— Дина, пока меня не будет, постарайся отдохнуть. — Он взглянул на нее с видом заботливого папаши, послал воздушный поцелуй и тихо прикрыл дверь.

Она лежала совсем тихо, прислушиваясь к звукам, раздававшимся в доме свекрови. До сих пор никто ничего не знал. Это был «их секрет», как назвал его Марк.

В доме было тихо, когда она проснулась на следующее утро. Она лежала в кровати, всерьез размышляя, что делать. Она могла улететь в Сан-Франциско, пока Марк был в Греции, могла сделать аборт и стать свободной, но она согласилась со справедливостью всего того, что он сказал ей. Решиться на аборт означало разрушить и свою, и его жизнь. Она уже достаточно настрадалась от всех потерь. А что, если он прав? Если это был Божий дар? А что, если… что, если этот ребенок Бена? Последний лучик надежды забрезжил и тут же погас. Два месяца, сказал он, и молодой, застенчивый доктор согласился с этим. Он не может быть от Бена.

Итак, она будет в течение недели, закутавшись в этот бежевый шелковый кокон, ждать Марка, чтобы он отвез ее домой, где они снова смогут начать ту же самую жизнь, похожую на головоломку, которую они так и не смогли разгадать. При этой мысли она ощутила в себе прилив такого сильного страха, что вдруг ей безумно захотелось убежать отсюда. Она вылезла из кровати и, поборов в себе ощущение легкого головокружения, выпрямилась во весь рост и быстро оделась. Ей нужно выбраться отсюда, пойти прогуляться, подумать.

Она свернула на едва знакомые ей улицы, обнаружив там такие сады, парки и скверы, которые восхитили ее. Она сидела на скамейках и улыбалась прохожим, наблюдая за смешными маленькими старушками в скособоченных шляпках, стариками, играющими в шахматы, детьми, весело щебечущими друг с другом, молоденькими мамами, прогуливающимися с колясками взад и вперед. Да, молодые мамы — им всем было около двадцати или двадцати двух лет, но никак не тридцать семь. Дина наблюдала и отдыхала одновременно. Доктор советовал ей не переутомляться, прогуливаясь, делать остановки и отдыхать; погуляв, возвращаться домой и немного подремать, не пропускать время еды, не засиживаться допоздна, и тогда через несколько недель ей будет лучше. Она так и делала. Гуляя по Парижу, часто останавливалась и размышляла. О Бене. Она давно ему не звонила.

Было далеко за полдень, когда она наконец решилась зайти на почту. У нее не было больше сил не давать о себе знать. Она сообщила телефонистке номер и кивнула в ответ на удивленный вопрос: «L'Amerique?»[83] Казалось, прошла вечность, пока она услышала его голос, хотя он ответил менее чем через минуту. Там было восемь утра.

— Ты спал? — Голос ее звучал напряженно, и это чувствовалось даже на расстоянии шести тысяч миль.

— Почти. Я только что проснулся. — Бен улыбнулся, усевшись поудобнее в кровати. — Когда ты возвращаешься?

Она с трудом закрыла глаза и, поборов навернувшиеся на глаза слезы, ответила:

— Скоро. — С Марком и его ребенком. Она почувствовала, как у нее в горле застрял комок. — Я очень скучаю без тебя. — Слезы начали беззвучно скатываться у нее по лицу.

— Не так сильно, как я без тебя, дорогая. — Он прислушался, пытаясь услышать что-то, что она не сказала, что-то, что он не понял. — У тебя все в порядке? — Он знал, что она еще переживает смерть Пилар, но в ее голосе чувствовалось что-то еще. — Как ты? Ответь мне!

Она хранила полное молчание, пока стояла в будке, вся в слезах.

— Дина? Дорогая?.. Алло? — Он внимательно вслушивался. Он был уверен, что она все еще была у телефона.

— Я здесь. — Это было похоже на жалкий хрип.

— О, дорогая… — Он нахмурился и тут же улыбнулся. — А что, если я приеду? Есть такая возможность?

— Пожалуй, нет.

— А как насчет того, чтобы провести в Кармел следующие выходные дни? Будет День Труда. Ты вернешься к этому времени?

