Младенцы, которых то и дело показывали по стереовидению, становились всеобщими любимцами.

Перед закрытием каждого Дня Памяти распавшиеся пары и их потомство представали перед императором и ликующей толпой.

Император и его свита прибыли на Стадиум в особом поезде по отдельной колее. Эскалатор поднял их в ложу, украшенную гирляндами и наполненную тончайшими ароматами. Едва монарх в расшитом серебром и золотом наряде — его нельзя было спутать ни с кем — появился из темного жерла туннеля и оказался под лучами солнца, сотни тысяч возбужденных голосов на разные лады подхватили его имя:

— Ха-либ! Ха-либ! Ха-либ!

Лэннету казалось, что его внутренности плавятся под напором рева толпы. Энергия звука заставляла содрогаться и вибрировать даже громадные бетонные блоки трибун, пронизанные стальной арматурой. Бывали случаи, когда атлеты, оказавшиеся в самом фокусе этой неудержимой волны, падали без чувств. Однако это казалось пустяком перед лицом шумного ликования. Лэннет отдался ему всем сердцем и разумом, находя в нем покой. Ощущение сопричастности, единения с многотысячным людским организмом заставило его горло судорожно сжаться.

Империя. Общество. Чувства, надежды и чаяния целой Галактики слились в этом торжестве, символизировавшем связь с теми далекими временами, когда человечество скиталось среди звезд. В этот миг люди приветствовали живых, отдавая дань мертвым и легендарному прошлому.

Медленно, словно истощившая свои силы буря, рев начал смолкать.

Лэннет и Кейси стояли напротив императорской ложи среди паровианских делегатов. Кейси пользовался этой привилегией по праву бойца, бросившего вызов. Лэннет должен был уйти, как только начнется официальная церемония. Неподалеку в толпе посланников Атика стоял Орек.

Волнение не мешало Лэннету разглядывать спортсменов. Он не впервые присутствовал на Дне Памяти и знал, чего ожидать. Ничто, даже самое подробное описание, не смогло бы уберечь от потрясения человека, впервые посетившего праздник. Большинство атлетов были изнурены. Многие из них держались на ногах лишь с посторонней помощью. Другие были слишком возбуждены, чтобы стоять спокойно. Они не могли покинуть свои шеренги и приплясывали на месте, словно куклы-марионетки. Плачущих было не меньше, чем улыбающихся.

Лэннет с удивлением посмотрел на Кейси, сохранявшего непоколебимое спокойствие. Поймав его взгляд, принц повысил голос, стараясь перекричать нарастающий гул трибун:

— Я справлюсь. Я не подведу тебя. И все же я рад, что ты со мной. Я смогу тебя увидеть, когда все начнется?

— Мне надлежит находиться вместе со своим подразделением Стрелков — там, под ложей императора. Но это не должно тебя интересовать. Думай об Ореке. Не забывай, ты должен держать его на расстоянии, измотать его. У тебя длинный меч; что ж, он дает тебе преимущество в дистанции, но мне было бы спокойнее, если бы ты взял доброе, проверенное оружие Стрелков. Тебе предстоит не учебный бой, а смертельная схватка. Работай головой.

Кейси неторопливо раздвинул губы в улыбке.

— Постараюсь сохранить ее как можно дольше, — сказал он. — Пообещай мне кое-что.

Лэннет подозрительно прищурился:

— А именно?

— Не позволяй остановить бой, пока… пока все не кончится.

— О чем ты говоришь? Даже во время дуэлей подобные решения принимаются исключительно судьями.

— Ты хорошо знаешь судей, а я знаю тебя. Ты уже договорился с ними, не правда ли? Не позволяй им прекратить схватку, как только прольется первая кровь. Не позорь меня.

Лэннет почувствовал, как его лицо заливается краской:

— Не говори глупостей. Я…

— Дай мне слово, Лэннет. Как друг. Бросив вызов Ореку, я тем самым пообещал ему сражаться до конца.

Лэннет понял, что обмануть Кейси не удастся.

— Ты подвергаешь себя неоправданному риску, — подавленно произнес он. — Тебе следовало держать язык за зубами. Твоя жизнь принадлежит народу Паро. Ты принц, а не какой-нибудь забияка, который сражается на потеху толпе.

