Долетели быстро. Говорю же — удобная штука личный вертолёт в городе. По-моему, даже десяти минут не прошло, как мы уже приземлялись на специальной площадке на крыше здания больницы.

Приземлился только наш, центральный вертолёт. Четыре сопровождавших, то ли «Чёрных акулы», то ли «Аллигатора», то ли, я вообще не представляю, как они тут могли называться, но это для меня и не так важно, всё то время, что мы садились на крышу, высаживались и заходили через специальную дверь внутрь здания, продолжали кружиться над нами, хищно поводя своими носами в воздухе и выискивая опасность, которую могли бы подавить своими ракетами и жадно зияющими стволами пулемётов.

Опасности не было. Мы с Алиной и встречавшим нас доктором вошли — «Акулы» улетели куда-то. Видимо, туда, где могли приземлиться и подождать окончания нашего визита. На крыше у них такой возможности не было: вертолётная площадка ведь рассчитана была лишь на одну машину, а не на пять сразу.

Ну, да и Творец с ними. С ними, со всеми.

Я сидел в белой ОВП-палате рядом с койкой брата. Охрана палаты, приставленная Князем, осталась снаружи. Пропустили внутрь они меня без вопросов, видимо, успели получить все необходимые распоряжения, пока вертолёт ещё летел к больнице.

Мари вошла в палату со мной вместе, даже поздоровалась с лежащим без движения Матвеем. Но очень быстро почувствовала себя не в своей тарелке, и, чтобы избежать дальнейшей неловкости, предпочла отойти к окну и «оставить нас одних», не отвлекая и не мешая своим присутствием. Вела она себя тихо, как мышка. Понимала, что не лучшее время и не лучшее место сейчас здесь, чтобы на мозги капать и обиды высказывать.

— Ну, здравствуй, братец, — тихо выдохнул я, берясь своей правой рукой за его холодную и тонкую кисть. Холодную и тонкую… да уж, лежание в коме ещё никому не шло на пользу, таким болезненным и худым Матвей, на моей памяти никогда ещё не выглядел. Всё-таки внутривенная «диета» будет даже пожёстче, чем та, на которой я, к данному моменту, уже почти тридцатку сбросил. Да уж, теперь мы с ним даже в этом похожи…

— Как же ты так, братишка? — проговорил я и пригладил левой рукой его непослушные волосы, успевшие заметно отрасти. Ногти-то ему персонал подстригает, а вот причёску пока не трогают. — Как же не уберёгся-то?

Смотреть на него, вот такого слабого, было больно. Почему-то появлялось непонятное, нелогичное чувство вины. Как будто я мог что-то тогда сделать, но не сделал. Хотя, что? Что именно? Как я ему мог помочь, сидя в покорёженном броневике на дне Москвы-реки? Да и само нападение: не на меня была охота, а на них с Мари. Не будь меня в том кортеже, это не остановило бы нападавших… хотя, не реши я ехать на студию, кортежа и вовсе бы не было.

Интересно только, почему был именно кортеж в тот раз, почему не вертолёты, как сегодня? Хотя, если подумать, то рядом со студией площадок, на которых мог бы приземлиться вертолёт, не было. Ни специально оборудованных, ни импровизированных.

— Эх, братишка! — наклонился я и в чувствах прижал свой лоб к его лбу. — Возвращайся уже скорей из своего путешествия. Возвращайся, Матвей! Ты нам нужен! Просыпайся уже… а то проспишь: Ленка за другого замуж успеет выйти!

Я закрыл глаза, которые защипало. В горле встал неприятный ком. Голова опустела до звона. Почему-то снова вспомнился Маверик, и плеснуло злобой на него. Хотя, причём тут Маверик? Он уже мёртв давно. Он же ещё до этого покушения умер, так что, явно не причём. Просто, дурацкая ассоциация.

Я сильнее зажмурился, чтобы не дать вырваться начавшим скапливаться непрошенным слезам. Мужчины не плачут… при свидетелях. Единственные, кому мужчина может показать свои слёзы — это родители и жена. Жены здесь у меня нет, а родители… не те у меня с ними отношения. Одна чуть не утопила, другой чуть досмерти не забил. Какие им слёзы? Так что, нет — надо напрячься, сильнее зажмурить глаза и удержать свои эмоции в себе.

— Возвращайся, Матвей! Возвращайся! — снова прошептал я сквозь стиснутые зубы. — С Тверскими я порешаю, ты только возвращайся…

Потом я отнял свой лоб от его лба и разогнулся. Посмотрел на потолок, пережидая особенно сильную резь в уголках глаз, провёл по ним левой рукой, правой сильнее сжал кисть Матвея.

