360 Вакх, окропляешь всегда чистым вином ты рога.

        Так; поделом пострадала свинья и коза поплатилась;

        Но разве бык виноват или виновна овца?

        Слезы лил Аристей, когда он увидел, что пчелы

        Сгинули все до одной, начатый бросивши сот.

365 Но лишь лазурная мать[324] увидала, как горько он плачет.

        То обратилась к нему, так утешая его:

        «Плакать, мой сын, перестань! Протей возместит твой убыток

        И возвратит все добро, что ты теперь потерял.

        Но чтобы он тебя не смущал, меняя обличья,

370 Обе руки ты его крепким опутай узлом».

        Мальчик идет к вещуну и, от сна размякшие руки

        Старца морского схватив, крепкою вяжет петлей.

        Бог, меняя свой дик, обойти его хочет обманом;

        Но, укрощенный, опять принял свой подлинный вид

375 И, поднимая лицо с бородою лазурной и влажной,

        «Хочешь ты знать, говорит, как воротить себе пчел?

        Тело убитого ты засыпь землею теленка:

        То, о чем просишь меня, даст погребенный телок!»

        Делает это пастух, и ползут из теленка гнилого

380 Пчелы, и тысячи душ рвутся на свет за одну.

        Рок настиг и овцу — за то, что щипала вербену,

        Что благочестно несет старица сельским богам.

        Где безопасность найдешь, когда жизнь свою и жертву приносят

        Даже дающие шерсть овцы и труженик бык?

385 Перс закалает коня лучистому Гипериону:

        Быстрому богу нельзя медленный жертвовать скот.

        После того, как за девушку лань заклали Диане,[325]

        То и теперь ей, хоть нет девы, но жертвуют лань.

        Видел я сам, как утробой собак чтут Гекату сапеи,

390 Чтит и народ, что в твоих, Гем, обитает снегах.[326]

        Крепкому сторожу сел[327] точно так же режут осленка;

        Это постыдно, но все ж этому богу под стать.

        В честь плющеносного Вакха давала ты, Греция, праздник,

        Что каждой третьей зимой правят в указанный день.

395 Даже и боги тогда собрались, почитая Лиэя,

        Как и все те, кто не чужд шуток любовной игры,

        Паны и вся молодежь охочих до сласти сатиров,

        Да и богини из рек и деревенских пустынь.

        Прибыл и старый Силен на осленке с прогнутой спиною;

400 Красным явился всех птиц пахом пугающий бог.

        В роще все вместе сошлись, для веселого пира удобной,

        Ложа найдя себе там прямо на мягкой траве.

        Либер вино наливал, венками венчал себя каждый,

        Воду, вино разбавлять, щедро ручей подавал.

405 Вот и наяды пришли: у одних — распущены косы,

        А у других завиты волосы ловкой рукой;

        Эта служила, тунику себе подобрав до коленей,

        Та в широкий разрез кажет открытую грудь;

        Эта открыла плечо, та подолом траву задевает,

410 Тесная обувь ничьей нежной не жала ноги.

        Ласковым пламенем те распаляют влюбленных сатиров,

        Эти — тебя,[328] что сосной переплетаешь виски;

        Да и Силен загорается сам неугасшею страстью,

        Хоть и бесстыдно себя все не считать стариком!

415 Красный, однако, Приап, садов и краса и охрана,

        Только Лотидой одной был без ума увлечен:

        Любит, желает ее, ей одною он только и дышит,

        Знаки он ей подает и донимает ее.

        Спесь у красавиц в душе, красотке сопутствует гордость:

420 Только смеется над ним и презирает его.

        Ночь наступила, вино одурманило души, лежали

        Все, разбредясь, и смежил накрепко очи всем сон,

        Вот и Лотида, устав от игр, удалилась под ветви

        Клена, чтоб там отдохнуть на травянистой земле.

425 Тут любовник встает, затаивши дыханье, крадется

        Молча, на цыпочки встав, и подбирается к ней.

        Тайную тронув постель белоснежной нимфы, он в страхе,

        Как бы дыханье его не услыхала она.

        Он уже лег на траву и рядом с ней приютился,

430 Но не проснулась она, полная крепкого сна.

        Радостен он и, подняв осторожно от ног ее платье,

        Вот уже начал искать путь к исполненью надежд.

        Вдруг тут осленок, верхом на котором Силен появился,

        Вовсе некстати своим голосом грубым взревел.

435 В ужасе нимфа, вскочив, оттолкнула руками Приапа

        И всполошила кругом рощу, пустившись бежать.

        Бог же, державший уже наготове оружие страсти,

        Общим посмешищем стал в ярком сиянье луны.

        Смертью своей заплатил крикун за свой голос, и этой

440 Жертвой обрадован был бог Геллеспонтских пучин.[329]

        Были когда-то и вы в безопасности, птицы, утеха

        Сел и лесов, за собой вовсе не зная вины;

        Гнезда свивали себе, согревали перьями яйца

        И щебетали своим горлышком сладкий напев.

445 Все по-пустому! Язык преступным ваш оказался:

        Думают боги, что вы мысли их в силах открыть.

        Это и вправду ведь так: вы, близкие к небу, способны

        Голосом или крылом верные знаки подать.

        Долго не трогали птичью породу, теперь убивают,

450 И на утеху богам сплетников жарят кишки;

        Горлицу у голубка отнимают, подружку от друга,

        Чтобы потом опалить на идалийских кострах.

        Не помогает и гусю, что он защитил Капитолий,

        Печень его на твоем блюде, Инахова дочь.

455 Ночью хохлатый петух для ночной погибает богини,

        Так как он теплого дня бодро вещает приход.

        Временем этим Дельфин восходит, блистая над морем,

        И поднимает свой лик, выйдя из отчих глубин.

        Утро грядущего дня рассекает надвое зиму

460 И продолжает ее, вровень деля пополам.

        В день за этим пойдет торжество в честь аркадской богини;

        Будет Аврора его, бросив Тифона, смотреть.

        Турна сестра, и тебя во храм свой день этот принял

        Там, где Девы вода Поле собой обняла.[330]

465 Где я причины найду этих празднеств обрядов и чина?

        Кто поведет мой корабль в моря средину теперь?

        О, просвети меня ты, чье имя исходит от песен,

        Будь благосклонна, не дай чести твоей оскорбить!

        До появленья луны возникла, коль можно ей верить,

470 Эта земля и несет имя Аркада она.

        Здесь жил Эвандр, чей отец и мать одинаково славны,

        Но материнская кровь в нем знаменитей была,

        Ибо, когда озарилась душа ее светом эфирным,

        Стала она возглашать истину божеских слов.

475 Сыну она предрекла и себе в грядущем тревоги,

        Да и другое еще, что оправдалось потом.

        Так, еще юношей был он с провидицей матерью изгнан,

        Бросил Аркадию он и паррасийский очаг,[331]

        И говорила она ему, проливавшему слезы: