Рассвело.

Вид улиц, по которым наседали новгородцы, был невероятный. Жуть жуткая! Все стены, загородки и дубовая мостовая залиты кровью. Тела лежат вповалку. Фрагменты тел. То здесь, то там вырванные ядрами кишки, свисают чудовищными гирляндами. И в этой кошмарной каше вяло шевелятся все еще живые люди. Все-таки бить ядрами вдоль узкой улицы, забитой людьми – страшная вещь.

На что уж Ваня был невпечатлительный, но и ему стало дурно от увиденного. Аж позеленел. Те же из воинов его, что послабее духом, так и вообще блевали.

Плохая война. Некрасивая. Но дело свое она сделала. Больше никто не пытался сунуться с выяснением отношений к московским войскам. Так, осторожно выглядывал. Бледнел или зеленел от зрелища. И сразу тикать. Даже для местных, привыкших к куда большим кошмарам, это было удовольствие ниже среднего.

Так и просидели в гнетущей обстановке. А там, в дали, казалось, не прекращало гудеть Вече. Почти все раненые отошли в лучший мир примерно часа за два после боя, прекратив давить на нервы. Остальных пришлось добить. Потом появились женщины и монахи. Бледные. Они стали осторожно соскребать то, что осталось от нападавших и грузить их на подводы. Выборочно. Все искали своих. А найдя, женщины начинали рыдать. Зачастую беззвучно, словно боясь потревожить кого-то в той кровавой каше.

А Ваня наблюдал за этим и отчаянно хотел накатить стакан чего-нибудь вроде виски да выкурить сигаретку, или две. Да, эти люди хотели его убить. Но как-то уж очень кроваво вышло. Жутковато. Что о нем потом скажут? Прозовут грозным? Или может быть кровавым? Ведь он дал им шанс разойтись бескровно. Ну потеряли бы имущество. Ну переехали бы в Юрьев-Камский. Ну так и что? Там тоже торг есть и не хуже местного. Устроились бы, прижились. Главное, что живыми были бы. Но нет. Не захотели. Блин…

Он дернул головой, словно Мюллер в исполнении Леонида Броневого и нервно потер лицо. За эти несколько часов он уже как свыкся с картиной вот этого фарша, размазанного по узким улочкам. Но все равно – ему было не по себе. Как-то накатило. Он вдруг осознал, что за последнюю неделю по его приказу было убито намного много больше тысячи человек. В первой битве на Шелони легло четыреста семнадцать. Во второй – еще триста семьдесят два бедолаги Богу душу отдали. Да тут, в сражении под Новгородом двести девяносто восемь ратных человек новгородских положили картечью да пулями. А тут на улицах сколько?

- Что княже? Погано на душе? – Спросил священник, шедший в поход с войском. От него не укрылось состояния Вани. – Я уж думал грешным делом, что ты кровью упиваешься.

- Да какое там? – Отмахнулся он, тяжело вздохнув. – Ну что за дурость? Ладно там, в поле. Все знали на что идут. Воин идет убивать, зная, что его также будут пытаться убить. Все честно. Никто насильно в бой не гонит. А тут как это понимать? Вон – глянь. Посадские. На что они надеялись?

- На победу, - произнес стоявший подле Даниил Холмский.

- Да уж… - покачал головой Ваня. – Надо тех, кто простой мастеровой, ремесленный люд на убой послал, на осинке вздернуть. Ведь они-то не эти дурни. Они-то понимали, чем все обернется. Им-то небось и про Шелонь все рассказали, и поле под городом со стены они видели. У них же еще есть воины. Зачем же так-то? Мрази…

- Не горячись, княже, - осторожно заметил священник.

