Колька поправил буденовку и посмотрел на окна дома. Все, кроме одного, были закрыты ставнями: ни малейших признаков жизни. Колька как бы про себя промолвил:

— А у нее одно ухо разорвано, левое-то.

— Давай уйдем, пожалуйста, — тихо попросила Наташа, — обойдемся без них.

Изредка мимо них проходили люди. Они с недоумением посматривали на мальчика в поношенной шинели и девочку, закутанную в старый шерстяной платок.

— Не надо туда, пойдем, пойдем дальше, — тянула Наташа.

Колька, не слушая ее, ковырял носком сапога снег.

— Все собаки без уха злые, — убеждала она Кольку. — Слышал, что говорила тетя Дуня? И пес не лает, совсем не лает. Это необыкновенная собака, Коля, да? Растерзает она нас!

Колька поднял голову.

— «Безухая», «не лает». Ну, и что ж? Что же нам так и уходить ни с чем? Один, другой дом пропустим… Взрослые много соберут, а мы что? Вызвались перед дядей Андреем, а тут струсили. Все это враки, что безухие злее, чем с ушами. Поняла? Враки!

Его серые глаза смотрели строго.

— Нет, Наташа, мы не можем уйти ни с чем.

Девочка зябко поежилась.

— Оставайся у санок, подожди меня, я скоро!

Наташа кинулась к нему, загородив калитку.

— А если это волк?

Но испуг девочки придал Кольке еще больше решимости.

— Ну и пусть!

— Хорошо, тогда и я с тобой!

— Нет, стереги инструмент. Ты хочешь, чтобы у нас разворовали чужие пилы и топоры?

Он осторожно отстранил Наташу, толкнул калитку и шагнул во двор.

Собака молча метнулась к нему. Колька отскочил в сторону. Но пес, щелкнув зубами, вцепился в полу шинели. Колька вырвался.

Неудача привела собаку в бешенство. Она с остервенением рвалась к мальчику. Чувствуя, что жертва уходит от нее, по-волчьи завыла… Колька метнулся к каменному крыльцу.

Первая тяжелая дверь оказалась незапертой. Дрожащей рукой мальчик приоткрыл вторую. Длинный, полутемный, без окон, с затхлым запахом коридор.

Впереди — прямая деревянная лестница, ведущая на второй этаж.

Озлобленный вой пса напоминал, что назад нет пути.

Его удивляло, что на вой собаки никто из жильцов не вышел.

Но раздумывать было некогда. Колька осторожно направился к лестнице.

Глаза постепенно свыкались с полумраком. Вдоль левой стены коридора стояли два больших сундука. На них в беспорядке были навалены свернутый трубкой ковер, безногое кресло, плетеная качалка без спинки.

С правой стороны — две двери. Пока Колька размышлял, в какую постучать, ближайшая к нему приоткрылась, и оттуда выглянула старуха. Колька от неожиданности попятился к лестнице.

— Ты как к нам попал? — дребезжащим голосом спросила женщина. — Что тебе надо?

— Топор, — машинально сказал Колька.

Старуха охнула.

— Топор? Что ты зубы заговариваешь. Сейчас же вон отсюда, чтобы духу твоего не было, пока я кочергу не взяла. Вон!

Неожиданно послышался мягкий женский голос:

— Чей это вы дух изгоняете, Елена Николаевна?

На лестничной площадке с ленивой небрежностью облокотилась на перила черноволосая, невысокого роста, полная женщина, одетая в вязаную кофту и темную юбку.

— Тетенька, — сказал Колька, — я по делу, я с мандатом.

— С мандатом? — в спокойных глазах женщины на мгновение блеснуло любопытство и сразу же погасло. Что еще за новости? Поднимись-ка наверх, живо!

Идя к ней, Колька торопливо говорил:

— Я за топорами, за пилами, а не воровать… Мы не из таких. Зря она кричит.

Старуха зачастила:

— Вы только послушайте, Валентина Федоровна, этот фрукт заливается, сказки сочиняет. Ты что, думаешь, умнее нас? Ох и народ пошел, избави бог. Без стыда и совести. Так и зырят, так и вынюхивают! Тьфу! Вытурить его — и весь сказ.

— Успокойтесь, Елена Николаевна! — не сводя с Кольки глаз, проговорила Валентина Федоровна. — Идите к себе, а мы с Дмитрием Федоровичем разберемся: подрастающий ли это рыцарь с большой дороги или обычный мальчик. Пойдем, — поманила она Кольку.

