Наконец в дальнем углу огорода около небольшого пруда, затянутого зелёной ряской, она заметила коренастого мальчишку лет десяти. Зачерпнув вёдрами воду, он направился к грядкам с помидорами.

Хоронясь за кустами малины, Клава неслышно поползла навстречу мальчишке. Борька шагал, ссутулившись и тяжело дыша. Вёдра оттягивали ему руки.

Подойдя к грядке, Борька опустил вёдра на землю и подул на ладони. Потом он перелил воду в лейку и принялся поливать помидоры.

Дырочки разбрызгивателя засорились, и вода вытекала медленно, еле приметными струйками.

Мальчишке, видимо, всё это до смерти надоело: он не стал переливать в лейку второе ведро и с размаху выплеснул воду на грядку. Отбросил пустое ведро в сторону и, задрав подол рубахи, вытер взмокший лоб.

— Вот и правильно! — невольно вырвалось у Клавы. — Хватит тебе надрываться!

— Кто здесь? Чего надо? — вскрикнул Борька, оборачиваясь на голос.

Клава поднялась из-за куста и шагнула к мальчику.

— Здравствуй, Боря! Тебя ведь Борькой зовут? Правда? А меня — Клавой…

— Ну, Борькой, — растерянно признался мальчик. — А ты откуда знаешь? — Он подозрительно оглядел девочку и покосился на бородулинский дом. — Ладно, зубы не заговаривай. Зачем сюда забралась? За клубникой?..

— Да нет… Я не за тем. Я к тебе от наших ребят, от пионеров. Познакомиться с тобой хотим… Ты почему на улицу гулять не выходишь?

— Некогда мне, — буркнул Борька, — дела тут всякие.

— А ты что, в батраки к Бородулиным нанялся? Сколько они платят тебе?

— Зачем в батраки? — обиделся Борька. — Они мне не чужие, Бородулины-то. Тётя Матрёна с моей мамкой — сёстры родные. Только мамка не Бородулина была а Капелюхина.

— А почему «была»? — осторожно спросила Клава.

— Похоронили её весной, — помолчав, глухо выговорил Борька. — А отец ещё раньше умер. Вот меня тётя Матрёна и взяла к себе.

Клава мельком оглядела мальчика. Заношенная синяя рубаха без ремня, на коленях штанов прореха, голова давно не стрижена, на шее косички рыжеватых волос, на лице грязные разводы, словно Борька с неделю не умывался, взгляд диковатый, насупленный.

— Чего ты словно беспризорник?.. — спросила Клава.

— Это я на работе такой. А так у меня всё есть: и рубаха новая и штаны. Тётка обещала и башмаки купить, — торопливо пояснил Борька и вдруг спохватился: — Ну ладно… Ты иди… мне ещё ягоды надо собирать… Три решета.

— Давай я тебе помогу, — предложила Клава.

— Нет, лучше уходи. А то ещё тётка с базара вернётся.

— Я немножко…

В четыре руки они принялись собирать клубнику.

— Ты ешь, не стесняйся, — сказал Борька, заметив, что девочка жадно поглядывает на соблазнительные ягоды. — Я-то уж сытый, оскомину набил.

Вскоре три решета были доверху наполнены ягодами.

Борька отыскал старый берестяной кузовок, наполнил его клубникой и протянул Клаве.

Девочка замахала руками: нет, нет, она совсем не за тем пришла сюда.

— Бери, бери, ребят угостишь… — Борька сунул ей в руки кузовок и кивнул на дом Бородулиных: — У них ягод много. Хватит и ещё останется.

— Та-ак! Очень даже похвально! — вдруг раздался насмешливый хрипловатый голос.

— Убегай скорее… тётка идёт! — вздрогнув, шепнул Борька.

Но было уже поздно: к ягодным грядкам подходила хозяйка дома. За ней следовал её сын Оська. Рослая, с круглым подбородком, закутанная не по погоде в тёплый платок, Матрёна швырнула в сторону пустую корзину из-под овощей, одной рукой цепко ухватила Борьку за шиворот, а другой вырвала у Клавы кузовок с ягодами.

— Это кто тебе дозволил всяких чужих-непрошеных в сад пускать? — обратилась она к племяннику. — Да ещё ягодами одаривать?..

Борька растерянно молчал.

— Я кого спрашиваю? — Тётка с силой тряхнула мальчика, но тот только покраснел и продолжал упрямо сопеть.

— Тётя Матрёна, вы ж задушите его! — взмолилась Клава, видя, как ворот рубахи врезался в Борькину шею.

