— А что вы думаете? — Марк жаждал получить от него обещания, заверения.

— Не знаю. Она держится. Сказать большего не могу. — Он мог бы сказать им, если бы у нее был шанс, но его не было, поэтому он не стал рисковать. — Вы хотите посидеть с ней немного?

— Да, — не раздумывая, сказала Дина и возобновила свое дежурство у изголовья Пилар. Марк встал рядом.

Так они стояли почти целый час. Пилар спала, издавая странные, отрывистые звуки, время от времени шевелясь и, казалось, пытаясь справиться с дыханием. Марк положил одну руку на кровать, чтобы чувствовать трепет маленького тела рядом с ним, и не спускал глаз с лица Пилар. Дина держала ее руку и ждала. Ждала… с надеждой. Час был на исходе, когда она проснулась.

— Пить…

— Подожди чуть-чуть, дорогая. — Ласковые слова, сказанные шепотом, Дина подкрепила улыбкой. Она дотронулась до ее лба еле заметным движением руки.

— Скоро, моя любовь. Поспи теперь. Мама и папа здесь, дорогая. Спи… Ты почувствуешь себя намного лучше, очень скоро.

И тогда Пилар улыбнулась. Это была такая улыбка, которая, несмотря на все трубки у ее лица, дошла до самого сердца Марка и Дины.

— Я чувствую… лучше… сейчас…

— Я рад, дорогая. А завтра тебе будет еще лучше. Мама права. — Голос Марка был мягким, подобно летнему ветерку. И снова Пилар улыбнулась и закрыла глаза.

Через минуту появился доктор и кивком головы попросил их выйти.

Когда они выходили, он тихо сказал им:

— Мы будем сейчас готовить ее к операции. Вы можете вернуться обратно через некоторое время. — Он повернулся, и они вышли. Дина почувствовала, что она сейчас задохнется, и ей, как и Пилар, придется жадно ловить воздух.

Коридор одновременно был и душный, и холодный, и ей пришлось держаться за Марка, чтобы не упасть. Было уже четыре утра, но никто из них не заснул ни разу за эти два дня.

— Она сказала, что ей лучше. — Марк держался за эту хрупкую надежду, и Дина согласно кивнула. — Мне показалось, что цвет лица у нее стал лучше.

Дина хотела что-то ответить, но в самом конце длинного коридора появился доктор. Киршманн. Он направлялся к ним.

— Merde[66]. Ему следует оставаться с Пилар, черт возьми. А не искать нас. — Марк пошел ему навстречу, но Дина остановила его. Она уже поняла и схватила Марка за руку. Она поняла и не могла больше идти. Мир только что прекратил свое существование. Пилар была мертва.

Они покидали больницу, когда солнце только вставало. Больше часа ушло на то, чтобы подписать необходимые бумаги и распорядиться о приготовлениях к похоронам. Марк пожелал, чтобы похороны состоялись во Франции, Дине было все равно. Один из ее малышей покоится в Калифорнии, другой — во Франции. Теперь для нее это не имело никакого значения. И она полагала, что Пилар сама захотела бы остаться во Франции. Доктор Киршманн был очень внимателен и любезен. Он мало чем смог помочь. Когда девочку доставили к нему с юга Франции, ее состояние было крайне тяжелым. Травма головы была настолько серьезной, что он только удивился, что она не умерла сразу же после аварии. «Ох… эти мотоциклы!» — сказал он, и Марк съежился от его слов.

Им предложили кофе, от которого они отказались, и в конце концов они, завершив все дела, покинули больницу. Марк взял ее под руку и медленно вывел на улицу. У нее было такое ощущение, будто за последний час ее мозг отключился полностью. Она не могла соображать, двигаться и даже чувствовать. Она механически проделала все необходимые формальности, и ей показалось, что она тоже умерла вместе с Пилар.

Марк довел ее до маленького голубого «рено» и отпер дверь.

— Чей это автомобиль? — Задавать такой вопрос в это утро было так нелепо, и она рассеянно посмотрела ему в глаза.

— Не все ли равно чей, садись. Едем домой. — Никогда ранее он не чувствовал себя таким усталым, таким потерянным, таким одиноким. Все его надежды, все его радости и мечты рухнули. Для него сейчас даже не имело значения, кто с ним был — Дина или Шантал. Он навсегда потерял Пилар. Слезы медленно текли у него по лицу, пока он заводил машину, и он не стеснялся их. Ему было все равно.

