Возникло ощущение, что лучше пока оставить загадку в покое. Пусть подсознание работает, словно компьютер, который жужжит себе потихонечку в пустой комнате. Идея возникла не на пустом месте. Роб когда-то читал об ученом по имени Кекуле, который бился над молекулярным строением бензола. Много месяцев он ломал голову над задачей — безуспешно. Но как-то раз ночью он увидел во сне змею, схватившую самое себя за хвост: древний символ под названием уроборос.

Проснувшись, Кекуле вспомнил сон и понял, что подсказывало ему недремлющее подсознание: молекула бензола представляет собой кольцо, замкнутый круг, похожий на змею. Типичный уроборос. Кекуле кинулся в лабораторию, чтобы проверить гипотезу. Решение, явившееся во сне, оказалось верным во всех деталях.

Вот какова сила подсознания! Так, может, и Робу следует на некоторое время задвинуть проблему в укромный уголок и дать ей как следует вылежаться? А потом решение проблемы чисел Брайтнера всплывет в мыслях, когда он будет занят каким-то совсем не связанным с нею делом: бриться, мыться, спать или вести машину. Или сидеть на допросе в полиции…

Полиция! Роб взглянул на часы. Час уже прошел. Отодвинув стул, он встал, расплатился с хозяином и быстро зашагал к дому.

Дверь открыл один из полицейских в форме. Кристина с заплаканными глазами сидела на диване. Второй полицейский протягивал ей упаковку бумажных носовых платков. Роб мгновенно ощетинился.

— Не беспокойтесь, мистер Латрелл. — Офицер Кирибали сидел на краю стола, изящно скрестив ноги. Говорил он небрежным и самонадеянным тоном. — Мы же не в Ираке. Увы, разговор о смерти друга мисс Мейер оказался для нее довольно… неприятным.

Кристина искоса взглянула на полицейского, и Роб заметил в ее глазах негодование. Затем она поднялась, прошла в свою спальню и громко захлопнула дверь.

Кирибали поправил ослепительно белые манжеты и указал рукой с наманикюренными пальцами на диван. Роб сел. Двое других полицейских, словно молчаливые часовые, стояли у противоположной стены. Кирибали свысока улыбнулся журналисту.

— Значит, вы писатель?

— Да.

— Очаровательно! Мне редко доводится видеть настоящих писателей. У нас в городе примитивная жизнь. Потому что, видите ли, курды… — он вздохнул, — их не назовешь слишком… просвещенными. — Он постучал себя по подбородку концом авторучки. — Я изучал английскую литературу в Анкаре. Мистер Латрелл, для меня встреча с вами — истинное наслаждение.

— Ну, я всего лишь журналист.

— Хемингуэй тоже был всего лишь журналистом!

— Это да. Но я обычный писака.

— Нет, вы слишком скромны. Вы — джентльмен от литературы. Более того, от английской литературы! — У Кирибали были очень темные синие глаза. Не носит ли он цветные контактные линзы? Тщеславие прямо-таки сочилось из него. — Мне всегда очень нравилась американская поэзия. В особенности женская. Эмили Дикинсон и Сильвия Плат. Вы их читали? — Выражение его лица было совершенно непроницаемым. — «Пыхтит, пыхтит паровоз, увозит меня, как еврейку… Может, я и вправду еврейка!» — Кирибали светски улыбнулся. — Согласитесь, трудно найти в литературе другие столь же пугающие строки.

Роб не знал, что ответить. Он был не в том настроении, чтобы беседовать о поэзии, тем более с полицейским.

Кирибали вздохнул.

— Ну, может быть, в другой раз. — Он зажал ручку в пальцах. — У меня, собственно, всего несколько вопросов. Мне известно, что вы не были непосредственным свидетелем предполагаемого убийства. Следовательно…

И начался допрос. Он оказался кратким и довольно небрежным, почти бессмысленным. Кирибали записывал очень мало, один из полицейских апатично включал и выключал магнитофон. Под конец Кирибали перешел к вопросам более личного свойства. Его, похоже, больше интересовали отношения Роба и Кристины.

— Она ведь еврейка, верно?

