Тут же хлынула кровь, ярко-красным ручьем стекая по груди Атары.
Все это время Альфандерри стоял на коленях и пел:
Пой же песню славы,
Пой же песню славы,
Ибо свет Единого
Над миром воссияет.
– Мэрэм! – раздался окрик Кейна за спиной. – Смотри, что делаешь с кристаллом!
Быстрое цоканье копыт приближалось, равно как и ужасный вой, заполнявший проход невыносимым звуком.
Кейн посмотрел на Атару, с трудом дышавшую; воздух вырывался из ее груди вместе с пенистыми красными брызгами.
– Так, – сказал он. – Так.
Мастер Йувейн прикоснулся к месту, где стрела лучника пронзила легкие. Каждый знает, что такие раны смертельны.
– Она истечет кровью! Надо остановить кровь! – сказал я.
Наставник снова взглянул на нее и застыл в раздумье.
– Рана слишком сложная, слишком глубокая. Прости… боюсь, что шансов нет.
– Нет есть!
Я засунул окровавленную руку в его карман и вынул зеленый кристалл.
Мастер Йувейн вздохнул и, взяв в руки исцеляющий камень, расположил его над раной Атары, а потом закрыл глаза, словно вглядываясь в себя.
– Ничего не выходит…
– Может, вам стоит почитать книгу? – предложил Мэрэм. – Непродолжительная медитация…
– Некогда, – с неожиданной страстью произнес наставник. – Всегда некогда…
– ОУВРРРУУЛЛЛ!
Я ощущал слабеющий пульс Атары. Ее жизнь готова была угаснуть, как огонек свечи под порывом ледяного ветра. Меня совершенно не тревожило, что люди герцога Юлану сейчас нападут на нас и возьмут в плен; я хотел лишь, чтобы Атара пережила следующий день, следующую минуту, следующее мгновение. Там, где есть жизнь, всегда остается надежда и возможность спасения.
– Прошу, сир, попытайтесь еще.
Мастер Йувейн снова закрыл глаза, его жесткая маленькая рука сильнее стиснула джелстеи. Но вскоре он открыл глаза и покачал головой.
– Еще раз. Прошу!
Атара пошевелила губами, желая мне что-то сказать. Я прижал ухо к ее губам, таким холодным, что они обжигали огнем.
– Что, Атара? – В ее глазах отражались отблески далеких мест и минувших событий. – Что ты видишь?
В прозрачных голубых глазах возникли дед и лицо умирающей прабабки, потом наши дети, Атары и мои, что были теперь хуже чем мертвые, ибо мы никогда не вдохнем в них жизнь… Дверь в глубокую черную пропасть разверзлась под Атарой – не мне одному она грозила.
Атара, которая могла видеть столь многое, а порой и вообще все, повернулась и прошептала:
– Альфандерри.
Альфандерри встал, разгладил складки туники, мокрой от пота, дождя и крови, и улыбнулся.
– Альфандерри, пой, настало время.
Когда герцог Юлану и его тяжеловооруженные рыцари показались из-за ближайшего поворота прохода, Альфандерри пошел к ним навстречу.
– О Боже! Куда он идет? – проговорил Мэрэм.
– ОУВРРРУУЛЛЛ! – завывали голоса Синих, что следовали за герцогом Юлану, бряцая топорами.
И Альфандерри каким-то иным голосом запел:
– Ла валаха ешама халла, лайс арда алхалла…
Его музыка обрела новое качество, стала слаще и печальнее, чем все, что я когда-либо слышал. Похоже, он был близок к тому, чтобы отыскать вожделенные слова и звуки небес.
– Вэлаша Элахад! – крикнул герцог Юлану, неуклонно приближаясь к нам в окружении своих палачей. – Сложи оружие, и тебя помилуют!
Альфандерри запел громче, и герцог, натянув поводья, остановил коня. Рыцари и Синие за спиной Юлану смотрели на менестреля, как на сумасшедшего. Песня Альфандерри стала еще шире и глубже, она взлетела, как стая лебедей, стремящихся к небу. Так удивительна была созданная им музыка, что казалось, будто люди герцога не в силах двинуться.
Что-то в этой музыке тронуло и мастера Йувейна, как я понял по отрешенному выражению его глаз. Он вглядывался в прошлое в поисках ответа на приближающуюся смерть Атары, он искал ответ в ускользающих образах памяти и строках «Сэганом Эли»… Но там он никогда бы его не нашел.
