Пять дней подпольщики постигали секреты обращения с взрывчаткой, учились делать самодельные мины, начинять толовые шашки.

— Курс обучения, прямо сказать, сокращённый, — говорил Василий Николаевич. — Но у партизан он уже проверен. Теперь дело за практикой…

Предложений было много: заминировать шоссе, взорвать цепной мост, подложить взрывчатку под городскую электростанцию. Но тут подоспел со своими донесениями Федя Сушков. На станцию каждый день прибывают эшелоны с боеприпасами. Сейчас их скопилось несколько, и на путях образовалась пробка.

— Это верно, — согласился Василий Николаевич. — Такой случай упускать нельзя. Давайте тогда наметим, кто пойдёт со мной на станцию ставить мины.

Желающими оказались все, кто учился у Важина.

— Неправильно это, — ревниво заявил Федя. — Никого из вас на станцию не пропустят, а у меня как-никак пропуск имеется. И я по всем путям могу ходить. Вот мне и поручите это дело.

Против такого довода спорить было бесполезно. В сарае воцарилось молчание.

— Ну, что ж вы? Голосуйте, если надо, — с досадой обратился Федя к ребятам. — Мне уже на станцию пора. На дежурство.

Клава переглянулась с Василием Николаевичем и, побледнев, подошла к Феде.

— Поручаем тебе. Действуй! Но себя береги! На рожон не лезь. Да вот хоть Сашу возьми. Пусть около станции постоит. На всякий случай.

Саша Бондарин с готовностью поднялся. Василий Николаевич вручил Феде мину замедленного действия и ещё раз проинструктировал его.

— Постарайся установить мину в середине эшелона. Завод рассчитан на два часа. За это время всё надо успеть сделать и быть уже дома. Ну, ни пуха тебе, ни пера!

Положив мину в кошёлку, Федя прикрыл её сверху мотками провода, изоляционной лентой и, сопровождаемый Сашей Бондариным, отправился на станцию.

Посидев ещё немного в сарае, Василий Николаевич и Клава предложили подпольщикам разойтись: если взрыв удастся, в городе может начаться облава.

На улице уже совсем стемнело, когда Клава пришла домой. Она отказалась от ужина и, не зажигая огня, села у окна, чутко прислушиваясь к уличным шумам.

Время тянулось изнурительно медленно. Вот уже прошло более двух часов. В голову Клавы полезли всякие недобрые мысли. А что, если часовой механизм не сработал и эшелон с боеприпасами сейчас уходит на восток, к линии фронта?

Или вдруг поездная охрана, заподозрив электромонтёра Федю Сушкова, схватила его и сдала военному коменданту станции?

— Да ты мне всю комнату выстудишь! — заворчала Евдокия Фёдоровна, когда дочь высунулась в форточку. — И так топить нечем.

— Минутку, мама, сейчас закрою! Душно у нас очень, — сказала Клава, и в тот же миг страшный взрыв потряс окрестности.

Тугая волна воздуха с силой захлопнула форточку, со звоном вылетело из рамы стекло, задрожали стены старого дома.

— Опять бомбят! — всполошилась Евдокия Фёдоровна. — Кто ж это? Наши или немцы?

— Наши, мамочка, наши! — не в силах сдержать своей радости, вскрикнула Клава и вихрем выскочила на улицу. Над станцией бушевало языкастое пламя, беспрерывно рвались снаряды, словно били из орудий крупного калибра.

На улице толпился народ, многие забрались на крыши стараясь получше рассмотреть, что происходит на станции.

— Как говорят, и на старуху бывает проруха, — услышала Клава приглушённый разговор. — А на немцев вот огонёк нашёлся.

— Толковая работёнка! Сначала лесозавод подпалили, теперь на станции всё полыхает.

От Набережной улицы Клава побежала вверх к Сушковым — надо было узнать, где сейчас Федя. Неожиданно она столкнулась с Сашей Бондариным.

— Видишь, какой ад кромешный на станции! — возбуждённо заговорил тот. — Снаряды рвутся, пути разнесло, к эшелонам не подступись. А неплохая у нас практика для начала получается.

Клава схватила Сашу за плечо.

— С Федей что? Где он?

— Всё в порядке! Уложился точно по графику. Уже с полчаса, как дома. Заявил тётке, что простудился, так она его а печку загнала и сейчас малиновым чаем поит.

