Колька говорил несколько небрежно, подражая взрослым.

— Ты меня извини, Коля, но кем ты работаешь в ревкоме?

Колька, почувствовав в голосе своего нового знакомого недоверие, вспылил:

— Печки топлю, вот и работаю.

Дмитрий Федорович, пытаясь успокоить мальчика, с подчеркнутым уважением обратился к нему:

— Смотрю я на тебя, и ты мне все больше и больше нравишься. Ты отлично поступаешь, что самостоятельно зарабатываешь на кусок хлеба, хвалю.

Колька приосанился. Вошла Валентина Федоровна с топором и пилой.

— Мальчик, на, бери, — кивнула она на инструмент.

Колька собрался уходить.

Дмитрий Федорович, ласково заглядывая ему в глаза, сказал:

— Когда они больше не потребуются, занеси обратно. А то у нас всегда прохладно, не натопишь. Сам чувствуешь, наверно?

Только сейчас Колька заметил, что в комнате, действительно, холодно.

— Да-а, неважно у вас.

Дмитрий Федорович придвинул поближе к Кольке конфеты.

— С топливом совсем худо. Понимаешь, и мало его, и кроме того, дрова сырые, плохо горят. Ты любишь книги?

— Да!

— А я обожаю. И, поверишь, Коля, — приходится ими растапливать. Сердце разрывается, плакать готов, а никуда не денешься, здоровье дороже.

— Книгами? — ужаснулся Колька. — Книгами растапливаете?

— А что же делать? Кстати, чем ты растапливаешь, керосином?

— Как же можно книгами? Керосина у нас мало. Мы собираем бумажки из мусорных корзинок — ими и растапливаем. А вы какими книгами?

— Какими?

Дмитрий Федорович взял его за плечи, подвел к шкафу и раскрыл дверцы.

Какое здесь было богатство! Новенькие, с блестящими корешками и красивым тиснением книги заставили задрожать Кольку. «И их на растопку. Разве можно так?..»

Глаза у мальчика разбежались, он забыл, где находится, забыл о леденцах, забыл о Наташе, казалось, забыл обо всем на свете. Вдруг среди книг он увидел ту, которую давно мечтал прочесть — «Кожаный чулок». Рука невольно потянулась к полке.

Приподнявшись на цыпочки, он бережно достал книгу.

— Вы мне ее дадите? — дрогнувшим голосом спросил Колька, не в силах оторвать глаз от красивой обложки.

Дмитрий Федорович обратился к Валентине Федоровне:

— Отдадим ему ее, верно, Валюша? Все равно сожжем.

— Митя, но эту книгу мне подарили, — возразила женщина, — я хотела бы сохранить ее.

— Фенимор Купер твой, — твердо сказал Дмитрий Федорович, обращаясь к Кольке, пропустив мимо ушей слова сестры.

Недовольная Валентина Федоровна медленно пошла к окну и, глядя на улицу, с раздражением проговорила:

— Ты просто невыносим, Митя. С какой стати мы должны дарить библиотеку первому встречному? Зачем этот жест?

— Валя! — Дмитрий Федорович многозначительно посмотрел на нее, увидев, что Колька положил книгу на стол. — К чему твои шутки, Валя?

Валентина Федоровна, подчиняясь его взгляду, задумчиво улыбнулась:

— Бери мальчик, все равно сожжем, бери.

— Бери и беги, — сказал Дмитрий Федорович, — беги, а когда захочешь получить еще интересные книги, приходи к нам. Мы тебе всегда будем рады. Ну, иди. Старуха проведет тебя через двор. Возьми и леденцы.

Прижимая к груди драгоценную ношу, Колька выскочил из комнаты.

Взрослые многозначительно переглянулись.

— Знаешь, Валя, у меня возникла мысль: что, если приручить этого звереныша из ревкома?

— Ну, что ж, неплохая идея. В нашем деле все средства хороши, — сказала она с ударением на слове «все».

О чем только не передумала Наташа в минуты томительного ожидания. Раз двадцать, то кипя негодованием, то боясь, что с Колькой случилась беда, хотела она проникнуть в мрачный кирпичный дом.

И лишь боязнь перед псом останавливала ее. Собака хитрила: она отворачивалась и притворялась, что ей совершенно все равно, войдет ли девочка во двор или нет. Но по вздыбленной шерсти на могучей шее, по вздрагивающей верхней губе, обнажавшей чудовищные клыки, Наташа видала: попадись она только собаке — тотчас последует расправа. Еще и за Кольку достанется.

