Вот и у меня краска попыталась броситься к лицу, когда речь зашла о моём творчестве. Может быть, даже часть её достигла кожи, но только часть. Малая часть, так-как я сознательно себя контролировал. Знал, что шатать меня будут с самых разных сторон. И эта — ещё не самая чувствительная.

— 'Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру

Пусть дождём опадают сирени

Всё равно, я отсюда тебя унесу

Во дворец, где играют свирели…' — старательно пропела девушка. Голос у неё был неплох, но вот со слухом имелись проблемы. Так что, это резало меня по живому сразу в двух направлениях: стеснения, смущения от того, как слышишь свои слова в чужих устах — это всегда задевает. Это не может не задевать; и диссонанса по восприятию прекрасного.

Но я только сильнее постарался расслабиться, понимая, что атака только-только начинается, и это всего лишь пробные, ещё очень осторожные шары.

— Мне нравится. Так романтично! — свела ладони вместе и подняла мечтательно глаза к потолку она. — А кому посвящены эти строчки? — тут же опустила глаза и посмотрела любопытным взглядом на меня она. — Алине или Марии?

— Это абстракция, — прикладывая всё большие усилия, чтобы продолжать оставаться спокойным и внешне нечитаемым, ответил я ровно. — Абстрактная песня об абстрактной любви.

— Ну, Юр? Мне-то можно сказать, я-то никому не выдам. Всё-таки, Мария? — не унялась она. А мне тяжело было даже слышать это имя — долбанное наследие Княжича!

— Это абстракция, — максимально ровным тоном повторил я.

— Ну, признайся — это же о Марие? Ведь все знают, что всё Югорское Княжество, это лес. Один большой лес. «Заколдованный лес». Ну, ведь правда же? — продолжила шатать меня в этом направлении психологиня, даже не столько заметив, сколько почувствовав, слабину.

— Кстати, Юр, должна признаться, — сказала девушка. — Я ваша с Алиен большая фанатка! Я смотрела все ваши клипы. Слушала все песни — они потрясающие! Ещё я видела оба этих сюжета по телевиденью. И ту совершенно возмутительную поделку этой «Натальи Звёздной»… ты, кстати, знал, что её нашли повешенной, здесь, в её квартире, в Петрограде?

— Нет, — ответил я. Постарался дать этот ответ спокойно, но лицо моё, похоже, всё-таки выдало что-то, какую-то часть глубинных, вроде бы взятых под контроль эмоций. Хотелось поморщиться и заявить: «Она знала, на что шла». Но я сдержался. Ограничился только коротким и ёмким «Нет».

— А это правда, про Зацепину? — продолжила бомбардировать меня неприятными вопросами Лариса Валентиновна. — Анастасию Дмитриевну?

Этот вопрос и это имя больно укололи сердце. Очень больно. Хоть своей вины я в том происшествии не чувствовал. Вообще, очень-очень сильно стараюсь держать это паразитное чувство, прививаемое нам с самого детства лишь для того, чтобы проще было управлять и манипулировать, как можно дальше от себя. Сам не винюсь, и других стараюсь не виноватить. Всё равно, вспоминать ту девушку, что очень хотела быть со мной и погибла именно из-за этого желания, было больно.

И Лариса Валентиновна, изображавшая самое дружеское участие (а может, и не изображавшая, кто её знает?), точно это во мне заметила. Или, скорее, почувствовала, так как лицо-то спокойным я удержал. И даже руки, лежащие на подлокотниках, в кулаки не сжал, хоть и был очень сильный порыв сделать это. Но я был заранее готов и сумел проконтролировать эти моменты.

А ещё, очень отвлекло то, что я рассмотрел на отвороте форменного пиджака девушки, в петлице, маленький и неброский металлический значок, сообщавший посвящённому человеку, что передо мной Одарённая Ранга Гридень с Даром Разума. Что означает, что она максимально чувствительна к малейшим проявлениям эмоций или внимания. Пусть, справиться и взять под контроль полноценного Одарённого она не могла — с этим даже Семёнова со своим верхним пределом Ранга Ратник не справлялась, но это не значит, что мягкого, ненавязчивого воздействия на меня эта Лариса Дмитриевна не могла оказывать. Или пытаться оказывать.

