— Про раненых красноармейцев не забывайте, — подала голос Зина Бахарева. — Ведь как только раненые поправятся немного, так их немцы заберут в лагеря, на работу. А почему бы их не переправить к партизанам?

— Каким это образом? — спросил Дима.

— Подумать надо…

— Подумаем, — согласилась Клава.

Ребята намечали всё новые и новые дела.

Федя Сушков посоветовал выпускать листовки и расклеивать их по городу.

— Надо, чтобы люди правду знали. А то они начинают фашистской брехне верить: мол, и Москву взяли, и Ленинград, и Советская власть кончилась…

Дима Петровский предложил разработать план диверсий: заминировать шоссе, взорвать цепной мост или поджечь склад с горючим.

Люба Кочеткова возбуждённо заявила, что надо что-то сделать с Аллой Дембовской, дочкой бургомистра.

— Ходит разодетая, с немцами на машине катается. Вчера ко мне прилипла: «Давайте мы для офицеров концерт устроим». Такая мразь! Я ей чуть в лицо не плюнула…

— А ещё полицая Оську Бородулина проучить, — подхватил Капелюхин. — Очень он, наглая морда, над людьми издевается.

Клава строго покачала головой.

— На свой страх и риск ничего не делать. Только по моей команде. Железная дисциплина. Помните свою клятву.

И она принялась объяснять, как надо вести себя в городе. В мелкие стычки с немцами и полицаями ни в коем случае не ввязываться, уметь держать себя в руках. Группами на улицах не показываться. Встречаться подпольщикам лучше всего на волейбольной площадке, на вечеринках, на танцах — пусть фашисты думают, что молодёжь всецело занята развлечениями и ей очень по душе новый порядок. Связь по старой пионерской привычке они будут поддерживать при помощи цепочки. И пока фашисты не угнали их на дорожные работы или на торфоразработки, надо ребятам самим устраиваться на работу в городские учреждения, в комендатуру, на станцию, в офицерские столовые.

— Главное, быть поближе к немцам, чтобы всё знать, видеть и слышать, — закончила Клава. — Вы понимаете меня?

— Это чтоб я на поганых фашистов ишачил? — заартачился было Капелюхин, но, встретив осуждающие взгляды ребят, махнул рукой. — Понимаю, конечно… Ладно, уж я на них работну, — усмехнулся он. — Премного будут благодарны.

В комнату вошёл запыхавшийся Ваня Архипов. Старая, замасленная кепка, дряхлый, латаный пиджак и опорки ногах делали его похожим на беспризорника.

Клава поднялась ему навстречу.

— Почему так поздно?

— Стрельбу слышали? — хрипло заговорил Ваня, вытирая кепкой потное лицо. — Наш самолёт листовки сбросил. А немцы по нему из зениток… Ушёл всё-таки самолёт… А листовок в поле полным-полно осталось. Немцы туда солдат выгнали, целую роту, листовки подбирать. А я там козу пас. Ну, меня зацапали и давай трясти да обшаривать.

— Так ни одной листовки и не принёс? — с досадой спросил Федя.

— Ещё бы не принести, — ухмыльнулся Ваня, разжимая кулак и показывая комочек замусоленной бумаги. — За щекой держал. Чуть не проглотил.

Клава осторожно развернула комочек бумаги. Листовка была адресована населению оккупированных фашистами Ленинградской, Новгородской и Псковской областей.

Обращение было подписано Ждановым и Ворошиловым.

— «Из-за угла и в открытом бою», — вполголоса повтори. Федя и посмотрел на Клаву. — Надо будет её размножить.

Внизу раздался надрывный кашель. Клава выглянула окно. По набережной шли какие-то люди. Клава спрятала листовку в карман и обернулась к ребятам:

— Патефон! Танцы!

Дима пустил патефон и подал руку Клаве. Капелюхин пригласил Варю Филатову, и пары закружились в танце. Вошёл немецкий патруль. Офицер посмотрел на танцующую молодёжь, ухмыльнулся. Он очень сожалеет, что не может принять участия в такой весёлой вечеринке. На войне как на войне…

Приложив пальцы к козырьку, офицер увёл солдат.

Клава достала стопку ученических тетрадей и коробку цветных карандашей.

