Первые секунды после подрывов, когда противник растерян и не понимает, что происходит, наша группа использовала на все сто. Каждый из спецназовцев сделал как минимум по два точных выстрела, а кто-то успел и по три. Когда духи поняли, что на них напали, то быстро оправились от первоначального шока и начали оказывать сопротивление, и тут сказался их численный перевес, да и подготовленными они оказались очень хорошо.

Буквально на пятой секунде боя оставшиеся в живых духи открыли массированный огонь по нашим позициям. На расстоянии сто пятьдесят – двести метров начало сказываться преимущество автоматических винтовок за счет точности боя. А потом ударили РПГ.

Одна из гранат разорвалась рядом со мной. Слава богу, что заряд кумулятивный, а не термобарический или осколочный, которые будут изобретены позже. Но мало все равно не показалось. Кажется, меня контузило, так как рывок духов в атаку я проморгал, а потом поторопился нажать кнопку подрыва. В результате МОНки сработали не так эффективно, как хотелось бы.

Теперь от меня как сапера ничего уже не зависело, и я взял СВД. Проверил её состояние, не сбился ли прицел. А потом начал дышать так, как меня обучал мой тренер по биатлону в ДЮСШ, которого мы, пацаны, между собой называли дед Костян.

Любой биатлонист должен уметь на огневой позиции мгновенно погасить свои эмоции, восстановить дыхание и забыть обо всем, что не связано с предстоящим выстрелом. И дед Костян тех, кто был перспективен для спортивной карьеры, учил не просто стрелять, а передавал искусство стрельбы, основанное на слиянии со своим оружием в одно целое.

Это было похоже на ябусамэ – японское искусство стрельбы из лука со скачущего коня, которое помогало самураю научиться концентрации, дисциплине и точности выстрела. Оно обучало методам дыхания для стабилизации ума и тела, придавая ясность и сосредоточенность. Уметь спокойно натянуть лук, прицелиться и выстрелить в пылу битвы, а потом повторить было признаком настоящего самурая, который овладел этим искусством и своим страхом.

Для впадения в транс каждый по совету тренера выбирал себе ключ. У меня были слова: «Золотой ключик – ключик золотой».

Золотой ключик. Вдох-выдох. Ключик золотой. Вдох-выдох. Если я вижу цель – значит, я попаду.

Поймав промежуток между выдохом и вдохом, нажал спусковой крючок, целясь в моджахеда, который поднимал на плечо РПГ. Не чувствуя отдачи винтовки, не слыша загрохотавшего рядом пулемёта Ямы, перевёл прицел винтовки дальше, нажал на спуск еще раз. Потом еще и еще. Золотой ключик – ключик золотой.

– Ермак! Ермак! Мать твою!!!

Я почувствовал, что меня кто-то трясет за плечо. С трудом выходя из транса, понял, что это Виталий Погребной.

– Командир ранен, у меня ПКМ накрылся. Пуля в ствольную коробку попала, затворную раму заклинило. Снайпер откуда-то бьёт.

Яма тараторил, как из пулемёта. Было видно, что его ощутимо потряхивает от адреналина.

– Ну ты даешь, Ермак. Если бы сам не видел, ни за что бы не поверил. Ты с двух обойм минимум двенадцать духов положил за пару минут. Я пулемет не успевал перевести на новую цель, – Виталий как-то истерично захохотал.

В этот момент раздался свист, и над позициями второго отделения, который долбил хвост каравана, расцвели разрывы мин.

– Эм два[50], судя по всему, работают. Ещё, что ли, один караван следом шёл? – произнёс сползший на дно огневой позиции Хан, выдавливая тюбик-шприц промедола, который вколол себе в бедро.

Предплечье командира было перетянуто жгутом, под которым была видна кровоточащая дыра раны.

– Тогда нам хана, товарищ старший лейтенант, – продолжая улыбаться, произнес Погребной.

– Яма, быстро к радисту. Вызывайте открытым текстом 164-й вертолетный отряд из Кундуза. Попробуем продержаться до их прибытия, – старлей выдернул шприц-тюбик и отбросил его в сторону.