Усевшись, Дина откинула голову на сиденье и закрыла глаза, ощутив, как у нее в горле поднимается комок и становится трудно дышать. Теперь ей хватит слез на всю оставшуюся жизнь, но в данный момент она обошлась без них.

Они медленно ехали по утреннему Парижу, когда дворники занялись своим делом, а яркие лучи солнца уже сильно отражались от тротуаров. Этот день должен был бы быть дождливым и туманным, а не таким солнечным, когда совершенно невозможно поверить в ужас всего происшедшего. Уйти из жизни в такой день — как такое могло произойти? Но ее не стало… не стало навсегда. Эта мысль не давала покоя Марку Эдуарду — ушла навсегда, — а Дина смотрела из окна и не замечала ничего вокруг.

Горничная, еще в ночном халате, открыла им дверь, и они вошли в квартиру. Когда она услышала шум поднимающегося лифта, то поспешила навстречу узнать о новостях. Лицо Марка Эдуарда было красноречивее слов. Она тихо заплакала.

— Разбудить мадам?

Марк покачал головой. Не стоило будить сейчас. Плохие новости могут подождать.

— Хотите кофе, месье?

На этот раз Марк кивнул, тихо прикрыв за собой дверь. Дина стояла рядом в полной растерянности. Он на мгновенье посмотрел на нее, вытер глаза и протянул ей руку. Не сказав ни слова, она взяла ее, и они медленно направились в свою комнату.

Шторы были затянуты, ставни закрыты, кровать была приготовлена, но Дине совсем не хотелось спать. Она не могла справиться с мыслями, лежать и думать, что Пилар уже нет. Марк Эдуард погрузился в кресло и закрыл лицо руками. Вскоре раздались тихие всхлипывания. Дина подошла к нему и положила руки ему на плечи, больше она ничего не могла сделать. Наконец он, выплакавшись, успокоился, и она помогла ему лечь в постель.

— Тебе нужно попытаться уснуть, — Она прошептала ему те же слова, которые до этого говорила Пилар.

— А ты? — Его голос, когда он заговорил, прозвучал хрипло.

— Я лягу. Попозже. А где твой чемодан? — Она с удивлением оглядела комнату. В ней не было его вещей.

— Я принесу его потом. — Он закрыл глаза. Забрать чемодан означало увидеться с Шантал. Тогда придется рассказать ей о Пилар. А также и своей матери. И своим друзьям. Он не мог вынести всего этого. Говорить об этом означало поверить в это. Его глаза снова наполнились слезами, пока наконец он не заснул.

Только Дина взяла кофе, когда его принесли. Она прошла с чашкой в зал, где оставалась одна, глядя поверх парижских крыш, думая о своей дочери. Сидя здесь, погрузившись в размышления, глядя на золоченый край утреннего неба, она почувствовала умиротворение. Пилар означала для нее так много, хотя с ней не всегда было легко в последние годы, но в конце концов она бы быстро повзрослела. Они были бы друзьями… Были бы. Было трудно представить, что ее уже нет. Ей казалось, что Пилар была здесь, рядом, совсем живая. Невозможно было вообразить, что они уже никогда не поговорят, не засмеются, не поспорят; что Пилар уже никогда не встряхнет копной своих длинных золотистых волос, не сверкнет своими голубыми глазами, чтобы заполучить то, что ей хочется; что она уже никогда не отберет у Дины ее шлепанцы, не воспользуется ее помадой, не наденет ее любимый халат или ее лучшее пальто… При мысли об этом слезы потекли у нее ручьями. Она осознала наконец, что Пилар больше нет.

— Дина? — Это была свекровь, она остановилась посреди комнаты и застыла, подобно статуе, в своем халате холодно-голубоватых тонов.

— Пилар?

Дина кивнула головой и закрыла глаза. Мадам Дьюрас схватилась за стул.

— О, мой Бог. О, Боже… bon Dieu[67]. — И затем, оглядываясь по сторонам, спросила: — Где Марк? — Слезы катились у нее по щекам.

— Думаю, что спит. В постели, — Свекровь, медленно кивнув, вышла из комнаты. Ей нечего было сказать Дине, и Дина возненавидела ее снова за то, что она и не пыталась сделать это. Ведь для нее это тоже была утрата, и она могла бы хоть что-то сказать, приличествующее случаю.