Дерья положила Робу на тарелку еще баклавы из красивой серебристой картонной коробки. Роб подумал, что так можно и объесться. Франц, размахивая руками, продолжал спорить со своими молодыми коллегами.

— Но что это такое, если не погребальный комплекс, а? Здесь нет поселений, нет никаких признаков хозяйственной деятельности. Ja? Это может быть только храм, и мы все с этим согласны. Но в чью честь мог быть воздвигнут храм? Конечно, в честь предков! Умерших охотников! Не согласны?

Его собеседники пожали плечами.

— И для чего могут предназначаться ниши, как не для костей? — добавил Франц.

— Я согласна с Францем, — сказала, подойдя к ним, Кристина. — Думаю, трупы охотников приносили сюда и выставляли…

— Простите, — очень вежливо вмешался Роб, — выставляли?

— Это делалось для удаления плоти с костей, — объяснил Франц. — Зороастрийцы до сих пор так поступают. Существует мнение, что зороастрийский культ возник как раз в этих местах.

— Вообще-то отсюда происходят чуть ли не все религии, — сказала Кристина. — Выставление — это погребальный процесс, при котором труп помещали в специальное место, где его объедали дикие звери — или хищники, или стервятники. Франц совершенно верно заметил, что такое все еще можно встретить у приверженцев зороастризма в Индии. Они называют это небесным погребением: тела оставляют для «небесных богов». Кстати, во многих ранних месопотамских религиях поклонялись богам, имевшим облик орлов и грифов. Как тот ассирийский демон, которого мы видели в музее.

— Очень гигиенично. Как форма погребения. Выставление, — добавил самый младший из археологов, палеоботаник Иван.

Франц с готовностью кивнул.

— Кто знает? Может, кости потом отсюда забирали. Или они сместились в процессе захоронения самого Гёбекли. Это объясняет отсутствие скелетов на территории раскопок.

Роб совсем растерялся.

— Что вы имеете в виду? Что Гёбекли был погребен?

Франц поставил пустую тарелку на блестящий паркетный пол. Когда он выпрямился, на его лице играла довольная улыбка человека, готового поделиться самой смачной из последних сплетен.

— А это, мой друг, самая большая здешняя загадка! И о ней в прочитанной вами статье не сказано ни слова!

— Роб, учтите, это эксклюзивные сведения! — рассмеялась Кристина.

— Примерно за восемь тысяч лет до Рождества Христова… — Франц сделал паузу для большей внушительности, — весь Гёбекли-тепе был засыпан. Погребен. Целиком и полностью укрыт землей.

— Но… как вы это узнали?

— Данные холмы искусственные. Их почва — не естественные наносы. Весь храмовый комплекс был целенаправленно покрыт многотонной массой земли и ила. Случилось это, как я уже сказал, примерно за восемь тысяч лет до нашей эры. Его спрятали.

— Ого! Вот это да!

— Еще поразительнее — сколько труда пришлось затратить. И то, насколько бессмысленно было данное действие.

— Почему — бессмысленно?

— Прежде всего представьте себе, какие усилия потребовались! Возвести каменные круги Гёбекли, украсить их резьбой, фризами и скульптурами… На это должны были уйти десятки, если не сотни лет. И все в эпоху, когда средняя продолжительность жизни составляла лет двадцать. — Франц вытер губы салфеткой. — По нашему мнению, охотники-собиратели, возводя сооружения, должно быть, жили там же в палатках, в кожаных палатках. Питались местной дичью. И так из поколения в поколение. Не зная ни земледелия, ни гончарного ремесла, не имея других орудий, кроме осколков кремня…

Кристина подошла поближе.

— Вам не кажется, что мы уже надоели Робу с нашей археологией?

Роб вскинул руку.

— Нет, нет, нисколько. Правда! — Он говорил совершенно искренне: за этот день его статья становилась все содержательнее. — Продолжайте, Франц, прошу вас.

— Jawohl [10]. Что ж, тут-то мы и видим тайну. Глубокую, глубочайшую тайну. Если гуманоиды, только-только ставшие людьми, потратили сотни лет на строительство святилища, храма мертвых, погребального комплекса… так какого же черта две тысячи лет спустя его захоронили под тоннами земли? Притащить сюда столько почвы было, пожалуй, ничуть не легче, чем создать Гёбекли. Не согласны?