Виталий, понятливо кивнув, начал выбираться из укрытия и почти сразу скатился назад, зажимая правой ладонью рану на макушке.

– Снайпер, сука, – пробормотал он, пытаясь достать левой рукой бинт из разгрузки.

Я вставил новую обойму в винтовку и ползком полез в обход валуна, за которым скрывалась наша позиция. Мины продолжали рваться на позициях второго отделения. Духи, шедшие в атаку, откатились назад на тропу и спрятались за трупами ишаков и камнями. Оттуда звучали редкие выстрелы.

«Где же ты, сука», – думал я, водя прицелом по местам, где бы спрятался и сам.

Что-то мелькнуло за валуном на балконе противоположного склона, но среагировать я не успел. Удар в предплечье, ниже приклада, заставил выронить винтовку, а следом раздался свист мины. Взрыв, удар в голову и темнота.

Спасли нас тогда вертолетчики 164-го отдельного отряда. Их, оказывается, отправили на перехват какого-то другого каравана, а они услышали нашу рацию. Скворец, наш штатный радист, сориентировавшись в обстановке, без приказа открытым текстом начал запрашивать помощь.

Летуны вывезли всю нашу группы, раздолбав звеном Ми-24 оба каравана. Как оказалось, духи шли по тропе двумя группами. Последняя везла на ишаках минометы. И там все моджахеды также были одеты в форму пакистанских пограничников.

С учетом экстренной эвакуации из-за большого количества раненых (двухсотых было трое, а ранены в основном осколками мин практически все), подтверждения, что мы вместе с вертолетчиками забили два суперкаравана, у нас кроме слов практически не было.

Пока до места боя добралась досмотровая группа, кто-то успел его хорошо подчистить. Кроме трупов ослов, да и то не всех, стреляных гильз там мало что осталось. Тем не менее группу и вертолетчиков наградили. Мне тогда перепал орден Красной Звезды.

– Тимофей Васильевич, Тимофей, что с тобой?!

Я вновь почувствовал, что меня кто-то трясет за плечо. Придя в себя, я не сразу смог понять, где я и кто передо мной. Такой провал в прошлое-будущее был у меня в первый раз. Оказывается, можно, судя по всему, за несколько мгновений пережить целый боевой выход, который длился тогда почти трое суток. И если честно, то меня такое состояние напугало. Последствия контузии?! Или особенности работы человеческого мозга?!

– Извини, Лавр Георгиевич, но что-то мне поплохело. А что произошло? – произнес я непослушными губами.

– Я сказал, что нам надо будет попасть через неделю в Кундуз на Лойя-джирга, а ты побледнел и застыл с остекленевшими глазами. Я тебя зову, а ты не слышишь. Пришлось трясти тебя за плечо, – от волнения Корнилов перешел на «ты». – Что с тобой?!

– В Кундуз говоришь?! Можно и сходить.

Рынок Кундуза, как и любой восточный рынок, имел свои особые черты. Начинался он большой площадкой, где стояли пригнанные для продажи бараны, и тут же вперемежку с верблюдами и лошадьми толпились продавцы и покупатели, которых интересовал только этот товар.

Пройдя это столпотворение, попали в первый ряд низких торговых лавок, заставленных товарами, причем в каждой из них на разостланном ковре прямо на земле восседал сам хозяин, окруженный предметами своей торговли.

Я, Корнилов и его верный спутник Худайкули сын Нарлы из Сиягырта пробирались через плотную рыночную толпу, которая шумела, толкалась и, казалось, ни на кого не обращала внимание. Но это было не так. Чужаков эта толпа определяла сразу.

Понятно, что десяток сипаев, сопровождавший британского офицера, сразу бросался в глаза. Да и толпа расступалась перед ними, провожая мрачными взглядами, тихо бросая проклятья в спину. Наша тройка, оказывается, тоже привлекала внимание, как ни старались мы слиться с окружающей средой.

Генерал-губернатор Субботич, который был очень против этого выхода в Афганистан, как довод приводил факт, что не может быть в одной группе туркмена, киргиза и пуштуна (это он про меня). Корнилов возражал, но, как оказалось, Деан Иванович был прав. Наша тройка, видимо, выделялась, привлекая внимание местных.