— На кой они тебе сдались? — примирительно поинтересовался Николай, немного понизив тон и свою степень весёлости. Почувствовал видимо, что мне не очень приятны его хохотушки.
— Книгу буду про них писать, — я это ляпнул как-то вдруг, словно мысль витала вокруг меня давно, а тут я ухватил её за хвост.
— Не, не напечатают, — Николай даже шаг сбавил, уйдя в размышления. — Нет там идеологического пафоса, а потом, если это фантастика для молодёжи, то как ты там творческий посыл выразишь? А метод социалистического реализма как применишь?
— Э-э, Коль, ты где слов-то таких нахватался? — поинтересовался я, придержав парня за рукав перед дверями буфета.
— Я же не сразу стихи писать начал. Сначала написал два рассказа и повесть, небольшую. Отправлял всё к нам, в "Уральский следопыт". Ну, и получил ответы от редакции, — глядя в сторону, признался Николай.
— Домой вернёмся, дашь почитать, — требовательно сказал я. — Ты сам-то понимаешь, что сейчас немного всё изменилось?
— Ой, да что там изменилось…
— Коля, не дуркуй. Твои песни залигованы, скоро даже Мелодия пластинку выпустит. С песнями, где ты указан, как автор. Это для тебя всё вроде бы мелочи, а для редактора уже нет. Для него ты — состоявшийся официальный автор. Ты понял? — я поймал его взгляд. Робкая улыбка, и слабая надежда, — Идём завтракать, жрать хочу, аж скулы сводит, — я распахнул двери и пошёл объедать гостиничный буфет. Аппетит реально разыгрался не на шутку.
На предстоящую репетицию я притащил из фойе стул и поставил его на краю сцены, со своей стороны. Пару раз пришлось одёрнуть техников, которые покушались на его целостность. Это мой дежурный слон в засаде. Задумал я одну пакость… ну, просто иногда мне тоже нравится эпатаж.
На пятой песне, где у нас был намечен выход гитариста Цветов, я вышел вперёд, и усевшись на стул, стал наигрывать гитарные фокусы, в стиле Томми Эмануэля. Последние пару месяцев я заменил обычную получасовую разминку, отказавшись от обычных этюдов в пользу такой манеры игры. Тогда-то и обнаружил, что подобные вещи играть могу только сидя. Дело в том, что играя стоя, с гитарой на ремне, я теряю в технике. Объяснить сложно, но сидя, я могу играть больше и техничнее. Так как я начал шпилить на полном звуке, не заметить меня было сложно. Музыканты, поняв, что слышат что-то непривычное, притихли. Даже Дюжиков, уже подстроивший гитару, замешкался.
— Сергей, — окликнул я в микрофон гитариста Цветов, — На репризе вступай, — и через четыре такта махнул ему грифом своей гитары, уходя на повтор темы.
Да-а, мы "сделали"! Я сам чуть со стула не сполз на пол, когда услышал. Круто вышло, что уж говорить. Отвернул на пару секунд свою морду влево, чтобы меня не видели, сумел восстановить дыхание и напялить на лицо покер фэйс.
— Ну что, у меня есть предложение, эту песню начать так. Пока я тут наигрываю. Сергей выходит и подключается, а потом вместе идём на вступление к песне, — я показал рукой в сторону Дюжикова.
— И часто он у вас так "наигрывает"? — услышал я вопрос Намина, случайно усиленный одним из микрофонов, находившимся неподалеку от него.
— Да там, собственно, ничего сложного нет, зато звучит всё очень эффектно, — чуть слабее донёсся в колонках голос Алексея, который затем повторил фрагмент из мной сыгранного на своей гитаре, показывая Стасу
— "Вот же тихушник", — улыбнулся я про себя. Алексей мою разминку слышал всего пару раз, и то со стороны, но ведь запомнил же и подобрал. Просто так, с ходу, такое вряд ли сыграешь.
— Проходим со Стасом последнюю песню и освобождаем сцену, — услышал я голос нашего руководителя. Судя по всему, моё предложение принято.
Концерты в этот день пошли заметно веселее. Первые два закончились блестяще, и я чувствовал, что меня переполняет энергия. Выход нашёлся в одном из уголков фойе. Там, у окна, стояли две кадушки с пальмами. Убедившись, что в этом закутке меня никто не видит, я ухватился за толстые стебли листьев и кастанул по два заклинания роста на каждое дерево. Оценил своё самочувствие. Полегчало, а то ходил уже с вытаращенными глазами, как будто кофе перепил не в меру. Странный скрип заставил меня оглянуться, когда я уже поднимался по лестнице. Фойе пустое. Никого не видно. Пожав плечами, побежал к ребятам.
