…В крови бурлит послевкусие. Я так и не могу сменить положение, встать с капота до тех пор, пока плечи не накрывает теплый плед. Алекс разворачивает меня к себе, прижимает, затем отстраняется, сжав мой подбородок, глядя в глаза.

А мне хочется смеяться. Что я и делаю, погружаясь в омуты его бездонных очей — опять голубые, как воды залива. Улыбку счастливой женщины не остановить и не заглушить.

— Ты улыбаешься! — хрипло, с легким изумлением отмечает Крейн. — Даже от моих наказаний.

— Это было не поощрение? — плед не может согреть меня так, как жар его тела, к которому я неосознанно прижимаюсь. — Надо было предупредить… что ты меня наказываешь…

— Марина, ты как дитя! — Алекс гладит меня по голове, поддавшись порыву, прижимает к своей груди, лаская пальцами затылок. — Мы не в Сан-Тропе! Это Норвегия, здесь не бывает бархатного сезона…

— Мне просто захотелось искупаться.

— Отшлепать бы тебя так, чтобы подобные мысли больше не посещали твою очаровательную головку. Наверное, этим я и займусь по возвращению в столицу.

— Смотри не переусердствуй.

— И откуда в тебе такая дерзость? Спишу на юношеский максимализм.

— Спиши на другое, — счастливо улыбаюсь, парируя. — На «с кем поведёшься».

Я хожу по тонкому льду. Но сейчас у моего поступка нет и не будет последствий.

— Пей кофе и одевайся. Заболеешь — пеняй на себя.

Пью горький напиток. Эспрессо без сахара, острый — вкусовые предпочтения Крейна так похожи на него самого! И это сводит меня с ума…

Такую тьму я готова пить глубокими глотками, как и эспрессо с добавлением кайенского перца. И сахара не надо. Но сейчас в глазах стоящего напротив мужчины — апокалипсис.

Нет того умиления моему ребячеству и дерзости, которое так часто сглаживало острые углы пять лет назад. Долгие пять лет назад. Мы оба стали старше на вечность, и игры закончились. Я зря ищу в сегодняшнем Алексе отголоски того, прежнего, который любил меня без памяти и готов был закрывать глаза на многое.

Почему я сбежала? Смотрю в завихрения огненной тьмы в его зрачках и понимаю: начни все сначала — сделала бы тоже самое. Вырвала бы сердце прочь из груди. Прошла бы снова через эти бессонные ночи с метаниями и рыданиями. И никогда бы не пожелала даже и врагу такой встречи.

Рисовала ее часто в воображении. Но никогда там не было панического ужаса. Только предвкушение и возбуждение. Война может завести иногда похлеще любви, но только не тогда, когда ты оказываешься в один момент в ее эпицентре без оружия…

— Знаешь, кто ты? — я не знаю, откуда эта отчаянная смелость, знаю одно — чем дальше я буду молчать и подыгрывать этому психопату, тем сильнее шанс, что он подавит меня своей шизанутой энергетикой. — Я скажу. Скажу, как есть, хоть обижайся, хоть нет. Ты дебил, который не может ничего, кроме как угрожать своей бывшей и пугать ее заезженными из кинотриллеров фразами. Ты решил, это круто? Кино насмотрелся? Найди себе малолетнюю дуру, которая на это поведется… если вообще поведется, и с ней играй в эти тупые игры…

Закончить свою обличительную речь я не успеваю. Крейн делает шаг вперед. Все происходит в один момент. Потемневший взгляд светлых глаз. Взмах ладони. И я не успеваю опомниться, как мою щеку обжигает жаром. Не болью. Всего лишь теплом от несильного удара ладонью наотмашь.

Ударом по сердцу, хотя целился мой бывший любимый человек по лицу…

Наверное, я все же не смогла выдержать этот удар так, как полагалось. Презрительно улыбнуться, вскинув голову, сдвинуть брови, засунув свой страх и потрясение куда подальше, посмотреть в глаза Крейна с вызовом — так, чтобы у него в ту же минуту появилось непреодолимое желание отвести глаза, переосмыслить происходящее и извиниться. Это легко только в воображении, где можно возомнить себя кем угодно. Да хоть супергероем, который ломает ему руку, валит на лопатки и голосом киношного злодея обещает вырвать сердце за еще один такой поступок.

