестнула невидимой плетью — и открыл глаза.

Комната словно расплывалась, хотелось наклониться, разинуть рот и распрощаться с ужином, но Страд сдержался — лишь сглотнул и поморщился от горечи.

«Нет… На сегодня хватит», — подумал он и встал.

Покачнувшись, оперся о край стола.

Уже три дня он пытался отыскать средство, чтобы помочь наставнику. Безрезультатно: не было даже малейшего, самого ничтожного прогресса.

«То же самое будет и завтра, — Страд почувствовал, что слезы подступают к горлу. — И послезавтра, и…»

Он оборвал мысль. Как бы там ни было, завтра он тоже будет пробовать. И послезавтра. И через месяц — если Дролл к тому моменту не прекратит бороться…

При воспоминании о наставнике стало горько. И стыдно: мастер Селлер сказал, что Страд может навещать мракоборца каждый день в любое время. Но тот не пришел в госпиталь ни разу — не потому, что не хотел видеть умирающего Дролла. Попытки заглянуть в будущее истощили Страда почти так же, как и бой с порождениями Червоточины. Он исхудал, побледнел, под глазами залегли почти черные тени. В таком виде нельзя показываться целителям — те мигом упрячут его на больничную койку и запретят пользоваться магией.

«Я приду, когда добуду средство, чтобы вылечить вас, — мысленно произнес Страд, представляя мракоборца. Полного сил, сурового, с пристальным взглядом янтарных глаз. Прежнего… — А добуду я его обязательно».

Это была не решимость, а лишь ее видимость, но на душе все равно стало немного легче.

Умывшись и прибравшись, Страд лег спать.

Все пространство огромного зала занимали стеллажи с книгами. С далекого потолка, украшенного фресками, изображающими магов, свисали громады люстр, на которых горели десятки свечей. Узкие проходы между стеллажами были застелены зелеными ковровыми дорожками. Страд шел как по лабиринту. Он ощущал едва заметное прикосновение, словно на плечах лежали почти невесомые руки. И время от времени эти руки направляли его.

Страд волновался. Сердце колотилось от понимания, что сейчас, через минуту или, может, две, прояснится что-то очень важное.

Он в очередной раз повернул. Прошел немного — и остановился, поняв: это здесь.