— А теперь за работу. Капелюхин следит за улицей и меняет пластинки. Остальные берут карандаши и бумагу. Писать только печатными буквами.

Она дождалась, пока ребята очинили карандаши, расселись по своим местам, и, как учительница школьникам, принялась диктовать текст листовки.

А патефон наигрывал задорный фокстрот.

Утром к Клаве забежала Зина Бахарева и сообщила, что больнице произошло большое несчастье. Молодой легко раненный лётчик, почувствовав себя лучше и ни с кем не посоветовавшись, решил бежать из больницы. Ночью в больничном белье он вылез через окно на улицу, стал выбираться из города и сразу же нарвался на немецкий патруль. Лётчика жестоко избили и вновь привезли в больницу.

— Ты бы видела, Клаша, что они с ним сделали, — рассказывала Зина, кусая сухие, запёкшиеся губы. — Лежит как пласт. Еле дышит. Теперь ему долго не подняться.

— Ты листовку раненым подбросила? — спросила Клава.

— Ага! — кивнула Зина. — В трёх палатах под подушки сунула. Теперь листовка по рукам ходит. И знаешь, что началось… Теперь у них только и разговоров, как бы к партизанам пробраться. Вчера один раненый чуть не на коленях меня умолял — достань ему штатскую одежду да покажи дорогу к партизанам. Ой, Клаша, боюсь я. Убежит он и тоже на патруль нарвётся. Что делать-то?

Клава задумалась. Да, раненых на произвол судьбы оставлять никак нельзя.

— А кто этот раненый, что к партизанам рвётся? — спросила она. — Ты хорошо его знаешь?

— Ага… Он мне всё рассказал, — зашептала Зина. — Командир стрелкового взвода. В первом же бою был ранен в голову. Потерял сознание, попал к нам в больницу. Злости в нём полно. Как про немцев вспомнит, даже зубами скрипит. «Мне, говорит, обязательно воевать надо».

— Меня с ним можешь познакомить? — спросила Клава.

— Да хоть сегодня. Приходи вечером в больницу.

— Представь меня как новую медсестру. Назови Машей, фамилию не упоминай.

Вечером Клава была уже в больнице. Зина выдала ей белый халат и привела в процедурную комнату.

— Подожди здесь… Сейчас пришлю… Шитиков его фамилия.

Вскоре в процедурную вошёл коренастый смуглый человек в сером больничном халате, с забинтованной головой.

— Шитиков, — отрывисто представился он, протягивая Клаве сильную цепкую руку и пристально оглядывая девушку. — А вы, значит… Маша, новая медсестра?

Клава кивнула головой.

— Можете говорить со мной откровенно… я всё знаю. Вы один хотите уйти к партизанам?

— Нет, есть ещё желающие.

— Сколько человек?

— Пятеро.

— Люди надёжные? Вы их подготовили?

— Отвечаю, как за самого себя!

— Когда вы хотели бы уйти?

— В любую ночь. Хотя бы сегодня…

— Но вы ещё не совсем здоровы. — Клава кивнула на марлевую повязку на голове Шитикова.

— Ах, это? — ухмыльнулся Шитиков. — Это для маскировки. На случай проверки немецкими врачами. Делаем вид, что мы всё ещё лежачие больные. Это Зина придумала. Да и врач её поддерживает.

«Умницы», — подумала про них Клава и спросила Шитикова, что раненым необходимо для побега.

— Гражданскую одежду, еду, карту, компас, — перечислил Шитиков. — Хорошо бы, конечно, проводника.

— Постараемся обеспечить. Держите связь с Зиной. — Клава поднялась и протянула Шитикову руку.

В этот же вечер она попросила мать порыться в сундуке и достать что-нибудь из отцовской одежды.

— Зачем, доченька? — удивилась Евдокия Фёдоровна. — Да и кому такое старьё пригодится?

— Нужно, мама, нужно. И ты не жалей…

Кряхтя и охая, мать открыла сундук и достала ещё хранящиеся после покойного мужа сатиновую рубаху, брюки из «чёртовой кожи» и поношенный суконный пиджак.

На другой день Петька Свищёв обежал ещё четырёх подпольщиков и передал им наказ Клавы раздобыть мужскую одежду и еды на двое суток.