Клава облегчённо перевела дыхание.

В сумерки в швейную мастерскую Самариной заглянул Борька Капелюхин. Он был в засаленном кожушке, в шапке-ушанке, зарос волосами, подбородок ощетинился редкой бородёнкой над верхней губой пробивались рыжеватые усики.

Клава быстро увела его в примерочную.

— Совсем лесным человеком стал! — улыбнулась она.

— Будешь тут лесовиком, — пожаловался Капелюхин. — Немцы совсем обнаглели. Рабочий день увеличили, кормят еле-еле, домой почти не пускают. Не заметишь, как совсем на положение заключённых переведут.

— А молодёжь как себя чувствует? О чём разговоры ведёт? — спросила Клава. — Ты им наши листовки читаешь?

— Ещё бы… А разговор у парней один: бежать надо, пока совсем их в каторжников не превратили. — Капелюхин оглянулся и перешёл на шёпот — Я уже подготовил одну группу… семь парней. К партизанам рвутся, в лесной край. Хоть сейчас. Только им проводник нужен. Неплохо бы их, конечно, и оружием снабдить.

— А парни надёжные?

— Головой отвечаю. Накалились они, злые стали, как черти. Не дадим проводника — сами убегут с торфоразработок.

Клава посоветовалась с членами штаба, и ночью подпольщики встретили за городом семерых парней с торфоразработок, выдали им оружие, патроны.

Одного из парней Клава узнала сразу — это был крепыш, здоровяк Семён Суковатов, живший до войны на одной улице с ней. На торфоразработки он пошёл с первых же дней вступления немцев в город, пошёл добровольно, говоря при этом: «А мне всё едино, где робить, только бы хлебную пайку давали».

— Ну как, Семён, накормили тебя немцы хлебом? — спросила Клава, передавая парню почти новенький немецкий автомат.

— Сыт… по самое некуда… Чтоб они подавились этим хлебом, — буркнул Семён, разглядывая оружие. Потом вполголоса спросил: — А откуда у вас эти игрушки завелись?

— Кому что… Кому хлеб от фашистов достаётся, кому автоматы, — засмеялась Клава.

— Я серьёзно спрашиваю.

— Серьёзно и отвечаю. Живём, не зеваем. Что плохо лежит — к нашим рукам липнет.

— Смело живёте… так, пожалуй, и надо, — с уважением сказал Семён. — А я вот проишачил на них почти полгода, теперь за ум схватился. Надо бы сразу в лес подаваться.

— Не поздно и наверстать, Сёма.

— Наверстаю, Клаша, увидишь, — пообещал Семён и, отведя её в сторону, попросил: — Ты моих стариков знаешь. Я им не сказал, что в лес ухожу. Боюсь, хлипкие они, слёз не оберёшься. Ты уж объясни им потом, где я и как.

— Сделаю, Сёма. Стариков не забудем.

Клава распрощалась с парнями, и Володя Аржанцев повёл их в партизанский край.

А через два дня разразилось несчастье.

Гитлеровцы, узнав о том, что семеро парней исчезли с торфоразработок и, видимо, подались к партизанам, арестовал их родителей. Попал в гестапо и отец Семёна Суковатова.

По городу был расклеен приказ гитлеровского командования, в котором говорилось, что родители отвечают головой за своих детей, если только те оставят город и перейдут к партизанам.

Вечером Клава и Федя Сушков зашли к Суковатовым проведать мать Семёна.

Седая лохматая старуха лежала на сундуке и тупо смотрела в потолок.

— Работал себе парень и работал, хлеб получал, жалованье, — пожаловалась она. — Так нет, партизаны его к себе сманили. Вот и старика загубили. Да я бы этим партизанам в глаза плюнула — зачем парня попутали, с панталыку сбили…

— Бабушка, да как вы смеете!.. — вспылил Федя.

— Молчи, — шепнула Клава и спросила бабку, не нужно ли ей в чем помочь.

— Да что вы можете? — отмахнулась старуха. — Вот если бы Сёмке весть подали — пусть возвращается с повинной да отца выручит…

Подавленные и расстроенные Клава с Федей ушли.

— Вот так Суковатиха! — в сердцах сказал Федя. — Какой была, такой и осталась.

— Ты пойми, трудно ей. Старика забрали, не понимает она ничего, — вздохнула Клава. — А помочь ей всё-таки надо.