– Посмотрите на нее. – Я взял свободную руку мастера Йувейна и положил на руку Атары, прикрыв своей рукой обе. – Посмотрите, сир.
Я не убеждал и не просил. Я не ощущал больше негодования за то, что ему не удалось исцелить Атару; мною овладела ошеломляющая благодарность за то, что он попытался .
Пульс Атары под моими пальцами стал глубже, шире и, несомненно, крепче. Его сладкое биение напомнило мне о том, как прекрасно быть живым, наполнило сердце лучами света. А когда я заглянул в глаза мастеру Йувейну, он отыскал в этом свете себя.
– Я и не знал, Вэль… – прошептал он.
Потом мастер Йувейн, повернувшись к Атаре, посмотрел – и заглянул в свое сердце. Улыбнулся, словно наконец что-то осознав, коснулся раны на груди девушки и поднес к ней варистеи.
Я думал, что джелстеи засияет мягким исцеляющим светом. Даже Кейн, несмотря на свое отчаяние, взглянул на камень, будто ожидая, что тот вспыхнет, как волшебный изумруд.
То, что случилось, потрясло нас всех. Яркий огонь вдруг выплеснулся из глаз мастера Йувейна; одновременно зеленые языки почти непереносимого пламени ударили из джелстеи и вонзились в рану Атары. Та закричала, пораженная горящей стрелой, но зеленый огонь продолжал наполнять отверстие в ее груди, и вскоре синие глаза потеплели от прилива жизни. Несколько мгновений спустя лишь один, последний, огонек кружился у открытой раны, словно сшивая ее сверхъестественным светом. Когда и он потускнел и постепенно потух, я моргнул, не веря собственным глазам. Ибо Атара теперь могла свободно дышать, и ее плоть вновь была целой.
– О Боже! – выдохнул Мэрэм, стоявший над нами. – Боже!
Похоже, ни герцог Юлану, ни его люди не видели чуда, потому что спины Лильяны и мастера Йувейна закрывали им обзор. Но им открылось чудо иное – пока Альфандерри стоял лицом к лицу с передовым отрядом целой армии, он отыскал слова того языка, поискам которого посвятил всю жизнь. Эти звуки истекали из него теперь, словно золотые капли света. Слова и музыка были едины, ибо Альфандерри пел Песнь Единого. В ее вечных гармониях и чистых тонах не сфальшивишь и не увидишь мир иным, чем он есть на самом деле, – каждое слово было истинным именем мысли или вещи.
Я понял это, держа Атару за руку и внимая прекрасной песне – исступленно прекрасной, почти невыносимой. Ничего подобного не слышали в Эа с тех пор, как Звездный народ впервые сошел на землю. С каждым проходящим моментом слова Альфандерри делались яснее, слаще, ярче. Они растворяли время, как море соль, – и ненависть, и гордость и горечь. Они призывали вспомнить все то, что мы утратили и могли обрести вновь, они напоминали о том, кем мы были на самом деле.
Слезы наполнили мои глаза, и я с изумлением заметил, что Кейн тоже плачет. Каменные Синие на мгновение опустили топоры, чтобы закрыть лица руками. Даже герцог Юлану растерял свое презрение, его глаза затуманились; вот-вот он откажется от Каллимуна и Морйина, и весь мир станет свидетелем чудесной перемены…
В магии того момента все казалось возможным. Огонек рядом с Альфандерри кружился яростно, прекрасно, торжествующе. Стены камня разносили музыку и пели сами. Высоко на небе расступились облака; сквозь них пробился луч света и коснулся головы менестреля. Мне почудилось, что я вижу над ним золотую чашу, изливающую свет из неиссякаемого источника.
Так Альфандерри пел вместе с ангелами. И все же он остался всего лишь человеком. Одна простая строка из песни Галадинов – вот все, что он смог спеть. Через некоторое время его голос начал колебаться и сорвался. Альфандерри чуть не заплакал, потеряв небесную связь.
А потом заклинание рассеялось.
Герцог Юлану, сидевший на коне в боевых доспехах, помотал головой, словно очнувшись от сна. Он понял, какую ужасную статую вылепил из самого себя, из той священной глины, что дал ему Единый. И его гнев пал на Альфандерри – за то, что тот ему это показал. И за то, что встал между ним и нами.
