Сергей, вглядевшись в отца, заметил новые морщинки и появившуюся седину.

— Ну как ты, папа?

— Теперь все хорошо, — ответил граф и, вернувшись за свой стол, закурил длинную русскую папиросу. — Ты отлично выглядишь. Как твоя жена?

— Она вернулась в Америку.

Граф пристально посмотрел на сына.

— И Анастасию взяла с собой? Сергей покачал головой.

— Нет, Анастасия осталась со мной.

— Как девочка?

— Поправляется потихоньку, на это нужно время.

— Твоя жена вернется? — прямо спросил граф.

— Не думаю.

Наступила неловкая пауза, Сергей оглядел комнату.

— Отличный кабинет.

— Я сюда не рвался, но в Генеральном штабе меня считают знатоком Парижа, поэтому я здесь. Сергей рассмеялся.

— А ты уехал из Парижа, думая, что тебя отправят в Россию!

Отца это не рассмешило.

— Все армии одинаковы, но мы еще будем в России.

— Но ведь Германия подписала со Сталиным пакт о ненападении.

Граф понизил голос.

— Фюрер заключил много пактов, но ни один из них не выполнил. Он достаточно умен, чтобы не воевать сразу на два фронта. Вот покончим с Англией, тогда увидишь.

— И ты действительно веришь в это? Отец внимательно посмотрел на Сергея.

— Человек должен во что-то верить. — Он замял папиросу в пепельнице. — После того, как я покинул Россию, верить уже было не во что, наш мир погиб, был втоптан в грязь сапогами большевиков.

— А почему ты думаешь, что Гитлер позволит снова возродить этот мир? Зачем ему нужен еще какой-то мир, кроме его собственного? — Сергей подошел к окну и посмотрел на улицу. — Не думаю, что он допустит это, папа. У него сейчас власти больше, чем у любого царя, так зачем ему делиться с кем-то хотя бы ее частью?

Отец не ответил, он тоже подошел к окну и встал рядом с Сергеем. Так они и стояли молча, глядя в окно.

— Когда я был еще совсем мальчишкой, твой дед раз в год привозил меня в Париж и говорил, что это обязательно для каждого благородного отпрыска. Учиться жизни надо в Париже Я помню, как мы с ним стояли у окна вот этого самого отеля и смотрели на улицы, на хорошеньких кокоток, на шикарные экипажи. А ночи, кутежи! — Граф помолчал немного, потом продолжил:

— А когда я очутился здесь после революции, владелец отеля, очень любивший моего отца, сжалился надо мной и дал мне работу швейцара. Заходя в отель, он всегда останавливался около меня, и мы говорили, вспоминая старые дни. Иногда я смотрел на окна отеля и думал, смогу ли я снова когда-нибудь попасть в его номера, вместо того чтобы мерзнуть под снегом и мокнуть под дождем. И вот все вернулось, я снова здесь.

— Но ведь теперь все по-другому.

— Что ты имеешь в виду?

— Где люди? Где хорошенькие кокотки, смех и веселье? Это уже не Париж. — Сергей отошел от окна. — Даже здесь все по-другому. Это был прекрасный номер, а посмотри на него теперь. И где владелец отеля? Что с ним случилось? Он был еврей?

Отец промолчал. Вернулся за стол и тяжело опустился в кресло.

— Не знаю. Я солдат, а не политик и не вмешиваюсь в то, что меня не касается.

— Но ведь владелец был так добр, что помог тебе, когда ты нуждался в помощи. Ты же сам сказал. Граф посмотрел на сына.

— С каких это пор ты стал так заботиться о евреях?

— Я забочусь не о евреях, а о Париже. В Париже больше не смеются, наверное, евреи унесли с собой смех. Граф снова посмотрел на сына.

— Зачем ты приехал?

— По делам. Я представляю швейцарский банк и стараюсь установить контакты с некоторыми из его клиентов.

— С евреями?

— Да, некоторые из них евреи.

Граф помолчат некоторое время, потом заговорил, тяжело выговаривая слова:

— Мне надо было догадаться. Впервые в жизни у тебя приличная работа, так и тут ты умудрился связаться не с теми людьми.

Каролине было холодно, ей еще никогда в жизни не было так холодно. Она подошла к двери тесной камеры и ухватилась за прутья решетки. Надзирательница, сидевшая в коридоре, посмотрела на нее.

