— Я ещё вот что понял. Нам обязательно нужны свои песни, которые до нас никто не играл. Без них не будет собственного лица и имени. По городу в ресторанах играет много сильных коллективов, но они как перепевали чужие песни, так и будут их петь. Как бы хорошо они не играли, у их песен уже есть имя исполнителя — это Битлз или Абба, Дип Пёрпл или Бонни М. Мы тоже так делаем. Времена меняются и обрати внимание, как это меняет приоритеты. Мы знаем Скрябина, Мусоргского, но уже не помним, кто их музыку играл. Сегодня всё наоборот, мы идём слушать Песняров, а не музыку Лученка. Да ты сам, если бы не заполнял рапортички каждый месяц, много бы знал композиторов, а уж тем более авторов слов? Я вот не помню, чьи песни поют Весёлые ребята или Самоцветы. Приходит время групп и самостоятельных исполнителей. Композиторы, в своём большинстве, оказались не готовы писать музыку для ВИА, для эстрады. Их такому не учили. Они аранжировку для небольшого состава толком не могут сделать, потому что не понимают, что времена просто ритм-гитар, или соло-гитар, терзающих одну струну, закончились, — я показал на скамейку и мы там устроились, прямо на набережной, на берегу городского пруда.

— А Тухманов, Зацепин? — назвал Лёха композиторов, чьи фамилии были на слуху у всех музыкантов.

— Тухманов сам постоянно учится, он неплохой аранжировщик. Кстати, если бы не Лещенко, который самовольно исполнил День Победы на одном из знаковых концертов, то не было бы у нас этой песни, её замшелые слоны из союза композиторов посчитали легкомысленным фокстротом. С Зацепиным всё ещё сложнее. Того жизнь помотала. По сути он такой же музыкант, как и мы, но на поколение старше, а то и на два. Этот и лабухом на аккордеоне поиграл, и ансамблем поруководил и радиодело освоил, наверно получше меня, чтобы свою студию домашнюю создать. А какой у него поэт тексты пишет? Дербенёв. Сила! Зато эта пара каждый год по несколько шикарных исполнителей стране даёт. Молодёжь вытаскивают, которая без них может и не пробилась бы, — я увидел, как в нашу сторону направился милицейский патруль, не доходя до скамейки, они остановились, послушали наши разговоры и пошли дальше.

— Нам бы тоже свой Дербенёв не помешал, музыку я напишу, не вопрос, есть у меня идеи…, — сказал Алексей, задумчиво разглядывая гладь воды, с убегающей вдаль лунной дорожкой.

Нарядно одетых прохожих, возвращающихся с концерта, поубавилось.

— Я могу пару песен показать, только они совсем не рок. Одна такая, вроде регги, там ритмика больше танцевальная, а вторая — медляк в стиле Дассена, — смущаясь, сказал Николай, — Тексты особо не блещут, но Олеся поправила кое-что, так что теперь пусть и наивно немного, зато с размером и рифмой порядок. Только я аранжировку не потяну…

Я слушал ребят, говорил сам, и думал. Каждое поколение слушает свою музыку, на ней воспитывается и потом те знакомые песни, под которые зажигал молодым, проходят с тобой по всей жизни, находя тёплый отклик в душе, каждый раз, когда их слышишь. Мои родители до сих пор слушают джаз, тащатся от Утёсова и Элвиса Пресли. Моя музыка им непонятна, хорошо, хоть в штыки не воспринимают. Нет, Битлз им ещё доступен, а вот Блэк Саббат уже за гранью понимания. Потом так же уже моё поколение будет воспринимать Электроклуб или Ласковый май. Морщиться и спрашивать у своих детей — как это можно слушать?

Есть целый пласт официальной музыки, идеологически правильной, одобряемой руководством страны. В основном её слушают вынужденно, так как она целыми днями крутится по радио и телевидению. Пластинки с такими произведениями пылятся на полках магазинов, совсем, как многочисленная партийная литература, вместе с мемуарами великих деятелей коммунизма. Слушать её так же интересно, как читать учебник истории КПСС, или рассказы про Ленина в ссылке. Гром меди, хор, басовая партия — двоечка, неизменная уже не первую пятилетку… Любой разрыв шаблонов, набивших оскомину, воспринимается, как струя свежего воздуха.

