На лестнице тоже было довольно холодно, но воздух снаружи опять пробрал до самых костей. Здесь, наверху, не было ничего, только плоская крыша и пустой флагшток. По краю тоже шло каменное ограждение. Вид отсюда был даже лучше: оранжевые огни города разбегались по окрестным холмам. На одной крыше я увидела бассейн, бирюзовая вода, подсвеченная изнутри. А прямо подо мной еще один бассейн, зеленый квадрат, окруженный статуями. Над ним поднимался легкий пар. Отсюда казалось: прыгни с башни и ныряй. Можно прыгнуть и стереть абсолютно всё: память, боль, чувство вины. Всего-то и надо — встать на каменное ограждение и — вниз…

Снизу долетел голос:

— Вон она!

Залитые светом лица во дворе как одно повернулись кверху. Отсюда, с высоты, все они казались одинаковыми — толпа кукол. И тут до меня дошло: никакие это не туристы, они высматривают меня.

Кто-то закричал, их ужас долетел до меня за долю секунды, заразил, наполнил паникой. Казалось, земля внизу колышется, люди сливаются в какой-то странный узор, перед глазами все плывет, перемещается.

Ноги подкосились, я села. Фиг ли врать самой себе? Никуда я не прыгну, нет у меня больше ни решимости, ни сил. Ноги так ослабели, что и по лестнице не спустишься. Я плюхнулась на задницу и поползла со ступеньки на ступеньку. Сколько на это ушло времени, не имею понятия; двери за собой я не заперла, вот так, переплюхиваясь, переползая, добралась до главного зала, а потом потащилась по холодному полу в ризницу.

Свернулась на своей походной постели рядом с Карен, плотно зажмурилась, но числа по-прежнему стояли перед глазами: мамино, Карен, старого бомжа, погибших при взрыве.

И с ними — число Жука.

— Не пугайся, Джем, это только мы с Саймоном.

Я всплыла на поверхность, пробилась сквозь зеленые воды сна к свету. Со мной говорил женский голос, память вернулась из какой-то бесконечной дали и начала по кусочкам собирать картинку реальности. Я села, протерла заспанные глаза, сглотнула горечь, скопившуюся в горле. Энн стояла у стола; Карен уже поднялась.

— Я принесла вам сока, — сказала Энн. — Чайник поставить? Вы бы с Карен выпили чая. Саймон, тебе тоже налить?

В голосе у нее слышалась странная дрожь — я не могла понять, откуда она. Энн пыталась говорить обыденные вещи обыденным тоном, но эта дрожь выдавала какой-то дикий страх. Чего она боится?

Мне стало стыдно: меня же застали в постели, черт знает в каком виде. Я поставила ноги на пол, не без труда встала. В глазах покраснело, потом потемнело, я вцепилась в краешек стола, чтобы не упасть.

— Встала слишком резко? — Энн полуобняла меня рукой, поддерживая, но при этом не давая нашим телам соприкоснуться. Мне показалось — будь у нее щипцы, она взяла бы меня щипцами. — Присядь вот сюда. У тебя голодный вид. Съешь-ка тост. Вот, держи.

Она развернула фольгу. Там лежало несколько ломтей поджаренного хлеба, разрезанного на треугольники. Я поняла, что не смогу проглотить ни кусочка: от одного вида еды меня начинало выворачивать. Я ведь только проснулась. Я прикрыла хлеб фольгой, чтобы не видеть.

— Мм… Я пока не голодна. Лучше потом.

— Ну, хотя чая выпей. Давай, пошли.

Она поставила на стол четыре кружки, села рядом со мной и Карен.

Саймон остался стоять. Он был даже бледнее вчерашнего и, похоже, так и решил топтаться на месте. То и дело облизывал губы, хмурился. И наконец выдавил:

— Тебя видели вчера ночью, Джем. На башне.

— Что? — так и ахнула Карен.

— Джем вчера видели на крыше, на башне. Похоже, она взяла ключи. Это очень опасно — подниматься туда в одиночку. Нам стали задавать всякие вопросы. Стивен скоро придет.

— В чем дело? — осведомилась Карен.

Я вздохнула:

— Когда вы заснули. Мне было никак не отключиться. Мысли разные лезли в голову, вот я и пошла погулять. А вы разве сами никогда туда не поднимались? — Этот вопрос я задала Саймону.

