Он направился к дому, а я собрал инструмент: лопату, мотыжку и грабли. Забросив их на плечо, я повернулся к Беатрис.

— Ты не поможешь мне донести ружье?

— Хорошо. — Она подняла его, держа дулом к себе.

— Не так. — Я повернул оружие стволом вниз. — Эту штуку всегда нужно держать в сторону от себя, опустив дуло к земле.

— Не люблю оружие и никогда его не любила. Не понимаю, зачем оно тебе здесь нужно. Тут же на мили вокруг никого нет.

— А ты видишь вон ту траву? — я показал рукой. Она кивнула.

— В ней может скрываться целая сотня вооруженных людей, а ты и подозревать ничего не будешь, пока они не окружат тебя.

— Если бы они даже и были там, то чего бы они добились, напав на нас?

— А чего они добивались, напав на мою мать и сестру — холодно спросил я.

Беатрис промолчала.

— С них вполне хватает того, что в руках у них оружие. Винтовка дает человеку ощущение власти, и количество мужчин, у которых есть оружие, растет с каждым днем.

— Кому-то из них оно необходимо, чтобы защитить себя.

— Защитить? От кого? От чего?

— От правительственных войск, занимающихся террором, — с негодованием ответила она.

— Вряд ли ты знаешь их лучше меня, — сказал я довольно сухо. — Уверяю тебя, я не знаком ни с одним, кому бы хотелось воевать. Они чувствуют себя совершенно счастливыми в своих теплых казармах, и никто из них не хочет идти в поле, где его могут запросто подстрелить.

Мы подошли к дому. Я положил инструменты на землю, взял у Беатрис ружье.

— Нет, единственная причина, по которой человек хочет иметь оружие, — это ощущение власти. Если бы мы смогли прекратить распространение его среди народа, мы тем самым предупредили бы новую кровавую бойню, которая вот-вот начнется. Не знаю, возможно, мы уже опоздали.

Мы в молчании обошли дом и остановились перед входом. На галерее нас ждал Котяра. Беатрис пошла вымыть руки, а он приблизился ко мне, держа полевой бинокль.

— Взгляни-ка. — Он указал рукой в сторону хижины Мартинеса. Я поднес бинокль к глазам, повел им вдоль линии горизонта.

— Не вижу ничего.

— Бери выше, над тем местом, где должен стоять его дом.

Я сделал, как он говорит, и тогда увидел их. В восходящих потоках воздуха лениво парили три кондора. Я опустил бинокль.

— Ну и что? На поле валяется какая-нибудь падаль. Ты превращаешься в старую бабу.

— Мне это не нравится, — упрямо сказал Котяра.

Я внимательно посмотрел на него. За свою жизнь мне неоднократно приходилось убеждаться в безошибочности его интуиции. В некотором смысле он был настоящим лесным зверем — он чувствовал опасность задолго до ее появления.

— Хорошо, — согласился наконец я. — После обеда отправимся туда. О'кей?

Он бросил на меня недоумевающий взгляд, как делал в те моменты, когда в испанскую речь я вставлял то или иное английское слово. Затем кивнул.

— Договорились.

— Мне не хочется отсюда уезжать, — прошептала Беатрис, наблюдая за тем, как Котяра грузит наши вещи в машину. — Здесь так спокойно, так красиво. — Она прижалась головой к моей груди. — Обещай мне, что когда-нибудь мы сюда вернемся, Дакс!

— Мы вернемся.

Но все это было до того, как мы подъехали к хижине Мартинеса и увидели, что там произошло. Теперь же, когда мы мчались сквозь ночь к городу, она сидела рядом со мной и дрожала. Мне подумалось, что сейчас ей вряд ли захотелось бы вернуться на гасиенду.

Я чуть скосил на нее глаза. Она сидела, завернувшись в одеяло: ночной воздух был довольно прохладен. Взгляд ее был устремлен в одну точку. Интересно, где были ее мысли? Что она чувствовала? Но больше всего мне хотелось узнать, не сожалеет ли она о том, что пришла ко мне. Но она молчала, а давить на нее я бы ни за что не стал. Ей и так сегодня пришлось пережить немало.

Было уже почти четыре утра, когда я, наконец, остановил машину у ее дома. Мы вышли, и я проводил ее до двери.

