Нет, это не то место, где он готов продемонстрировать храбрость и хотя бы попытаться подняться вверх по лестнице.

Развернувшись, он двинулся в обратный путь, к выходу, и краем глаза зафиксировал какое-то движение в гостиной. На улице было еще совсем светло, но дневной свет едва проникал внутрь. Он нервно пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Вспыхнули лампы.

В дверном проеме стоял дворецкий.

- Биллингэм, - выговорил Сторми без особого удивления.

- Сторми, - с улыбкой произнес дворецкий и отвесил поклон.

Впереди его ждало новое, полное увлекательных приключений, почти бесконечное лето. До осени было еще так далеко, что об этом можно было просто не думать. Дни были длинными, жаркими. Они с друзьями строили заманчивые планы. Можно заняться изготовлением песочных свечей: растопить на заднем дворе настоящие свечи, унесенные тайком из дома Джимом, и заливать жидким воском специально сделанные в песке отверстия, предварительно поместив туда кусочки проволоки. Продавать прохладительные напитки: взять складной карточный стол у отца Пола, попросить сестру Джима нарисовать объявление и сидеть часами под палящим солнцем, подбрасывая в кувшин все новые и новые куски льда - до тех пор, пока напиток становился настолько разбавленным, что им самим уже было противно его пить. Устраивать яичную почту: для этого каждому полагалось спереть по паре сырых яиц из домашнего холодильника, после чего считалочкой определить, кому выпадет задача незаметно подкрасться к почтовому ящику кого-нибудь из соседей и закинуть туда яйца. Разумеется, яйца должны разбиться.

Это была прекрасная жизнь. Ничего не надо было планировать, ничего не надо было доводить до конца, целыми днями они делали все, что хотели и когда хотели, подчиняясь исключительно собственным фантазиям.

Но в доме происходило что-то неладное. Дэниэл это чувствовал. Родители ничего не говорили, но он ощущал какие-то изменения в их отношениях, словно было утрачено нечто важное, о существовании чего он даже и не подозревал. По вечерам, когда они садились ужинать, за обычной отцовской обходительностью проскальзывала злость, за привычной материнской веселостью - печаль, и он искренне радовался тому, что на дворе лето и можно допоздна быть на улице, общаясь с родителями гораздо меньше, чем обычно.

Однако прошло какое-то время, школа забылась окончательно, напряженное стремление первых недель урвать от лета по максимуму уступило место более размеренному ритму жизни, и он почувствовал - нет, понял, - что ни отец, ни мать не виноваты в том, что между ними происходит. Они были жертвами. В этом смысле они походили на него - все видели, но были не в силах что-либо изменить, вынужденные оставаться пассивными свидетелями.

Виноват был их слуга, Биллингсли.

И его маленькая дочка-грязнуля.

Дэниэл не знал, почему он так решил, но был уверен в своей правоте, и хотя раньше никогда об этом не задумывался, вдруг понял, что боится их обоих. Он бы не смог объяснить, почему; Биллингсли всегда держался с ним вежливо и уважительно - подчеркнуто вежливо и подчеркнуто уважительно, в то время как Донин всегда стеснялась, пряталась и, похоже, относилась к нему как к предмету обожания. Но он понял, что боится их, и начал стараться не попадаться им на глаза, не вступать с ними в контакт, вообще всячески избегать их.

Родители, как он мог заметить, поступали точно так же.

Но в чем же дело? Почему бы отцу попросту не уволить Биллингсли ?

Потому что дело было не только в слуге и его дочери. Дело было в самом доме. Что-то в их доме появилось угрожающее, скрытное, неестественное, словно...

Словно в нем поселились привидения.

Да, именно так. Складывалось впечатление, что дом начал жить самостоятельной жизнью, управляя всем происходящим в его пределах - кому где спать, когда принимать пищу, куда ходить и что делать, - а они были лишь пешками, послушными исполнителями его воли. Он понимал, что это странно, но ощущение было именно таким, и только этим можно было объяснить, что отец, который всегда был полновластным хозяином и вел себя дома как король в своем замке, вдруг в последние дни начал ходить как побитый, как робкий гость в своем собственном жилище.