— Ну, конечно поднимался, — ответил он. — Но это ведь совсем другое дело. Ты ребенок, а я взрослый человек… сам за себя отвечаю.

Он стоял переминаясь с ноги на ногу и тиская пальцы — трудно было представить, что человек его возраста может выглядеть таким трогательным и беззащитным.

Мне он нравился, правда нравился, но было что-то в этом «сам за себя отвечаю». Я расхохоталась.

Его бледно-голубые глаза удивленно расширились — он не привык, чтобы над ним смеялись, — а потом в них показались слезы. Да что я такое творю? Этот парень меня спас, в самый последний момент предоставил мне убежище.

— Простите, — сказала я торопливо. — Я не должна смеяться. И я, конечно, не имела права брать ключи. Я не хотела ставить вас в трудное положение. — Он пристально смотрел на меня, постепенно смаргивая нанесенную обиду. — Саймон, вы мне очень помогли. Без вас мне бы совсем кранты. — Он сморщился, но глаз не отвел. — Мне вчера просто очень захотелось осмотреться. У вас тут так здорово.

Лицо его смягчилось.

— Да, — сказал он. — Это верно. — Взял ключи, так и лежавшие на столе. — Ладно, пойду проверю, все ли заперто, а потом пора готовить храм к службе.

Он ушел. Энн налила нам еще чая.

— Скоро полицейские вернутся, — сказала она. — Ты бы поела немножко…

Я промолчала, поплотнее натянув фольгу, крепко запечатав пакетик. Хотелось сказать: отвяжись ты от меня, когда захочу, тогда и поем, но в то же время какой-то внутренний голосок твердил: придержи язык, она просто желает тебе добра. В результате я просто промолчала, а для меня это — крупное достижение. Впрочем, Энн, наверное, все равно сочла меня грубиянкой. Я посмотрела на нее: стоит с обиженным видом, можно подумать, я ее послала или что еще. Блин, велика важность, какой-то там паршивый тост.

Впрочем, не только тост. В этот момент глаза наши впервые встретились; я пыталась не смотреть, но вот ведь оно, яснее ясного. Ее число. 862010. Ей осталось меньше года. И тут я поняла, откуда эта ее перешуганность. Она, может, и сама этого не осознает и все-таки боится того, что я знаю. Она посмотрела на меня как кролик, попавший в свет фар, громко сглотнула и отвернулась.

Потом, разумеется, снова явились полицейские, а с ними соцработница Имоджен. Пришли и другие: мужики в темных костюмах, которые сидели в дальнем углу комнаты и слушали. Карен осталась со мной во время допроса; полицейские талдычили все то же, что и накануне. Первое время я прикидывалась дурочкой, пытаясь понять, что же им на самом деле нужно. Да, они продолжали задавать вопросы про тот день возле «Лондонского глаза», про Жука, но появились и новые вещи. Похоже, кто-то сболтнул им про числа. И вот полицейские оставили меня в покое, а один из темных костюмов подошел и уселся за стол.

— Мы тут слышали про тебя кое-какие вещи, Джем. Интересные вещи. Например, почему ты тогда убежала с набережной. Говорят, ты умеешь предсказывать будущее. Можешь сказать, когда человек умрет. Это так?

Я опустила глаза и молчала. Один из них вытащил из портфеля стопку фотографий:

— Посмотри вот на эти снимки и скажи, что видишь. Сколько осталось жить этому человеку? А этому? Скажешь?

И так раз за разом, пока в голосах их снова не зазвучали страх и раздражение.

И вот тогда я заговорила.

— Я могу вам сказать. Сказать все, что вы хотите знать.

Тут они все выпрямились на стульях, переглянулись — быстро, торжествующе, — потом снова уставились за меня.

— Да, я была тогда у «Лондонского глаза» и, кажется, видела мужика, который нес бомбу. Даже говорила с ним. Я могу вам его описать. Могу рассказать про этого типа с татуировками и почему он нас преследовал. Даже про эти фотографии могу рассказать. — Теперь они так заинтересовались, разве что слюни не пускали. — Могу сказать и скажу, но сначала привезите сюда моего друга, Жука. Я расскажу все, о чем вы меня спросите, а потом вы дадите нам машину и еще денег, тысячи, наверное, хватит, позволите спокойно выйти отсюда и вообще оставите в покое.