— Я — мужчина и обязан бороться за свои убеждения. И если ты считаешь Имперские браки забавой, а бойцов — безмозглыми забияками, то как назвать День Памяти, традицию, которую мы почитаем превыше всех остальных? — Лэннет с ошеломлением уловил во взгляде принца злобную насмешку, потрясшую его до глубины души. Он понял, что это мгновение будет преследовать его всю жизнь. — Поддержи меня, Лэннет, — негромко добавил Кейси. — Я услышу твой голос. Он придаст мне сил в решительную минуту. Надеюсь, я всегда смогу положиться на тебя.

— Ты считаешь меня сторонником империи, а себя — ее противником. И ты не нашел более удачного момента, чтобы в этом признаться? Мы провели вместе три года, общаясь каждый день; но только теперь я начинаю понимать тебя.

— Я и сам только начинаю себя познавать. — Кейси язвительно рассмеялся. — Смотри-ка: оркестр вот-вот заиграет.

Лэннет понял, что ему пора уходить. Со звуками вступительных фанфар поле Стадиума превращалось в священное место, запретное для всех, кроме участников состязаний и официальных лиц.

Бойцы, которым предстояло выступить первыми, покупали эту привилегию ценой собственной крови.

Под полем были прорыты туннели. Торопливо проходя по тому из них, который вел к противоположной трибуне, Лэннет услышал, как вновь взревели зрители. От их крика содрогнулась земля. Прибавив шаг, Лэннет выскочил на поверхность и очутился среди Стрелков, выстроившихся под ложей императора. От возбуждения и быстрой ходьбы на лице капитана выступил пот.

Стрелки выстроились полукругом, одетые в парадную форму — ярко-зеленые фуражка, китель и брюки с вертикальной золотой полосой. Простой зеленый мундир Лэннета выделялся на их фоне. Он занял место в заднем ряду у стены.

Музыка смолкла, и оркестранты быстро скрылись за воротами.

Чуть повернувшись, Лэннет мог краешком глаза видеть императора, который готовился произнести вступительное слово. Халиб поднял руку, требуя тишины, и на Стадиуме воцарился относительный покой. Лэннет затаил дыхание, прислушиваясь к невнятному гулу толпы, насчитывавшей почти миллион человек.

— Сегодня мы празднуем День Памяти! — усиленный голос Халиба с невероятной отчетливостью хлынул из тысяч громкоговорителей и стереовизоров. Казалось, каждый из присутствующих может прикоснуться к императору рукой. — Мы прибыли сюда из всех уголков Галактики, колонизованной бессмертным Прародителем и храбрецами, которых он поселил на двенадцати наших планетах. Мы собрались, чтобы отдать дань памяти человеку, которому хватило твердости и силы духа освоить несколько миров вопреки мнению большинства его спутников, желавших обосноваться на одной планете. Мы прославляем человека, настоявшего на том, чтобы наша история записывалась с первого мгновения появления людей в этой части космоса. Благодаря его мудрости наша история навеки останется с нами, и мы всегда будем помнить о Доме. Прародитель оставил нам религию Люмина, который вырвал человечество из тьмы и принес ему свет. Унаследовав неукротимый дух Прародителя, Люмин рано или поздно отыщет затерянный путь к Дому. Император обещает вам: это произойдет очень скоро.

Халиб умолк, чтобы перевести дух, и над Стадиумом, словно ветер в кронах сосен, пронесся его вздох. Он заговорил чуть тише, доверительным тоном:

— В этом году нас ожидает особенный День Памяти. Нам стало известно о мятежниках, подстрекателях и террористах, тревожащих покой наших подданных. Наш праздник, как всегда, служит напоминанием для тех, кто забыл, что сама эта церемония есть краткое описание пути, пройденного Галактикой Гомера. В этом году впервые за десятилетие состоятся сразу две дуэли. Я рад представить вам их участников. Пусть на них посмотрят те, кто пытается подорвать порядок в империи. Пусть они заглянут в души отважных бойцов, которые суть гордость и цвет Галактики. Пусть наши враги знают, что честь и доблесть живут в сердце каждого из наших подданных. Пусть они смотрят и внимают, пусть они вопят от страха! День Памяти объявляю открытым!