— Что ты там делал? — с возмущением встретила она выбежавшего Кольку, и задорный вздернутый носик ее сморщился от негодования.

Колька бросил в санки пилу и топор, выхватил у девочки веревку, балуясь, ткнул ее пальцем в бок и побежал. Остановился он у ветхой круглой будки, заклеенной приказами, объявлениями и афишами.

Поведение Кольки совсем возмутило Наташу. «Какой же он товарищ, да?» Она волновалась, ждала, мерзла. У нее до ломоты озябли ноги. И ко всему еще этот противный пес. А Коля, видите ли, смеется да еще толкается. Нет, этого она так не оставит.

Она догнала смеющегося Кольку и срывающимся от сдерживаемых рыданий голосом обрушилась на него:

— Ты, ты — бессовестный… Ты, да, да — бессовестный!

Колька возмутился.

— Бессовестный? — Он схватил ее за плечи и встряхнул. — А ну, посмей еще раз сказать!

Голова у Наташи мотнулась в сторону. Она вскрикнула.

Колька опомнился, отпустил ее и отошел в сторону, не смея поднять глаза на Наташу.

Наташа жалобно, без слез всхлипывала:

— Я же не хотела так, у меня вырвалось, — твердила она, — не буду больше. А зачем ты побежал? Почему ты так долго не выходил? Я совсем замерзла…

— Доктора задержали. Они не сразу дали инструмент. Зато, когда я уходил, дали мне книгу и леденцы.

— Книгу, конфеты? Ой, ой! Так бы сразу сказал. — Наташа повеселела. — А ну, покажи книгу.

Заложив конфету за щеку, с наслаждением посасывая ее, девочка бережно перелистывала страницы, боясь замазать их.

Только теперь Колька увидел, как Наташа замерзла: нос слегка опух и покраснел, губы посинели. Ему стало жаль ее. «Надо скорее сдать инструмент — и домой».

— Наташа, дай Купера, побежим — согреемся!

Но девочка не собиралась расставаться с книгой. Она пыталась спрятать ее за спину.

Колька вырвал у Наташи книгу.

— Дома посмотришь.

Наташа отвернулась от Коли и, стараясь заглушить новую обиду, начала читать объявления.

— «Срочно, без запроса, ввиду выезда из города продается велосипед «Дукс № 1». «Дантист вставляет коронки и зубы из золота клиентов».

— Пойдем, — позвал ее Колька, — пойдем скорее.

Но Наташа продолжала читать. Вдруг она повернулась к Кольке:

— Смотри… «К населению города… Ревком просит граждан сдать во временное пользование топоры, пилы по адресу…»

— Вот здорово! — сказал Колька, и они побежали.

На бегу Колька и Наташа обсуждали, что будет, когда они доложат Острову о своих успехах.

— Обрадуется он, — солидно говорил Колька, гордо оглядываясь. На салазках, радуя слух, весело позвякивали топоры и пилы. Некоторые из них — заржавленные, тупые, часть топоров без топорищ, но разве их нельзя исправить? Еще как можно!

Запыхавшись, пошли пешком. Помолчали. Потом заговорил Колька.

— Отец мне рассказывал, Наташа: заживем скоро без буржуев. Хорошо станет: и хлеба, и картошки, и сахару — всего будет вдосталь. И я тогда, знаешь… Только ты не смейся, не будешь? Нет? Я тогда заведу голубей. А ты?

Наташа ответила не сразу. Она вспомнила, как, протирая стекла в ревкоме, распелась и до того увлеклась, что не заметила, как за ее спиной собрались красноармейцы. Когда она кончила петь и случайно выдавила уголок треснутого стекла, который еле держался, все засмеялись.

Наташа испугалась: где в такое время достанешь стекло? Но все смеялись, и она успокоилась. Остров погладил ее по плечу и сказал (она хорошо запомнила его слова):

— Хорошая ты девочка, Наташа, и поешь хорошо. Не за горами тот час, когда все дети, по всей России, будут учиться. Пошлем и тебя. В консерваторию. Не плохо! И будет у нас своя рабоче-крестьянская певица. Да еще какая!

— Хорошо будем жить, — вспомнив все это, проговорила Наташа, — пойдем в школу, дадут нам новые книжки. Ой, как я хочу, скорее бы. Знаешь, Коля, — мечтательно продолжала она, — люди будут жить в больших и красивых домах. Дома-то будут даже лучше, чем у миллионщика сторожева, да?