— Согласен. Так зачем они это сделали?

Франц обеими руками хлопнул себя по ляжкам.

— То-то и оно! Мы не знаем! И никто не знает! Мы лишь в этом месяце окончательно убедились, что так оно и есть, и подумать о причинах совершенно не было времени. — Он расплылся в улыбке. — Фантастика, ja?

Дерья предложила Робу еще бутылку пива. Он взял и поблагодарил. Журналисту было хорошо. Он никогда не думал, будто археология может оказаться таким веселым занятием, и уж совсем не предполагал, что с ней могут быть связаны такие сложные загадки. Роб задумался о тайне зарытого храма. Потом заметил, что Кристина в противоположном углу комнаты разговаривает с коллегами, и почувствовал легкий, совершенно нелепый укол ревности, который немедленно подавил.

Латрелл приехал сюда за материалом, а вовсе не для того, чтобы жалким и безнадежным образом влюбиться. А материал обещал стать куда более эффектным, чем он рассчитывал поначалу. Древнейший в мире храм, обнаруженный возле древнейшего в мире города. Выстроенный людьми еще до изобретения колеса, пещерными людьми каменного века, наделенными диковинным даром высокого искусства…

А потом этот великий неолитический собор, этот курдистанский Карнак, этот турецкий Стоунхендж — Роб явственно представлял себе текст, абзац полностью сложился в мозгу, — потом весь этот треклятый храм был совершенно намеренно засыпан многими тоннами доисторической почвы, сокрыт на множество веков, словно какая-то ужасающая тайна. И никто не знает зачем.

Он поднял голову. Во власти журналистского наваждения он пробыл, пожалуй, минут десять. Работа накатила и поглотила его. Он любил свою работу. Он действительно везучий человек.

Вечеринка между тем шла положенным чередом. Откуда-то появилась старая гитара, и все хором спели несколько песен. Потом выпили на прощание, потом еще, и Роб почувствовал, что, похоже, перебрал.

«Нельзя опозориться и заснуть прямо здесь, на полу, — сказал он себе, — пора собираться домой».

Он подошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом и подготовиться к прощанию.

Снаружи стало заметно тише. Шанлыурфа относилась к числу тех городов, где жизнь продолжается допоздна, поскольку в самое жаркое время дня все отдыхают. Но было уже почти два часа ночи. Даже Шанлыурфа отошла ко сну. Единственный внятный звук доносился снизу.

Трое мужчин стояли на тротуаре прямо под изящным окном гостиной Франца Брайтнера и низкими голосами пели что-то протяжное, похожее на молитву. Что любопытнее всего, перед ними стоял маленький трехногий столик, на котором мерцали три свечи.

Наверно, с полминуты Роб рассматривал певцов и свечи. Потом обернулся и, найдя взглядом Кристину, которая стояла в дальнем углу комнаты и разговаривала с Дерьей, жестом попросил ее подойти.

Кристина перегнулась через подоконник, посмотрела на певцов, но ничего не сказала.

— До чего мило! — негромко сказал Роб. — Это какой-то гимн или религиозное песнопение?

Он обернулся и увидел, что ее лицо побледнело и напряглось.

Словно женщина очень сильно испугалась.

Роб попрощался с археологами. Кристина решила уйти вместе с ним.

Трое певцов к тому времени уже задули свечи, собрали столик и не спеша пошли по улице. Один из них оглянулся на Кристину. Роб не смог понять, что выражало его лицо.

«А может, — подумал Роб, — дело всего лишь в недостатке освещения. Поэтому я и не могу понять, что у него на уме».

Где-то вдали загавкала собака, выполняя свой одинокий ночной обряд. Над ближайшим минаретом высоко в небе висела луна. Ветерок доносил смрад нечистот.

Держа Роба под руку, Кристина вела его по узкому переулку; вскоре они оказались на сравнительно широкой и несколько лучше освещенной улице. Роб все ждал, когда же Кристина объяснит ему свою реакцию, но они шли молча. За дальними кварталами проглядывала пустыня. Темная, бесконечная, древняя, мертвая…