— Ничто ему, нехристю!.. Ишь какую моду взял! Тётка из дому, а он все калитки настежь. Входи, кому не лень, пасись на чужом ягоднике!

— Да нет же, тётенька! — вырвалось у Клавы. — Борька тут ни при чём… Я здесь сама по себе… и не через калитку совсем…

— Это как то есть не через калитку? — насторожилась Матрёна, выпуская ворот Борькиной рубахи. — Значит, тайным путём забралась, через изгородь?.. На чужие ягоды польстилась?.. Ах ты воровка, тварь негодная! Оська, держи её!

Мать и сын схватили девочку за руки.

— Не смейте, пустите меня! — закричала Клава.

— Нет уж, — твердила Матрёна, — пусть вся улица увидит, какая ты до чужого добра охочая да падкая!

— Ничего я у вас не тронула… ни одной ягодки! — продолжала кричать Клава.

— Так уж и ни одной! — ухмыльнулась Матрёна. Она вдруг захватила из решета пригоршню клубники и прижала её к лицу девочки. Розовый сок окрасил Клаве губы, нос, щёки, подбородок, растёкся по шее, запятнал воротник платья.

— Вот теперь кричи, что ничего не воровала, кричи!.. А улика-то вот она! — захохотала Матрёна, волоча с Оськой девочку к калитке.

Клава извивалась всем телом, стараясь вырваться, пыталась даже укусить Оську за руку, но всё было бесполезно. Сейчас Бородулины вытащат Клаву на улицу, показывая всем встречным её лицо, измазанное ягодным соком.

От злости у Клавы из глаз брызнули слёзы. Что было делать? Где её друзья?

Но едва Бородулины вытащили Клаву на улицу, как под ноги им бросилось несколько девчонок. Матрёна выпустила Клавину руку и, словно куль с сеном, повалилась на землю.

В то же мгновение мальчишки прыгнули на Оську, сбили его с ног, и Клава почувствовала, что и другая рука у неё свободна.

— Беги! — крикнул ей один из мальчишек, и девочка узнала в нём Витьку Скворцова. Озорно блестя глазами, он сидел верхом на Оське Бородулине, которого прижимали к земле Колька с Мишкой, и брючным ремешком связывал его ноги.

Багровый от натуги Оська пытался сбросить с себя ребят и грозил им жестокой расправой.

Девчонки между тем втолкнули Оськину мать в огород, захлопнули калитку и припёрли её снаружи толстым колом.

Варя схватила Клаву за руку, и они побежали вдоль улицы.

Мальчишки дождались, когда девочки свернули в переулок, и, помахав Оське рукой, направились к реке.

— Имей в виду, Бородуля, — сказал ему на прощание Витька, — нас теперь целая компания. Всегда скрутим и одолеем.

Пыхтя и чертыхаясь, Оська принялся развязывать хитроумно затянутый на ногах ремешок.

На другой день у Евдокии Фёдоровны, был выходной.

Встав пораньше, она решила не торопясь приготовить дочкам завтрак, потом постирать бельё и заняться огородом.

Стараясь не разбудить Клаву и Лёлю, которые спали за перегородкой, мать неслышно вышла из комнаты, спустилась по лестнице во двор и направилась к сарайчику, чтобы набрать картошки на завтрак.

И тут она услышала приглушённые голоса и всплески воды.

Евдокия Фёдоровна заглянула за угол сарайчика и увидела дочерей. Взбив в железном тазу пышную радужную пену, Клавка стирала бельё, а Лёля прополаскивала его в деревянном корыте.

— Вы что это поднялись ни свет ни заря? — удивилась мать. — А я думала, вы ещё в постели…

— А мы… мы субботник проводим, — пояснила раскрасневшаяся Лёля. — Сначала постираем, а потом комнату уберём, пол вымоем. У тебя же выходной, мама…

Евдокия Фёдоровна окинула взглядом бельё, развешанное на дереве. Трусики, сорочки, платья, полотенца… Вон и её кофта и юбка сохнут на ветру. Нет, что ни говори, а девчонки у неё старательные, не боятся никакой работы.

Взгляд матери упал на белое в красный горошек платье, которое сохло на верёвке. Воротничок в розовых потёках и разводах.

Евдокия Фёдоровна нахмурилась.

«Так вот почему Клавка чуть свет принялась за стирку!»

— Вчерашние следы замываешь… — с обидой заговорила мать. — Вот уж не ожидала, дочка, что ты меня так ославишь.