Выходить в Тяньцзинь решили днем. Со слов Константина Андреевича, в это время суток вокруг Порт-Артура истребителей и миноносцев не наблюдается, а кружат в паре броненосный крейсер «Якумо» и бронепалубник «Есино», которые пытаются подловить наших «Михаила Хохлова» и «Аскольда», а те, в свою очередь, вместе с подводными лодками «Касаткой» и «Белухой» пытаются поймать японские крейсера.

– Командуйте, Константин Александрович, – сказал я и перекрестился. На такой посудине мне в море выходить еще не приходилось.

«Лейтенант Бураков», выйдя на внешний рейд, осторожно прошел минные заграждения и, набирая скорость, направился к Бохайскому проливу. По правому борту в туманной дымке виднелся берег. Сопки, или, как их здесь называли, горы Высокая, Перепелиная и Золотая также были в тумане, теряя свои очертания.

На море было небольшое волнение, но набирающий скорость эсминец начал зарываться в воду, его форштевень при опускании вниз разрезал волну, которая расходилась в стороны, но частично перекатывалась через носовую палубу. При этом большое количество брызг стало долетать до смотровой площадки. В результате я и Панферов спустились вниз и зашли в рубку.

Для меня же стало сюрпризом то, что я абсолютно не чувствовал признаков морской болезни. Обрадованный этим событием, я автоматически начал мурлыкать себе под нос любимую песню моего деда – «Прощайте, скалистые горы».

Тот во время Великой Отечественной войны, начав ее в разведвзводе стрелкового полка, после ранения попал служить в морскую пехоту на полуостров Рыбачий и часто ходил в разведрейды на торпедных катерах. Потом вместе со своей частью был переведен на Дальний Восток, а после войны с Японией, демобилизовавшись после еще одного ранения, построил дом в станице Черняева и женился на потомственной казачке. Только вот после принятия на грудь энного количества горячительных напитков песни пел в основном не казачьи, а морские. А «гимн катерников», как часто называли эту песню, исполнял в обязательном порядке. Он у него был номер один в репертуаре.

– Тимофей Васильевич, а что за песню вы напеваете? – перекрывая шум двигателя, громко спросил меня стоящий рядом Панферов.

– Придем в Тяньцзинь, обязательно исполню ее для вашего экипажа. Думаю, вам понравится. Только что в голове сложилась пара куплетов, – ответил я, прикидывая, что как-то надо будет переделать несколько строк, где упоминается Рыбачий.

– Если она будет так же прекрасна, как песня о «Варяге», то вам нельзя будет появляться в кают-компаниях кораблей Тихоокеанской эскадры, если вы беспокоитесь за свою печень, – улыбаясь, произнес командир эсминца, а потом с укором произнес: – Что же вы, Тимофей Васильевич, в ресторане не сказали о том, что это вы автор песни о подвиге крейсера «Варяг»?!

– Не успел, Константин Андреевич, тревога помешала, – я хотел развести руками, но вместо этого схватился за поручень, так как корабль вновь нырнул вниз.

Панферов же стоял как влитой, даже не покачнулся.

– Как там генерал Вогак себя чувствует? Может быть, на такой волне уменьшим ход? – задал я вопрос, переживая за Константина Ипполитовича.

– Его разместили в гамаке, так что он особо качки не ощущает. Тем более что я, как гостеприимный хозяин, предложил господину генералу адмиральского чая. С ним сейчас мичман Селезнев. Так что все будет в порядке. Нам на двадцати узлах идти-то всего часов десять.

В этот момент в рубку зашел матрос, который что-то сказал Панферову, и тот выскочил на палубу будто ужаленный, выхватив из специальной стойки бинокль. Вскоре Константин Андреевич вернулся назад и перевел ручку телеграфа на «полный ход».

– Хвост за нами увязался. Насколько смог рассмотреть, это пара истребителей типа «Сиракума». Серьезные для нас кораблики, – произнес командир миноносца, подойдя ко мне вплотную.

– Насколько серьезные?