Я сделала почти то же самое — смотри первый пункт. Но спустя непонятно сколько времени. А в первый момент моя реакция была ровно такой, какой ее хотел видеть Алекс. Ведь не делает этот монстр ничего, предварительно не распланировав.

Подняла глаза, чувствуя себя маленьким ребенком, попавшим в лапы злобных взрослых. Ребенка, которого всегда окружали любовью и никогда не били. С застывшими в глазах слезами обиды и немым вопросом «зачем?» Пусть и продлилось все это не больше десяти секунд, Алекс все прекрасно понял и увидел.

Если бы в этот момент в его глазах вспыхнул огонь веселья и превосходства, а на губах заиграла самодовольная улыбка, я бы не была столь дезориентирована. Это было бы ожидаемо. Но в том то и дело, что в его голубых бездонных глазах, которые в свое время свели меня с ума, ничего этого не было. Только холод, спокойствие, выжидательный прищур. Как будто пощечина была для него в порядке вещей настолько, что ничего не задела внутри.

Я отняла ладонь от щеки. Пусть это и не было похоже на удар, скорее, легкий шлепок, но кожа пульсировала огнем.

Страх и ужас куда-то испарились. Так часто бывает, когда тебя перестают держать в подвещенном состоянии, и приходит осознание: все происходящее просто офигеть, насколько серьезно.

— Пока ты не наговорила себе штрафных балов, Марина, — глядя как будто сквозь, спокойно произнес Алекс, — Я расскажу тебе, на каких условиях заберу тебя обратно.

От этой самоуверенности хочется рассмеяться, либо закричать. Я выбираю свою обычную в таких случаях защиту.

— Забери справку от психиатра. И вали прочь из этого города. Ты думаешь, тебе никто не обломает рога?

— Рассчитываешь на своего бывшего любовника? — тон голоса Крейна не меняется. — Что ж, попытаться стоит, если он еще не уехал прочь из города. Я в свою очередь позабочусь о том, чтобы обо всем узнала его супруга. Тебе известно, кто у нас Маргарита Александровна?

Очередной удар. Я его отбиваю. Еще не знаю, что скоро их будет столько, что не спасет даже щит.

— И об этом тебе известно. — Мой голос не дрожит только чудом. От пощечины еще болит сердце, а хуже встречи с женой Валерия, прокуроршей от бога, и не придумать. Самое простое, что она сделает — подкинет мне наркоту. А самое непростое — даже думать не хочу.

— Да, мне известно все. Козыри закончились?

— Я лучшая подруга Юлии Лавровой!

— И ты думаешь, мэр кинется сломя голову решать чужие вопросы? Что ты готова ему предъявить? Преследование? Я не делаю ничего запредельного. А господину Лаврову перед новыми выборами и на пороге второй волны пандемии совсем не до твоих проблем. Поэтому хватит играть в детский сад. Никто не будет вызывать родителей хулигана к директору. Я предлагаю нам решить этот вопрос как двум взрослым людям без обмена непонятными любезностями.

Я подняла глаза. В тот момент я и вправду его не боялась. Мне казалось — ненавидела. Ведь симптомы возбуждения и ненависти бывают так зеркально похожи.

— А если я тебя пошлю на хрен, Саша?

Если он сейчас попытается ударить меня снова, я накатаю заявление. Побои недостаточны для снятия, но я умею быть убедительной. Я ни в чем не виновата! Если мужчина опустился до запугиваний, вместо того чтобы попытаться завоевать меня снова — его личные проблемы!

Я закусила губу и против воли разорвала наш зрительный контакт. Если бы все сложилось иначе! Если бы Крейн нашел в себе силы и волю осознать собственные ошибки, ослабить поводок давления, понять мои мотивы поступков и попытаться начать все сначала!

Но нет. Ему было даже плевать на то, по какой именно причине я ушла! Ему не нужно было мое согласие ьез жестких рамок. Я сейчас все это прекрасно понимала.

— А если ты пошлешь меня на хрен, Марина, я пошлю твою жизнь в ад. И это не пустые слова.