Жизнь пожелаю тебе пройти до меты без горя,

        Если эти стихи ты без досады прочтешь.

        Пусть у гневных богов для себя я не вымолил милость,

        Да не отвергнут они эту мольбу о тебе.

5     Не сосчитать друзей, пока благоденствие длится,

        Если же небо твое хмурится, ты одинок.

        Видишь — стаей летят на светлую крышу голубки?

        Башни угрюмый свод птиц не приманит никак.

        К житнице, где ни зерна, муравьи не ползут вереницей,

10   Где изобилье ушло, к дому друзья не спешат.

        Как неразлучно тень провожает идущих под солнцем,

        А лишь сокрылись лучи в тучах, и спутницы нет, —

        Так ненадежная чернь следит за лучами Фортуны:

        Чуть набегут облака, сразу отхлынет толпа.

15   Пусть до смерти, мой друг, тебе это кажется ложью!

        Правду печальных слов сам я на деле узнал.

        До прогремевшей грозы стекалась толпа, не скудея,

        В мой хоть известный, а все ж чуждый тщеславия дом.

        А пошатнуло его под ударом — и все, убоявшись,

20   Как бы не рухнул кров, скопом пустились бежать.

        Не удивительно мне, когда молний иные страшатся,

        Видя, как в их огне все полыхает окрест:

        Но когда друга друзья в превратностях не покидают, —

        Это и в злейшем враге Цезарь умеет ценить.

25   Будет ли гневаться он, кто всех и терпимей и выше,

        Если сраженного друг любит, как прежде любил.

        Вызнав, как Пилад арголидцу Оресту привержен,

        Дружбой такой, говорят, сам восхитился Фоант.[540]

        Верность, какая во всем единила Патрокла с Ахиллом,

30   Гектор в своих речах не уставал прославлять.

        Благочестивый Тесей сопутствовал дерзкому другу

        В мир теней — и о нем бог преисподней скорбел.

        И уж наверно, Турн, не с сухими глазами внимал ты,

        Как Эвриалу хранил верность бесстрашную Нис.[541]

35   Мы в противнике чтить готовы преданность падшим.

        Горе! Эти мои внятны немногим слова.

        Так у меня сложились дела, так судьба повернулась,

        Что остается одно — слезы безудержно лить.

        Все ж, как ни горько я удручен тяжелой невзгодой,

40   Мне от успехов твоих стало светлей на душе.

        Их я провидел давно, поверь — едва твое судно

        В плаванье ветер погнал, силы еще не набрав.

        Если высокий нрав, если жизнь без пятна возвышают

        Смертного, — значит, никто выше тебя не стоит;

45   Если всех других красноречьем один превосходит,

        Правым не ты ли всегда дело представить умел?

        Я изначально еще предрек тебе, восхищенный:

        «Сцены широкой, друг, ждут дарованья твои!»

        Это не печень овец, не левые грома раскаты

50   Мне подсказали, не птиц вещий язык и полет:

        Разумом я предузнал, уменьем судить о грядущем

        Правду постиг без примет, предугадал и предрек.

        Все оправдалось, и вот от души теперь поздравляю

        Я и тебя и себя, что не сокрыл ты свой дар.

55   Если б, о если бы свой сокрыл я во мраке глубоком,

        Тихо творил бы труды, не выставляя на свет!

        В строгой науке своей обрел ты пользу, вития,

        Мне наука моя легкая вред принесла.

        Жизнь моя, впрочем, известна тебе: чему он в поэмах

60   Учит, поэт от того нравом, ты знаешь, далек.

        Знаешь: давние это стихи, молодая забава;

        Хоть и нельзя похвалить, все ж только шутка они!

        Пусть весомого я ничего не представлю в защиту,

        Думаю: старый грех можно бы нам и простить.

65   Дело мое не оставь, добивайся прощенья для друга.

        Вышел достойно ты в путь — дальше достойно иди!

        Все до последней строки, что прочтешь ты в книжечке этой

        Было написано мной в трудных тревогах пути.

        Видела Адрия нас, когда средь открытого моря

        Я в ледяном декабре дрог до костей и писал;

5     После, когда, покинув Коринф, двух морей средостенье,

        Переменил я корабль, дальше в изгнанье спеша,

        Верно, дивились на нас в Эгейских водах Киклады:

        «Кто там под свист и вой в бурю слагает стихи?»

        Странно теперь и мне самому, как при этом смятенье

10   Духа и гневных вод гений мой все ж устоял!

        Оцепененье ли чувств иль безумие этому имя,

        Легче в привычных трудах делалось мне на душе.

        Часто гоняли меня по волнам тученосные Геды,

        Часто под взором Плеяд море вскипало грозой.

15   Часто мрачил нам день эриманфской Медведицы сторож,

        Или Гиады Австр в ливнях осенних топил.

        Море врывалось порой в корабль — но и тут я, бывало,

        Сам трепету, а рукой стих за стихом вывожу.

        Вот и сейчас: на ветру напряглись и стонут канаты,

20   Вогнутым горбясь холмом, пенный вздымается вал.

        Вижу, кормчий забыл искусство свое и, с мольбою

        К небу ладони воздев, помощи ждет от богов.

        Всюду, куда ни гляжу, только смерти вижу обличье,

        Страхом пред ней смятены мысли, и в страхе молюсь.

25   Только бы в гавань прийти! Но и гавань ужасом полнит:

        Моря опасна вражда — берег опасней вдвойне.

        В злобе они равны, и людей и моря коварство,

        Вы как два близнеца, буря морская и меч:

        Подстерегает клинок, чтобы кровью пришельца упиться,

30   Буря ревнует стяжать смерти гонимого честь.

        Слева — варварский край, племена живут грабежами,

        В войнах, в крови, в резне ищут добычи они.

        Как ни бушует морской простор в неуемном волненье,

        Зимних жесточе бурь жадные эти сердца!

35   Тем снисходительней нам ты простишь, справедливый читатель,

        Если твоих надежд не оправдали стихи,

        Я писал их, увы, не в садах моих, как любил я,

        Не по привычке былой, нежась в постели, слагал:

        Дней коротких лучи уловляя, игрушка пучины,

40   Я пишу, а волна хлещет мне прямо на лист.

        Развоевалась зима и, напрасно грозя, негодует,

        Что не страшится поэт, пишет и пишет стихи!

        Может зима сломить смельчака — но пусть она, боги,

        Только я кончу стихи, в злобе покончит с собой!