— Когда они вернут мою одежду? Я замерзла. Надзирательница равнодушно скользнула по ней взглядом, и Каролина подумала, что она, должно быть, не понимает по-французски. Она медленно повторила свой вопрос по-немецки.

— Не знаю, — ответила надзирательница.

В коридоре послышались шаги, и надзирательница вскочила. Раздался мужской голос, но самого говорящего Каролине не было видно.

— В какой камере фройлен Каролина де Койн?

— В тридцать второй.

— Откройте.

Надзирательница подошла к двери и стала перебирать ключи. Найдя, наконец, нужный, она отомкнула стальную дверь. Каролина отскочила в угол, а надзирательница отступила в сторону, пропуская в камеру мужчину.

Он был вынужден пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь. Медленно выпрямившись, он ногой захлопнул дверь. Легкая усмешка появилась на его лице, когда он увидел Каролину, пытающуюся руками прикрыть свою наготу.

— Не беспокойтесь, — сказал мужчина по-французски. — Считайте, что я доктор.

— Кто вы?

Он улыбнулся, как бы наслаждаясь страхом, прозвучавшим в голосе Каролины.

— Или будет даже лучше, если вы будете считать меня священником. Понимаете, я в некотором роде духовник, и именно мне вы поведаете все свои секреты, все те маленькие тайны, о которых никому не рассказывали.

Каролина почувствовала, что дрожит, но в этот раз не от холода, а от страха.

— У меня нет никаких секретов, — прошептала она. — Я рассказала всю правду, я ничего не знаю о моем брате.

Мужчина недоверчиво покачал головой.

— Прошу вас, пожалуйста, поверьте мне. — Каролина опустила взгляд, ей вдруг стало стыдно за свою наготу, и она заплакала. Опустившись на пол, она закрыла лицо руками. — О, Боже! Что я должна сделать, чтобы вы поверили мне?

Сквозь пальцы она увидела, что блестящие коричневые ботинки находятся теперь совсем рядом. Голос мужчины раздался прямо над ней.

— Скажи мне правду.

— Но я же сказала... — Слова застряли у нее в горле, когда она подняла голову. Ширинка у мужчины была расстегнута, и перед самым ее лицом торчал его набухший член.

— У тебя такой загадочный вид, — сказала Жизель, когда Дакс поднялся из-за стола. — Куда ты идешь?

Дакс отвернулся от зеркала, перед которым поправлял галстук, и лицо его озарилось улыбкой.

— Ты не поверишь, но я иду на встречу со старым другом.

— Со старым другом? — недоверчиво переспросила Жизель. — В этот час? Но куда? В такое время открыты только бордели.

— Ты угадала.

— В бордель? — Жизель начала злиться. — И ты хочешь, чтобы я поверила тебе?

— Я же сказал, что ты не поверишь.

— И ты идешь на встречу со старым другом, просто чтобы поговорить? И все?

— Это не мужчина, а женщина.

— Если бы я была уверена, что это правда, — сказала Жизель, бросая на него гневный взгляд, — я бы убила тебя.

Дакс вернулся к столу, поцеловал ее сначала в щеку, а потом попытался поцеловать в губы, но она отвернулась. Дакс рассмеялся.

— А ты начинаешь ревновать. Это делает тебя еще прекрасней.

— Убирайся! — сердито сказала Жизель. — Убирайся в свой бордель. Желаю тебе подхватить триппер.

Дакс подошел к двери, но голос Жизель остановил его.

— Ты вернешься после того, как закончишь дела?

— Но, возможно, будет уже поздно. Я могу задержаться до утра.

— Это меня не волнует. Во сколько бы ни закончил, возвращайся не домой, а сюда.

Дакс посмотрел на нее и кивнул.

— Дакс, ты ведь будешь осторожен, да? Он улыбнулся.

— Конечно.

Дакс спустился по лестнице, консьержка открыла ему дверь. На улице его поджидал Котяра.

— Что ты тут делаешь? — спросил Дакс. Котяра ухмыльнулся.

— Не думаешь ли ты, что я пущу тебя одного к мадам Бланшетт? У нее всегда были самые хорошенькие девочки в Париже, и я не могу упустить свой шанс.

После того, как служанка открыла дверь и приняла у них шляпы и плащи, в прихожей появилась сама мадам Бланшетт.