– У них трехдюймовка на баке против нашей сорокасемимиллиметровки на корме, – кап-два покачал головой, – да и по скорости особо не уступают. Хорошо, что позади нас милях в трех идут. Если корабль не подведет, то вряд ли догонят. Господи, спаси и сохрани! Пойду нашему старшему инженеру-механику Звереву о проблеме сообщу, заодно узнаю, как механизмы себя ведут.

Панферов покинул рубку, а я переглянулся с матросом-рулевым и, признаюсь, в его взгляде увидел большое беспокойство. Это беспокойство не отпускало меня следующие пять часов, которые японские истребители настойчиво преследовали нас, постепенно сокращая расстояние. И их упорство можно было объяснить только тем, что они знали, кто находится на борту.

Последний налет на Порт-Артур показал, что, несмотря на усилия Едрихина, агентура противника в городе осталась, и она имеет доступ к получению важной информации и надежную быструю связь.

Как я полагаю, кроме шаблонных действий русских кораблей на дежурстве именно агентурные сведения позволили японцам точно установить наши минные постановки, в результате чего, прорвав их брандерами в узком месте, три миноносца противника смогли проникнуть на внутренний рейд и выпустить мины в наши броненосцы, поставив окончательный крест на «Петропавловске».

К этим же выводам пришел и Алексей Ефимович. Начальник контрразведки Порт-Артура после неудачного боя развил бурную деятельность, задействовав все имеющиеся под рукой силы. Но хоть кого-то выявить так и не смог до нашего отъезда. Правда, намекнул мне, что есть зацепочка по одному из служащих адмиралтейства, который имеет доступ к достаточно секретной информации, касающейся постановки минных и боновых заграждений.

Как думаю, капитан Едрихин с его хваткой бульдога этого типа размотает, так же как и вскрыл эсеровскую тройку боевиков, которые должны были вместе с Савинковым осуществить ряд диверсий на броненосцах, когда те встали бы на ремонт. Один из террористов устроился на работу на плавучий, а второй в сухой док Порт-Артура. Планировался у них и вывод из строя механизмов обоих доков для затягивания ремонта кораблей. Закончилось все для этой четверки расстрелом.

Генерал Вогак, к которому я спускался час назад, чтобы проведать его, да и нервы успокоить небольшой порцией адмиральского чая, мои подозрения о настойчивости японцев в нашем преследовании поддержал. Личный порученец русского царя и военный агент в Китае – неплохой приз для противника. Тем более в китайских территориальных водах японцы чувствовали себя как дома.

Панферов, присоединившийся к нашему мини-совещанию, пообещал, что не даст догнать себя вражеским кораблям до Тонгу[13], где высадит нас, а потом спустится вниз по течению и заблокирует фарватер у фортов Таку. По его мнению, японцы не решатся под стволами имперских пушек устроить боевые действия. Китайцы хорошо помнят, как вели себя представители Страны восходящего солнца во время японско-китайской войны.

Мои размышления прервал матрос, который, скатившись по трапу, ворвался в рубку и скороговоркой выпалил:

– На вест-норд-вест дымы, вашвысокбродь!

Константин Александрович, взяв бинокль, направился на смотровую площадку, откуда вернулся минут через пятнадцать с мрачным выражением на лице.

– Вернее всего, японский истребитель идет на пересечение нашего курса. За ним еще видны дымы, но что там за корабль или корабли – пока не рассмотреть.

– Получается, нас ждали, Константин Александрович?

– Простым совпадением такую встречу тяжело назвать. Чем ближе к Чжилийскому заливу и устью Пэйхо, тем проще нас перехватить. А если истребителю те, кто у нас на хвосте сидят, еще и наш пеленг передали, то это сделать проще простого, – с этими словами Панферов перевел ручку телеграфа на «самый полный ход». – Попробуем успеть проскочить у них под носом. Рулевой, вправо два румба.

– Есть два румба вправо, – ответил матрос-рулевой, поворачивая штурвал.

И началась гонка за жизнь. На корабле сыграли боевую тревогу. Экипаж занял места по расписанию. Из машинного отделения в рубку на минуту зашел старший инженер-механик Зверев, чтобы уточнить задачу.