Помню школьный опыт, когда кристалл уксуснонатриевой соли, попав в насыщенный раствор, вызывал мгновенную кристаллизацию из сотен таких же кристалликов. Наше общество сейчас — такой же раствор, да ещё кипящий под плотно закручённой крышкой. Но иногда хватает же даже маленького кристаллика, чтобы началась реакция…

— Алексей, ты же вроде бы чуть ли не все приличные коллективы в нашем городе знаешь. Вот скажи мне, кроме ресторанов у нас в области есть хоть один нормальный концертный комплект аппаратуры, чтобы не на зальчик мест на триста работать, а вот на такой «Космос»? — кивнул я на громаду комплекса, из которого мы недавно вышли.

— Да какой концертный, о чём ты говоришь. На областной смотр самодеятельности только смогли Регент 60 на голос найти, а инструментальные колонки все свои таскали. А зал во Дворце молодёжи ого-го, на тысячу с лишним мест. Все там по звуку провалились. Сплошной хрип да жужжанье. Голос прямой, даже без ревера. В результате победителями стали хор, танцевальный ансамбль и дуэт аккордеонистов. У нас только в филармонии, да в цирке есть Биг, полные комплекты, но те не дадут никогда.

— Странно, у нашей области площадь, как у Белоруссии, народа больше пяти миллионов и такой провал по современной музыке, — я по-новому посмотрел на свой город. Кристаллик соли в насыщенный раствор… — будет вам кристаллик.

С утра мне позвонил Михаил Натанович. Есть у меня такой знакомый, целый профессор.

— Павел, тут ко мне коллега подошёл, не можешь к нам подъехать? Могу машину служебную за тобой послать, — услышал я его голос по телефону. Что-то волнуется проф, даже секретарше не поручил созвониться.

— Да мне тут рядом, минут через пятнадцать буду, — отказался я от предложения. Бабуси у подъезда не дремлют. Потом неделю будут меня обсуждать, в стиле «Наши люди в булочную на такси не ездят».

Импозантный дядька, толстенный портфель на столе, открытая папка с надписью КВН-98. К Маслякову и его клубу это точно отношения не имеет. Котёл какой-то. Успеваю всё это охватить взглядом, пока Натанович меня знакомит.

— Павел, не удивляйтесь, Виктор Семёнович у нас по линии Академии наук занимается разработкой фильтров разного назначения под производственные мощности Химмаша. Вот он посоветоваться приехал, а мне и сказать нечего. Доработка нашего фильтра была целиком твоей заслугой.

— Так это вы предложили ультразвуковое распыление? Элегантное решение, — осматривает меня представитель академии, с плохо скрываемым скепсисом, — Ну, ладно. Сожалею, что зря отнял у вас время и вот молодого человека побеспокоил…

— А общая схема есть? В чертежах мне не разобраться сходу, — прерываю я его, видя, что он начал укладывать всё в портфель. Мелькнули папки с характерным чернильным штампиком и надписью Проект 956 «Сарыч», которые он тут же прячет обратно. Секунды хватает, чтобы вспомнить про проект целой серии эсминцев, где в последний момент заменили газотурбинные энергетические установки на котлы. Так себе идея. Специалистов водоподготовки на кораблях не было и моряки просто вырезали забившиеся трубки из котлов, с каждым ремонтом теряя мощность двигателей. Надеюсь, лет десять жизни мы теперь этим кораблям подарим, идею доведут до рабочих чертежей и наш Химмаш не подведёт. Может Перестройку переживут, трудяги эсминцы, вы́ходят в этот раз положенный календарь, а не сгниют у причалов, дожидаясь средств на ремонт. Основную работу в ВМФ такие корабли и тащат. Полностью. Собственно, а почему я должен голову ломать? Тут целый академик с профессором есть. Ставлю галочки, и перевернув лист обратно, рисую три прямоугольника на схеме. Учёные вздрагивают от столь варварского обращения с документом, но молчат. Я же карандашом нарисовал, сотрут, если что.

— Я бы вот такие врезки сделал, — говорю, отодвигая лист на средину стола.

— А что это за «Д», позвольте спросить? — неуверенно показывает на первый прямоугольник академик.

— Я так диспергатор обозначил. Тут любой подойдёт, хоть лопаточный, хоть на форсунках, — не знаю, как они выкручиваться будут. У меня те же блоки занимали минимум места. Диспергатор был с книгу размером, а тут… Куба в два-три впишутся наверно…