— Ты будешь осторожным, правда? — спросила она, повернувшись ко мне.

Я кивнул. Мне было ясно, что она хотела спросить о другом, более важном, но в последний момент передумала.

— Не беспокойся, — ответил я. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе какую-нибудь небрежность. Неожиданно, она обвила меня руками и заплакала.

— Дакс, Дакс, — пробивалось через рыдания, — я теперь ничего не понимаю. Я не знаю, что мне думать!

— Ты все делала правильно. А ружья должны замолчать. И никому не стоит знать о случившемся.

Она посмотрела на меня долгам взглядом. Рыдания прекратились.

— Я верю тебе. Может, это потому, что я женщина и люблю тебя. Но я верю тебе.

— Тебе нужно поспать, — сказал я нежно и поцеловал ее. — Ты совсем без сил.

— Дакс, я забыла поблагодарить тебя.

— За что?

— За дядю. Он сказал мне, что ты для него сделал.

— Твой дядя — дурак, — хрипло бросил я. — Он мог убить тебя. Он должен был отдавать себе отчет в том, что его обязательно схватят.

— Ты ничего не понимаешь. Он преклоняется перед моим отцом и, поскольку его здесь нет, считает своим долгом опекать меня. — Для меня было облегчением услышать ее негромкий смешок. — А на деле получается так, что большую часть времени мне самой приходится приглядывать за ним.

— В таком случае присмотри, чтобы он не ввязывался больше ни в какие истории. Она коснулась моей руки.

— Скажи, а амнистия?.. На этот раз это не трюк?

— Это не трюк.

Наши глаза на мгновение встретились, затем она поцеловала меня.

— Спокойной ночи.

В трюме было темно, в воздухе стоял густой и тяжелый запах дизельного топлива.

— А свет здесь есть?

Капитан кивнул, луч фонарика в его руке высветил на переборке выключатель. Матрос повернул его, и две лампочки вспыхнули тусклым желтоватым светом. Небольшое пространство трюма было уставлено тяжелыми деревянными ящиками. Я повернулся к лейтенанту Хиральдо.

— Похоже, это то, что нам нужно.

— Откройте, — приказал Хиральдо.

Двое солдат сняли со штабеля верхний ящик и принялись вскрывать его мачете. Я не сводил глаз с капитана. Лицо его было абсолютно невозмутимым. Уступая нажиму металла, дерево жалобно скрипело.

— Оружие! — Хриплый возглас солдата эхом отозвался в стальном брюхе трюма.

Лицо капитана не дрогнуло. Я повернулся посмотреть на вскрытый ящик. Новенькие автоматические винтовки жирно поблескивали под тонким слоем масла. Я взял одну в руки, чтобы рассмотреть повнимательнее. Фабричное клеймо было крошечным, но отчетливо различимым. Никто даже и не пытался уничтожить его. Куппен Фарбен Гезеллшафт, В. Г. Мне было известно, что значили две последние маленькие буковки. Восточная Германия. Они оставили прежнее название, поскольку в некоторых странах оно еще пользовалось прежней популярностью. Кому было известно, что теперь это уже совсем не та компания, что у нее совершенно иное руководство, что зарегистрированная под этим именем на Западе фирма давно уже вышла из военного бизнеса? Я передал оружие солдату.

— Откройте другие ящики, — сказал я и, повернувшись к капитану, спросил:

— У вас есть документы на этот груз?

— Безусловно. Этот груз предназначен для нашего следующего порта назначения.

— Понятно. Могу я на них взглянуть?

Лицо капитана чуть заметно дрогнуло. Краешком глаза он посмотрел на таможенного инспектора, в полном молчании стоявшего сбоку.

— У меня их нет.

— А у кого же они, капитан? Он не ответил.

— Ну же, капитан, — настаивал я, — у кого-то же они должны быть.

Было заметно, что слова даются ему с трудом.

— Может, их по ошибке присоединили к другим документам.

— Вы хотите сказать, что они могут сейчас находиться в таможне?

Он неохотно кивнул.

Я повернулся к таможеннику.

— Вы их видели?

От испуга у того расширились глаза.

— Нет, ваше превосходительство, — выпалил он. — Такие документы — не нашего ума дело, с ними разбирается сам начальник.