Казалось, с момента их последней встречи прошла целая вечность. Она хотела было сказать «нет», но потом передумала. Провести все следующие выходные дни в Кармел. Почему бы нет? Марк будет в Греции. Если она уедет сегодня вечером, у них будет время до конца недели и, возможно, еще один день до его возвращения. Вместе. В Кармел. И тогда все будет кончено, как они и предвидели. Наступит конец лета. Она стремительно соображала.

— Я буду дома завтра.

— Ты будешь? О, бэби… в какое время?

Она быстро подсчитала.

— Около шести утра. Завтра утром. По вашему местному времени. — Она стояла в будке, вся сияя сквозь слезы.

— Ты уверена?

— Да, конечно. — Она назвала ему авиакомпанию. — Я дам тебе знать, если не смогу улететь на этом самолете; в противном случае все остается в силе. — И затем засмеялась в трубку, почувствовав, как слезы опять наворачиваются на глаза. — Я еду домой, Бен. — Ей казалось, что она уехала так давно. А ведь прошла всего лишь неделя.

В этот же вечер она оставила записку для свекрови, где объяснила, что ее вызвали в Сан-Франциско и что она сожалеет, что пришлось так поспешно уехать. И ненароком она ощутила сильную потребность забрать с собой обратно написанный ею портрет: она с Пилар. Дина была уверена, что свекровь поймет ее шаг. Она наказала горничной передать Марку, если он позвонит, что она вышла. И это все. По меньшей мере она выиграет целый день. Ему не удастся ничем ей помешать. Он должен закончить дела в Греции. Она размышляла об этом в самолете по пути домой. Марк оставит ее в покое на неделю. У него не было особых причин, чтобы беспокоить ее. Он будет рассержен, узнав, что Дина улетела из Парижа, но не более того. Теперь она была свободна. На целую неделю. Это было все, о чем она думала.

За час до приземления она с трудом могла усидеть на месте. Она чувствовала себя очень молодой. Даже отдельные приступы тошноты не омрачили ее настроения. Она сидела совсем неподвижно в течение нескольких минут, и вся тошнота проходила. Ее мысли были поглощены Беном.

Когда самолет пробился сквозь облака навстречу солнцу, все вокруг окрасилось в золотисто-розовые тона. Вскоре Дина оказалась одной из первых, спешивших покинуть самолет в Сан-Франциско.

Утро было великолепным, но даже оно не отвлекло ее от мыслей о Бене. Она продолжала думать о нем и после приземления, пока самолет выруливал на стоянку, и она с нетерпением ждала момента, когда наконец можно будет отстегнуть ремни. Как только она натянула на себя черный бархатный жакет поверх белых брюк и белой шелковой блузки, с ее лица уже не сходила легкая улыбка. Матовая бледность ее лица и черная смоль волос украсили бы ее портрет, выполненный в белых и черных красках. Она выглядела намного бледнее, чем перед отъездом в Париж, а в ее глазах можно было прочесть очень многое, но они тоже заиграли и заговорили, пока она пробиралась к выходу.

И затем она увидела его, одиноко стоявшего в зале для пассажиров, прибывших в шесть утра. Перебросив пиджак через плечо, он поджидал ее за оградой таможенного контроля; улыбка не покидала его лицо. Они бросились навстречу друг другу, как только она прошла через дверь, и Дина сразу оказалась в его объятиях.

— О, Бен! — Ее глаза и плакали, и смеялись одновременно; он не сказал ничего, только крепко прижал к себе. Прошла вечность, прежде чем он оторвался от нее.

— Я страшно беспокоился за тебя, Дина. Я так рад, что ты вернулась.

— Я тоже.

Он вглядывался в ее глаза, но не мог точно сказать, что прочел в них. Там была боль — это было видно сразу. Но что еще, он так и не мог понять. Она потянулась к нему, а затем крепко прижалась.

— Едем домой?

Она кивнула, на глаза снова навернулись слезы. Дома. Целую неделю.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Она лежала на спине в его кровати с закрытыми глазами и легкой улыбкой па лице. Она вернулась домой четыре часа назад и провела все это время с ним в постели. Было всего лишь десять часов утра, а она так и не смогла заснуть ночью, пока летела сюда из Парижа. Он сомневался, было ли то, что он наблюдал в ней, следствием долгого перелета или следствием того, что эта неделя после смерти Пилар отняла у нее слишком много, даже больше, чем он мог себе представить. Когда она распаковала вещи, то показала ему свою картину.