— Возвращайся, братишка, возвращайся, — повторил я. Потом отпустил руку, поправил причёску брата, поправил его одеяло, встал со стула посетителя и направился на выход из палаты. К сожалению, здесь я больше ничего не мог сделать. Не Целитель я.

На выходе меня как-то повело, в теле появилась непонятная слабость, а в голове и груди возникли знакомые «предполётные» или «постнокаутные» ощущения. Я схватился рукой за дверной косяк, пережидая их. Наверное, слишком долго сидел и слишком быстро встал, да ещё расчувствовался, вот давление и скакнуло — бывает.

Но, минутная слабость прошла, я отлип от косяка и, кивнув сопровождающему, ждавшему у дверей палаты, более не оборачиваясь, пошёл обратно к вертолёту вместе с Мари, что уже пристроилась слева от меня.

В ногах ещё чувствовалась некоторая тяжесть и лёгкая дрожь, но уже меньше. Да и плевать на неё! Надо было взбодриться, взять себя в руки и готовиться к предстоящему празднованию. Ведь это, к сожалению, нынче не мой праздник. Нет — это официальное явление меня миру в качестве нового Дворянина, нового Одарённого в Семье Долгоруких. Мероприятие будет максимально освещено в прессе. Уверен — там будут просто толпы журналистов. А ещё представители всех соседских Княжеских Родов. Не праздник мне предстоял, а работа. Тяжёлая, и не слишком приятная… А ведь ещё и отец… с которым придётся стоять и улыбаться под камеры. Да уж, не до слабости тут. Совсем не до слабости.

Кремль большой. В каких-то городах, это, может быть, и не так, но в Москве — он большой. И Кремлёвский Дворец — очень не маленькое сооружение. Есть где разгуляться и развернуться. Ну и по дороговизне и богатству обстановки в нём, он точно не уступает Лицею. Здесь тоже: и паркет, и мрамор, и золото, и свет, и витражи, и статуи с картинами, и высота потолков, и количество залов с комнатами — ничуть он не уступал, ни в одном параметре. Да, было бы и удивительно, будь иначе: всё ж, одно из самых богатых и сильных Княжеств Империи, по размерам и силе иные Европейские Королевства превышающее.

Так что: блеск, шампанское, живая музыка, дамы, кавалеры… А вот журналистов, кстати, оказалось гораздо меньше, чем я думал. Всего четыре или пять команд, состоящих из оператора, фотографа и непосредственно журналиста. Причём, все они вели себя очень тихо, скромно, старались изо всех сил сделать так, чтобы казалось, что их вообще нет: к гостям с микрофонами не лезли, ничего не комментировали, фотографии делали тихо и без вспышки.

Несколько необычное для меня поведение их братии. Хотя? Возможно, что особенности этой профессии сильно зависят от особенностей мира? Здесь-то СМИ — это не «Четвёртая власть». Они здесь вообще не Власть. Вся Власть здесь у тех, у кого Сила. Или… я снова чего-то ещё не понимаю.

Гости. Их, вроде бы, было много. Даже очень много: десятки, возможно даже переваливающие за сотню. Но, это в целом. Во всём Дворце. Но в том зале, где проходило основное действо, было всего человек двадцать: Семья Долгоруких в неполном сборе (Матвей в больнице, Джун Долгорукая в своих покоях с новорожденным Владимиром, которому ещё рано на такие шумные мероприятия, Андрей и Сергей — на границе Польши, где, кстати, и отец должен был находиться, но Князь — это фигура особая, ему сразу много где находиться надобно, вот он и перемещается), одна тройка журналистов, Мари со своим отцом, Лена Тверская со старшим братом, Черниговский Иван, представители Княжеских Родов Смоленского, Тульского, Владимирского, Ярославского Княжеств — соседи, куда ж без них. Не лично Князья — не того масштаба мероприятие, всё-таки, но старшие и средние сыновья — тоже далеко не последние люди. Были несколько представителей и чуть более дальних Княжеств, с нашим непосредственно не граничащих, таких, как Тамбовское, Липецкое, Воронежское… А ещё присутствовал представитель Императорской Семьи, старший сын Императора Бориса Ивановича Василий Борисович. Угу, тот самый, из-за сорвавшегося покушения на которого, я сколько-то там дней в белой комнате просидел на допросах у Охранки.