Комната, в которой оказался Колька, была просторной, с тремя окнами, выходящими на улицу, два из них были прикрыты ставнями. Через полуоткрытую дверь спальни виднелся угол блестящей спинки никелированной кровати.

Колька с нескрываемым интересом рассматривал пианино с бронзовыми канделябрами. В одном из них торчал небольшой огарок.

Ковры, картины, зеркала, мягкие кресла, большой, почти во всю стену, книжный шкаф. Такое богатство Колька видел впервые.

Внимание мальчика привлек стол, накрытый свисающей до пола белой скатертью. В тарелках лежали брынза, масло. В хлебнице — хлеб, нарезанный тонкими ломтиками. Но ничто так не удивило Кольку, как конфеты. Давно он их не видел. Из вазочки соблазнительно выглядывали леденцы — зеленые, красные, синие, белые. Интересно, какие они на вкус, — сладкие или кисленькие? Колька проглотил слюну и заставил себя отвернуться. Увлеченный своими наблюдениями, он не заметил, что они с женщиной не одни.

— Кого ты привела? — послышался мужской голос.

Мальчик повернул голову и увидел сидящего в кресле мужчину.

Высокий белый лоб, с горбинкой нос, нависший над плотно сжатыми тонкими губами, круглые выпуклые глаза с тяжелым, пристальным взглядом придавали лицу недоброе, хищное выражение.

«Как сова, — подумал Колька. — Верно сказала тетя Дуня, — от такого и снега не дождешься».

Мужчина бесцеремонно рассматривал его, начиная с пахнущих дегтем сапог и кончая большой, нахлобученной на лоб буденовкой.

Слова он выговаривал неторопливо, четко, но как-то не совсем правильно.

Валентина Федоровна, наклонив голову, лениво промолвила:

— У него какой-то мандат, Митя.

— Мандат? — удивился мужчина. — Какой же у тебя мандат? Откуда ты?

— У меня не какой-то мандат, а из ревкома. Пришел за топорами и пилами. — Колька опять посмотрел на леденцы, потом на книжный шкаф. «Сколько книг! Эх, почитать бы!» — и сердито бросил мужчине. — Ну что, дадите топор?

— Не торопись. Из ревкома? Интересно. Покажи-ка свой мандат!

Дмитрий Федорович пробежал Колькин документ, который тот из предосторожности не выпускал из рук, и весело проговорил:

— Представь, Валюша, все соответствует истине. Сей юноша имеет документ, оформленный по всем правилам. Видишь, Валюша, какой к нам гость пришел. Посадим его за стол. Садись, садись, мальчик, позавтракаем вместе.

Колька, в душе весьма польщенный, что его назвали юношей, и пригласили за стол, помнил однако о Наташе, стоявшей на холоде.

— Я не хочу есть, мне нужны топоры и пилы. Все дают и вы должны дать.

— Валюша, — обратился Дмитрий Федорович к женщине, — скажи, можно разве отказать такому юноше? Принеси, дорогая, топор и пилу.

— Боже мой, а как же мы сами?

— Как-нибудь обойдемся.

Валентина Федоровна недовольно пожала плечами и удалилась.

Доброжелательное отношение Дмитрия Федоровича смягчило Кольку, и он подумал: «Нет, пожалуй, он не совсем похож на сову. Только что немного нос и глаза, а так…»

Дмитрий Федорович, узнав у Кольки его имя, гостеприимно придвинул вазу и предложил леденцы.

— Ешь, Коля, они на чистом сахаре. Ну, а много собрали вы инструментов?

— Почти полные санки. Дядя Андрей будет доволен.

— Кто?

— Дядя Андрей, Остров…

— Остров? Вот как! Странно!

— А вы разве его знаете? — удивился Колька.

— Его весь город знает, голубчик. Он приходил к нам в госпиталь, где мы с сестрой, Валентиной Федоровной, работаем докторами.

— Он нам и дал задание, — сказал Колька. — «Убрали бы их скорее со стола», — подумал он о конфетах, а вслух продолжал: — Я ведь работаю в ревкоме, а живу у Наташи. Она меня на улице ждет, санки охраняет. Получим от вас инструмент, сбегаем еще в два-три дома и на склад. Работы по горло.