Нет, не как гость.

Как пленник.

Если бы он был посмелее, постарше, он бы попытался поговорить об этом с родителями, спросил бы, что происходит и почему и можно ли каким-то образом изменить ситуацию, но это не укладывалось в стиль их внутрисемейных отношений. Они не обсуждали свои проблемы, никогда не спорили в открытую; все строилось на намеках и экивоках, каждый пытался добиться своего косвенным путем, уклончивыми предложениями, надеясь, что остальные члены семьи должны догадаться, что от них требуется, без дополнительных и откровенных объяснений.

Поэтому он проводил на улице максимально возможное время, играл с друзьями, старался больше думать о лете и развлечениях и поменьше вспоминать про изменения, происходящие в доме. На краю заднего двора Пола они вчетвером, с Джимом и Мэдсоном, построили себе домик - своего рода клуб. Потом построили гокарт и устраивали гонки вдоль Стейт-стрит. Мыли золото в соседнем ручье. Смотрели развлекательные шоу по цветному телевизору, который был у родителей Джима. Устраивали пикники в парке.

За стенами дома было прекрасное лето.

Но внутри...

Это началось в тот вечер, когда он с друзьями провел полдня в городском кинотеатре, два раза подряд просмотрев пару диснеевских фильмов - "Снежный ком - экспресс" и "Утенок за миллион долларов". Утомившись, они побаловали себя сладостями и потом разбрелись по своим домам. Родители его уже ждали - они всегда ужинали вместе, таково было семейное правило. Поужинав, он поднялся к себе, чтобы принять ванну.

Ему уже несколько недель с успехом удавалось избегать Биллингсли и его дочери; слугу он видел только в столовой, а с Донин вообще не встречался. Тем не менее бдительность не мешала. Поэтому он убедился, что слуга все еще на кухне, потом тщательно проверил все коридоры на предмет отсутствия там его дочки и только после этого взял с постели пижаму, зашел в ванную комнату и запер за собой дверь.

Она вошла, когда он намыливался.

- Эй! - крикнул он.

Дверь была заперта изнутри, в этом он не сомневался, и то, что она смогла войти, не на шутку перепугало его.

Она скинула с себя грязную ночную рубашку и плюхнулась в нему в ванну.

Он вскочил, разбрызгивая воду, лихорадочно схватил полотенце, заорал, призывая отца и мать, и выкарабкался из ванны, стараясь не растянуться на скользком полу.

Донин захихикала.

- Уходи отсюда немедленно!

- Ты же на самом деле не хочешь, чтобы я ушла, - продолжая хихикать, показала она на его член, и он, смутившись, быстро прикрыл себя полотенцем. Он ничего не мог поделать с моментально возникшей эрекцией. Он возбудился при виде обнаженной девочки, но это еще больше напугало его, и он отступил к двери, пытаясь нащупать ручку.

Дверь оказалась заперта.

Он боялся встать к Донин спиной, не представляя себе ее намерений, но выбора не было, пришлось повернуться, чтобы открыть замок.

- Твоя мать не может жить, - произнесла девочка.

- Что?!

- Ей придется умереть.

Спокойная деловитость, с которой была произнесена эта фраза, напугала его до мозга костей; он сломя голову ринулся прочь от ванной вдоль по коридору. Ему хотелось заскочить к себе в комнату, найти одежду, одеться, только он боялся так поступить, боялся, что она может проскользнуть за ним с той же легкостью, с какой проникла в запертую ванную, поэтому он посыпался вниз по лестнице, по-прежнему прикрывая себя полотенцем. Родители все еще сидели за обеденным столом. Мать удивленно вскинула голову. Увидев на ее лице смешанное выражение озабоченности, тревоги и страха, он залился слезами. Он уже давно не плакал - только малыши плачут, - но теперь ревел в голос. Она встала и дала ему обнять себя, а он только повторял сквозь слезы: "Не хочу, чтобы ты умирала!"