Причину скрипа я выяснил, когда забежал в знакомое мне место, чтобы слить излишки энергии после третьего концерта. Две уборщицы возились около лежащих на полу деревьев, собирая землю из разрушенных кадушек.
— Да не бывает такого, Клавдия, чтобы враз обе кадки-то треснули.
— Снутри их давило, точно тебе говорю. Смотри, как доски-то выперло. Вона деревья какие здоровущие ужо вымахали, давно пересадить надо было.
Послушав с лестницы разговор женщин, я тихонечко поднялся обратно. Как-то слишком уж эффективно сработали у меня заклинания. Судя по всему, форсированный рост пальм фатально сказался на тех посудинах из дерева, в которых их выращивали.
Сегодня Степан Арамович не поехал вместе с музыкантами. Завтрашний переезд в Свердловск им был подготовлен, но не мешало лишний раз убедиться, что ничего не поменялось. Закончив с необходимыми звонками, он посмотрел на часы. До первой встречи оставалось сорок минут. С директором пермской фабрики Гознака ему надо встретиться по поручению Деда, именно так, с большой буквы в их семье называют Анастаса Микояна. Кубинские товарищи, по старой памяти, обратились к Деду с просьбой о содействии в изготовлении новых банкнот. Сам Анастас Иванович такие решения уже не принимал, но все необходимые связи у него имелись. Осталось заручиться согласием местного руководства, и можно будет запускать всю цепочку по прохождению необходимых документов.
— Во втором квартале только сможем начать, — директор фабрики, с которым они встретились в ресторане при гостинице, побарабанил пальцами по столу, — Сейчас два больших заказа из Африки пришли, а потом для Йемена надо допечатку сделать. Так что линия для зарубежных денег у нас пока занята.
— Надо же, я и предположить не мог, что у вас другие страны свои деньги печатают, — искренне удивился Степан Арамович.
— Почти вся Африка у нас деньги себе деньги заказывает, да и кроме неё заказчиков хватает. А в Китай и Индонезию мы поставляем банкнотную бумагу, — улыбнулся его собеседник.
— Здорово, я себе такого и представить не мог. Ну, а по моему вопросу… Думаю, что у нас и пройти все согласования раньше не получится, так что второй квартал вполне подходит, — Степан Арамович в очередной раз удивился прозорливости Деда, ещё неделю назад предсказавшего возможный итог переговоров. Более того, названый срок в какой-то мере являлся тестом. Он позволил, как лакмусовая бумажка в химических опытах, выяснить, что его собеседник до сих пор не выкинул из своих расчётов старшего Микояна, с которым был хорошо знаком.
С директором фабрики, который уже опаздывал на очередную встречу, расстались в дружеских отношениях. Разглядывая из окна Каму, на льду которой местами темнели фигурки рыбаков, Степан Арамович с улыбкой вспомнил неожиданный казус, который у них случился, когда Дед дал ему папку Пермь для ознакомления. Помимо ключевых фигур города, и характеристик предприятий, там был ещё один интересный листочек. Пермь — 76. Именно так называлась ракетная часть в тридцати восьми километрах от города. В Бершети, так назывался посёлок, было шестьдесят ракетных шахт межконтинентальных баллистических ракет (МБР) PC-10, и 9 МБР РС-22М.
Следующая встреча должна быть с Соловьевым Павлом Александровичем. Изумительный конструктор авиадвигателей, с невероятным даром предчувствия н интуицией, так описывало его досье Деда. Сейчас он бился над созданием двигателя для МИГ — 31. Пермские моторостроители уже не первый раз доказывали, что они лучшие в мире. Двигатель Д30Ф6 ещё войдёт в анналы Истории, как опередивший своё время, а МИГ — 31 станет прообразом и непревзойдённым образцом истребителя — перехватчика, на ближайшие тридцать лет. С пермским гением надо было встретиться по просьбе сына известного авиаконструктора, ещё одного Микояна, пошедшего по стопам отца. Тот очень хотел, чтобы местный изобретатель познакомился с новым директором ВИАМа, института авиационных материалов — Шалиным. Предлагаемые им виды никелевых сплавов, высокопрочных сталей и новых образцов титана, позволяли совершить революцию в авиастроении. Папочку, в два десятка листов, Степан Арамович и передал при встрече конструктору, начисто при этом потеряв его, как собеседника. Павел Александрович, как только понял, что попало ему в руки, с головой погрузился в чтение, время от времени возвращаясь к уже прочитанным листам, и недоверчиво хмыкая.