Роб кивнул. Кирибали улыбнулся с довольным видом, как будто ему удалось разрешить самую главную проблему, и положил ручку. Поправил ее, чтобы она лежала строго параллельно краю стола. Потом щелкнул пальцами, полусонные нижние чины встрепенулись, и все трое полицейских направились к двери. Остановившись на пороге, Кирибали попросил Роба передать Кристине, что она «в какой-то момент» еще может потребоваться для уточнения подробностей. С этими словами офицер удалился, оставив после себя ядовитый запах одеколона.

Латрелл повернулся. Кристина, одетая, как при их первой встрече, в белую рубашку и брюки хаки, стояла в дверях спальни. Вид у женщины был расслабленный и спокойный.

— До чего же гнусный тип!

Кристина равнодушно пожала плечами.

— Peut-etre [14]. Но ведь он просто выполняет свою работу.

— Он довел вас до слез.

— Разговорами о Франце. Да… я уже несколько дней не плакала.

Журналист взял куртку. Потом вновь положил. Записная книжка Брайтнера на столе приковала к себе взгляд. Роб не знал, что делать дальше. Он не знал, куда идти, не знал, куда вся эта история заведет его; знал лишь, что оказался втянутым в нее и, возможно, ему грозит опасность. Или это паранойя? Роб посмотрел на фотографию на стене. Какая необычная башня! Кристина проследила за его взглядом.

— Харран.

— Где это?

— Совсем недалеко отсюда. С час, наверное. — Ее глаза сверкнули. — Знаете, у меня возникла идея. Как насчет посмотреть башню в натуре? Еще разок выбраться из Урфы? Лично мне очень хочется съездить куда-нибудь. Куда угодно, только бы не оставаться здесь.

Роб с готовностью кивнул. Пустыня все сильнее манила его — тем сильнее, чем дольше он находился в Турецком Курдистане. Резкость теней, тишина безлюдных долин — ему нравилось это. К тому же поездка в пустыню казалась сейчас гораздо привлекательнее, нежели альтернатива мотаться целый день по жаркой и неприветливо следящей за тобой Шанлыурфе.

— Поехали.

Пейзаж к югу от Урфы был еще суровее, чем пустыня вокруг Гёбекли. Бескрайние желтые равнины убегали к искаженному пляшущей знойной дымкой горизонту; среди песков время от времени попадались курдские деревушки с немыслимо ветхими домами. Солнце палило немилосердно. Роб полностью опустил стекло в окне, но ветер просто обжигал, как будто на лендровер было направлено множество паяльных ламп.

— Летом здесь бывает до пятидесяти градусов, — сообщила Кристина, со скрежетом переключив передачу. — В тени.

— Нетрудно поверить.

— Конечно, тут не всегда было так. Климат изменился около десяти тысяч лет назад. Франц рассказывал вам об этом…

На протяжении полусотни километров пути они разговаривали о записной книжке Брайтнера: о карте, о необычных рисунках и, конечно, о числах. Но ни у него, ни у нее не возникло никаких новых соображений. Подсознание Роба, похоже, взяло отпуск. Идея, порожденная примером Кекуле, не срабатывала.

Машина миновала армейский блокпост. Солнце из зенита озаряло безжизненно висящий кроваво-красный турецкий флаг. Один из солдат поднялся, лениво полистал паспорт Роба, коротко взглянул на Кристину сквозь оконное стекло и жестом позволил проехать.

Через полчаса Роб увидел внезапно проступившую из знойного марева башню. Она представляла собой семиэтажную постройку из кирпича-сырца. Верхняя часть была разрушена.

— Что это?

Кристина свернула с главной дороги, и машина покатила в сторону древнего сооружения.

— Она входит в комплекс старейшего в мире исламского университета. Харранского. Ему самое меньшее тысяча лет. Сейчас полностью заброшена.

— Она похожа на башню с карты Таро. Башню, в которую ударила молния.

Кристина рассеянно кивнула. Поглядывая то в боковое окно, то на дорогу, она искала место для парковки.

Ее взгляд остановился на веренице домиков, увенчанных глинобитными куполами. Во дворе между ними трое малышей гоняли тряпичный мяч. Блеяли пасущиеся на солнцепеке овцы.

— Обратили внимание?

— На саманные домики? Конечно.

— Они появились здесь, наверное, за три тысячи лет до Рождества Христова. Харран очень стар. Есть даже легенда о том, что изгнанные из рая Адам и Ева пришли именно сюда.