Очень помогла подготовка к скорому экзамену, с её изучением теоретической части квалификационных требований. Именно то, что я, как раз, только накануне, до поздней ночи, и даже после отбоя, изучал градацию Одарённых и их систему опознавательных знаков. Впрочем, я уже ранее упоминал об этом.

Понимание, что передо мной Разумник, сработало, практически, как триггер. Я собрался мгновенно. Меня словно ушатом холодной воды окатили. Тело расслабилось само собой. Взгляд стал острым, но чистым, лицо — нечитаемым: нет места эмоциям и лишним напряжениям в «боевом режиме».

— Правда, что это именно она вывела тебя из запоя и наведённой депрессии? — словно не заметив изменения моего состояния, продолжила бомбардировать меня она вопросами.

Я молчал. Ничего не говорил. Сидел расслабленно и следил за психологиней «ленивым» взглядом, каким кот смотрит на обнаглевшую мышь, слишком близко рискнувшую подойти к месту его дневного отдыха. Вроде бы и бросаться ловить-убивать не за чем — кот сыт, но пусть только повод даст, пусть только ещё на шажок придвинется, на полшажка…

— Наверное, очень достойная была женщина. Болела своим делом, своей профессией, — не удовлетворившись отсутствием реакции, продолжила давить Лариса Дмитриевна. — Вы близки с ней были? — последовал прямой вопрос и ожидание ответа.

— Нет, — односложно предоставил этот ответ ей я.

— Но как же? — даже слегка растерялась она. Может быть, от этого ответа, может быть от чего-то своего, что могла почувствовать она, но не мог почувствовать я. — По телевизору ведь сказали…

Можно было возразить на это, мол: «мало ли, чего по телевизору говорится? Всему верить теперь?». Но я не стал. Просто промолчал, не меняясь в лице. Теперь это было просто: рука у меня трясётся тогда, когда тянется к пистолету, когда пистолет уже в руке, а мишень впереди, никакого тремора нет и в помине. Ни тряски, ни колебаний, ни эмоций. Они потом будут.

— А это правда, что ты убил Ратника и Воя, чтобы отомстить за неё?

— Нет, — спокойно ответил я, продолжая «лениво» следить за ней.

— Но, как же?.. — растерялась ещё больше она. — А видео? А свидетели? Это враки? Ложь? Постановка?..

— Не было мести, — подумав, всё ж решил пояснить я. Но только это. Не более.

— «Нет зла в моём сердце, но…» — медленно процитировала строчку моей песни она так, словно ей, вдруг, стало всё понятно. И взгляд, которым она на меня после этого посмотрела, как-то изменился. Что в нём возникло? Может, я ошибаюсь, но мне показалось, что… уважение?

— А твой брат? Как он? — через какое-то время продолжила она. Но уже без того напора, что раньше. — Я слышала, что в Москве на вас было ещё одно покушение?

— Было, — ответил я.

— А брат? Как Матвей?

— Не знаю, — ответил я. — У меня нет телефона. Первому курсу запрещено их иметь. По телевизору, в новостях, которые нам включают перед отбоем, про Матвея сообщений не было.

— Оу… — спохватилась она. И я почти поверил, что психологичка об этом обстоятельстве действительно забыла. И, что она «устыдилась своей бестактности».

Дальше… дальше, разговор окончательно как-то увял. Зато, появились эти грёбаные тесты. И цветовой, в его полной, развёрнутой версии, который в реальности писателя «тестом Люшера» называют, и с «пятнами Роршаха», и НПУ на «сто-пятьсот» вопросов… Короче, едва-едва в полтора часа вложился.

Эта… не понимающая ни хрена личность, ещё утешала меня: мол, ничего страшного, спешить не обязательно, мы наш сеанс и продлить можем, моё ротное начальство ругаться не будет… Я промолчал. Не стал ей отвечать. Если сама не понимает, то уже и не поймёт. А тратить на неё свои бесценные секунды… нет уж! Так что, успел, справился.

А, перед уходом, ещё и несколько капель «своей» воды отправил тихонечко, под ковром, потом по стеночке, по подоконнику и в лейку для цветов. Пластиковую, и, к сожалению, не прозрачную. Но и так сойдёт. Просто поподслушиваю как-нибудь потом… Хотя, поподглядывать было бы, конечно, прикольнее…