- Чего не горячись-то!? – Вспылил Ваня. - Я им что – все ворота завалил камнями? Им что, не уйти? Взяли бы свои пожитки да тихо ночью сбежали куда-нибудь. А потом, как утихло, примирились. Мягко и без всякой крови. Или может они попытались решить дело миром? Договориться пробовали? Нет. Они жаждали крови и вынудили совершить вот это, - махнул Ваня рукой на залитую кровью улицу. - Ты, отче, разве не заметил, что там, на Шелони нас должны были убить. И меня, и тебя, и всех этих славных людей, что под моей рукой туда пришли. Предали нас, отче. Предали сообщив новгородцам о том, куда и какими силами я пойду. Ждали нас там. И если бы не Божье провидение да наша выучка – порубили бы. И отца моего предали, ибо такую рать великую собирали явно для того, чтобы и его прижать. И твари эти ядовитые участвовала в сем заговоре самым паскудным образом! Они ведь Ливонии гарантировали права на Псков, ежели те за них вступятся. Ты понимаешь, отче, что это значит? И тоже скажешь, чтобы я не горячился?

Священник промолчал. Ему нечего было ответить. Все вокруг молчали. Ваня слегка увлекся и говорил слишком громко. Достаточно для того, чтобы большая часть войска московского его услышала. А потом начала медленно переваривать эти страшные слова…

 1471 год – 6 июля, Новгород

Ваня посмотрел на небо, прищурился, и тихо выругался. Солнце стояло в зените, а переговорщиков все еще не было. Влезать в тяжелые уличные бои ему совсем не хотелось.

- Идут! – Крикнул кто-то.

- К бою! – Тут же раздался голос Холмского, заставив ратников вскочить на ноги и выстроиться, перегородив улицу.

Даже артиллеристы бросились было заряжать орудия, но Ваня их остановил. Это было не войско. Это были переговорщики. С их появлением у него просто отлегло. Словно камень с шеи тяжелый сняли.

Впереди на коне ехал архиепископ новгородский и псковский Феофил. Подле Василий Федорович Казимер – формальный посадник Новгорода, за спиной которого и руководила городом Марфа Борецкая. А далее бояре.

Кони старались перешагивать через редкие трупы и фрагменты тел, лежащие на дальних подступах. Непрерывно всхрапывая и нервничая. Крови и запаха смерти здесь было вдоволь. И, наконец, встали, отказываясь идти по завалам человеческих тел. На узкой улочке в том месте они лежали в три-четыре слоя.

Ваня также сел верхом на спешно подведенного коня, который также храпел и дергался из-за обилия крови. Сложилась непростая ситуация…

- Лука Ильич! – Крикнул княжич командира тыловой службы.

- Я здесь! – Произнес он с интонацией ла Шене , возникнув буквально из ниоткуда.

- Бери своих ребят и укладывайте помост поверх завала.

- Прямо поверх тел? – Озадаченно переспросил он.

- Да. Видишь – лошади не идут.

- Слушаюсь… - неохотно ответил он и стал со своими бойцами доски, что были задействованы для позиций стрелков, тягать да укладывать на трупы. И вязать промеж себя, чтобы не расползались.

За четверть часа управились, с головы до ног перемазавшись в крови и прочих субстанциях. И только после этого архиепископ смог двинуть своего коня дальше. Тот неохотно, но пошел по помосту. А за ним и остальные.

Въехала делегация на территорию лагеря. Чистую весьма. Ваня даже отхожее место организовать успел, чтобы люди все тут не загадили. Да и за мусором следили.

Осмотрелись они. Помолчали. А потом архиепископ произнес:

- Помощь твоя нужна, княже.

- Борецкая со други своя, - тут же включился посадник, - в детинце затворилась. На Вече до смертоубийства дошло большого.

- Тут, я вижу, тоже… - мрачно заметил архиепископ, который имел вид весьма бледный с легким зеленоватым оттенком.

Оказалось, что литовская партия Новгорода после неудачного ночного нападения окончательно потеряла поддержку Вече. Даже те бояре и купцы, что колебались, страшно испугались того, ЧТО с городом сделает князь, который ТАК замесил людей на тех улочках. Не стоило и сомневаться – за тем ночным нападением следили все заинтересованные стороны самым пристальным образом. И к рассвету уже знали о полном его провале. В душещипательных деталях.

Так вот. Поняв, что их прямо сейчас на Вече станут вязать, представители литовской партии схватились за оружие и стали пробиваться к детинцу. Где и заперлись, пользуясь тем, что владычный полк стоял заслоном между детинцем и князем. Причем, что примечательно, именно в самое защищенное место города оказались свезены основные запасы Новгорода загодя, еще при ожидании подхода княжича.