Новой добычей твоей сицилийские женщины стали.
Что мне Лесбос теперь? Быть сицилийкой хочу!
Прочь беглеца моего отошлите из нашего края.
Жены Нисейской земли, девы Нисейской земли!
55 Пусть его льстивый язык не обманет вас ласковой ложью, —
Все, что вам говорит, раньше он мне говорил.
Также и ты, что живешь на сиканских горах, Эрицина, —
Я ведь твоя, — помоги жрице, воспевшей тебя.
Прежним неужто путем пойдет судьба моя злая,
60 Будет ли дальше она так же сурова ко мне?
Шел мне шестой только год, когда матери кости, до срока
Собраны в пепле костра, выпили слезы мои.
Брат мой растратил добро, опутанный страстью к блуднице;[165]
Что же досталось ему? Только позор и разор.
65 Стал, обеднев, бороздить он проворными веслами море,
Что промотал без стыда — хочет бесчестно нажить;
Возненавидел меня за мои увещанья, за верность, —
Вот что мне принесла честных речей прямота!
Но, будто мало бед, без конца меня угнетавших,
70 Дочка прибавила мне новых тревог и забот.
Ты последнею стал причиной горя и жалоб:
Гонит, как прежде, мою ветер враждебный ладью.
Пряди волос у меня по плечам висят в беспорядке,
И самоцветных камней нет уж на пальцах моих;
75 Золота нет в волосах, и дарами земли Аравийской[166]
Больше не пахнут они; грубое платье на мне.
Что наряжаться теперь? Кому я хочу приглянуться?
Всех стараний моих рядом виновника нет!
Нежно сердце мое, легко его стрелами ранить,
80 В нем — причина того, что влюблена я всегда.
Видно, когда родилась я, такой мне закон положили
Сестры и спряли тогда мне не суровую нить.
Либо искусство мое и занятья мне нрав воспитали,
Нежным, податливым дух Талия сделала мой.
85 Надо ль дивиться тому, что пушком пленил меня первым
Возраст, который пленить может и зрелых мужей?
Ты бы, Аврора, его похитила вместо Кефала,
Да не пускает тебя первый похищенный твой;
Если бы Феба его увидала всевидящим взором,
90 Волей ее усыплен был бы надолго Фаон;
В небо его в колеснице своей увезла бы Венера,
Только боится — а вдруг Марсу понравится он.
Ты не мальчик уже, но еще и не юноша, — годы
Самые лучшие! Ты — сверстников честь и краса!
95 К нам, прекрасный, вернись, прижмись к груди моей снова,
Сам не люби, но любить мне, умоляю, позволь!
Я пишу, а из глаз невольные катятся слезы;
Видишь, как много слов в этих размыто строках.
Пусть ты уехать решил, но ты мог бы смягчить расставанье,
100 Перед разлукою мне молвивши: «Сафо, прощай!»
Ни поцелуев моих, ни слез не унес ты с собою,
Я без тревоги жила, боли такой не ждала.
Кроме обиды, ты мне ничего не оставил на память,
И у тебя никакой памятки нет от меня.
105 Я и напутствий тебе не дала, да и если дала бы,
То лишь одно: чтобы ты Сафо не смел забывать.
Я неразлучным со мной клянусь тебе Купидоном,
Силой святой девяти избранных мною богинь, —
Чуть лишь мне кто-то сказал: «Покидает тебя твоя радость», —
110 Долго я не могла ни говорить, ни рыдать.
Не было слов на устах и слез в глазах пересохших,
Только стесненную грудь холод сковал ледяной.
Боль утихла — тогда я ударила в грудь кулаками.
И не стыдилась при всех с воплями волосы рвать,
115 Словно несчастная мать, что сама бездыханное тело
Сына несет на руках к месту, где сложен костер.
Брат мой Харакс, несчастьем сестры упиваясь злорадно,
Часто ко мне на глаза стал появляться сейчас,
Чтобы меня устыдить моей печали причиной,
120 «Что ей рыдать? — он твердит. — Дочь ведь жива у нее!»
Вместе стыд и любовь не ходят; с грудью наружу,
В порванном платье — такой люди видали меня.
Нет от тебя мне покоя, Фаон: тебя возвращают
Сны — и делают ночь ярче погожего дня.
125 Рядом с собой тебя нахожу, хоть ты и далеко,
Только ведь радость дарят слишком недолгую сны.
Снится мне, будто твоя рука под моей головою.
Снится, что на руку мне голову ты положил,
Твой поцелуй узнаю, языка твоего прикасанье. —
130 Кстати сорвать поцелуй, кстати вернуть ты умел.
Будто и вправду ты здесь, я шепну тебе слово, ласкаясь,
Чтобы любви послужить, губы не спят и во сне.
Стыдно сказать, что бывает затем, — но все же бывает;
Радуюсь я, а потом быть без тебя не могу.
135 Всходит Титан и взорам себя открывает и землю,
Я же тоскую, что сон быстро покинул меня.
В лес, в пещеры бегу, будто лес и пещеры помогут, —
Часто бывали они стражами наших утех.
Словно как та, что Фурий сестрой Эрихто[167] гонима,
140 Мчусь я, не помня себя, космы висят по плечам.
Видят глаза нетесаный туф на сводах пещеры, —
Раньше тут был для меня мрамор мигдонский, не туф.
Лес нахожу, который не раз давал нам с тобою
Ложе и нас защищал плотным покровом листвы,
145 Не нахожу лишь того, кто владел и лесом и мною;
Что без него мне леса? Он их сокровищем был.
Вижу примятую я траву на лужайке знакомой:
Нашей тяжестью мы стебли пригнули к земле.
Здесь я легла, и к месту, где ты лежал, прижималась,
150 Милая прежде трава выпила слезы мои.
Ветки, казалось, со мной горюют, поникнув листвою,
Не было слышно меж них сладостной жалобы птиц.
Только об Итисе песнь исмарийском птица Давлиды[168]
Пела, печальная мать, в скорби о мести своей.
155 Итиса птица поет, а Сафо — любовь и разлуку,
Все остальное вокруг, будто бы в полночь, молчит.
Есть, прозрачней стекла, в лесу источник священный,
Верят у нас, что таит некое он божество.
Ветви над ним широко водяная раскинула ива,
160 Словно роща густа; берег травою порос;
Здесь я легла, чтоб мое отдохнуло усталое тело.
Вижу сквозь слезы: стоит рядом одна из наяд
И говорит: «Если жар безжалостный сердце сжигает,
То в Амбракийскую ты землю скорее ступай.
165 Там во всю ширь с высоты Аполлон моря озирает,
Берег Левкадским зовет или Актийским народ.[169]
Девкалион, когда к Пирре горел любовью, отсюда
Бросился и, невредим, лег на соленую гладь.
Тотчас ответная страсть спокойного сердца коснулась
170 Пирры, и Девкалион тотчас утишил свой пыл.
Этот закон Левкада хранит; туда отправляйся
Тотчас же и не страшись прыгнуть с вершины скалы».
