— И что это все может означать? — Шантал не сводила глаз с Марка, находясь в противоположном углу комнаты. Он закрыл свою дорожную сумку и опустил ее на пол.

— Это означает именно то, что ты слышала, Шантал. Прекрати, не надо играть в игры. Я находился здесь этим летом почти целых три месяца, а сейчас я вынужден уехать отсюда по своим рабочим делам.

— На сколько? — Она выглядела очень сердитой, а по ее глазам можно было понять, что она недавно плакала.

— Я уже говорил тебе. Я не знаю. А сейчас будь хорошей девочкой, и мне надо идти.

— Non, tant pis[84]. Меня нисколько не волнует, даже если ты опоздаешь на свой самолет. Тебе не удастся покинуть меня таким образом. Что ты думаешь обо мне? Именно сейчас ты собираешься вернуться к ней. Бедная, бедная женушка, ее сердце разбито горем, потому что она потеряла свою дочь, и сейчас дорогой муженек отправляется, чтобы ее утешить. Ну уж нет! А как же я? — Она говорила с ним таким угрожающим тоном, что у него начало сводить мышцы у рта.

— Я говорил тебе. Она больна.

— Ну и чем же?

— Тут много причин. И совсем неважно, чем именно она болеет, Шантал. Она действительно больна, и этим все сказано.

— Ну хорошо, ты не можешь покинуть ее сейчас. Тогда когда же наконец ты сможешь это сделать?

— Черт знает что, мы совершенно забыли об этом и не обсуждали этот вопрос в течение целой недели. Ну почему мы должны разбираться именно сейчас, когда мне нужно успеть на самолет?

— К дьяволу твой самолет. Я не могу допустить, чтобы ты бросил меня. — Ее голос повысился до опасного предела, а глаза метались по всей комнате. — Ты не можешь уехать! Non, Марк Эдуард, non[85]! — Она опять ударилась в слезы, Вздохнув, он снова сел.

— Шантал, cherie[86], пожалуйста. Я уже говорил тебе. Это не продлится очень долго. Прошу тебя, дорогая. Попробуй понять. Ты никогда не вела себя так прежде. Ну почему сейчас ты должна быть такой неразумной?

— Потому что с меня довольно! Для меня это уже слишком! Что бы ни случилось, ты остаешься верен ей. Год за годом, год за годом. Все, я уже сыта всем этим по горло!

— А сейчас ты, должно быть, уже пресытилась? — С выражением отчаяния на лице он посмотрел на свои часы. — Вчера вечером я сказал тебе, если окажется, что это всерьез и надолго, ты присоединишься ко мне. Хорошо?

— И как долго мы будем вместе?

— О, Шантал! — Он выглядел раздраженным, раньше до такого состояния его доводила только Пи-дар, да и то очень редко. — Давай посмотрим, как пойдут дела. Если ты приедешь ко мне, ты можешь оставаться некоторое время в Штатах.

— И сколько это «некоторое время»? — Но сейчас она начала заигрывать, и он заметил это, хотя в его глазах еще оставались огоньки раздражения.

— Столько, сколько я смогу прошагать, ни разу не присев. Тебя устроит такой ответ? А теперь мне надо идти. Я буду звонить тебе почти каждый день. Я постараюсь вернуться через несколько недель. А если мне не удастся выбраться, тогда ты приедешь ко мне. Ты удовлетворена?

— Почти.

— Почти? — Он выкрикнул это слово, но в этот момент она наклонила вперед свое лицо для поцелуя, и он не смог воспротивиться.

— Ты опять! — Он поцеловал ее, и они оба, смеясь, бросились обратно в спальню; они ласкали друг друга, дразнили, они снова были жадными до любви.

— Ты ведь знаешь, я опоздаю на самолет.

— Ну и что? А после всего давай поужинаем у «Максима».

Можно было бы легко предположить, что ей давно следовало бы забеременеть, но они абсолютно точно знали, что это не так. Однажды им показалось, что она беременна, и это вызвало у них, учитывая ее диабет, такую жуткую панику, что они решили больше никогда не испытывать судьбу снова. Они просто не могли себе этого позволить. На карту была поставлена ее жизнь. И Шантал действительно не была против того, чтобы поберечься, у нее никогда не возникало особенного желания иметь ребенка. Даже от Марка.

Бен остановил машину, проехав половину улицы.

— Здесь?

Она кивнула, чувствуя себя, как будто она присутствовала при наступлении конца света. Как будто кто-то объявил им, что пришел Апокалипсис. Они знали, что он приближается, они даже знали когда… но что из того? Куда бежать? Что делать? Как она может жить день за днем без него? Как она может существовать без тех мгновений, которые они провели вдвоем в Кармел? Как она сможет теперь просыпаться не в этой желтой спальне, прикидывая в уме, чья очередь готовить завтрак, ее или его? Она удивлялась, сидя в машине, неужели так может быть на самом деле. Она долго и пристально смотрела на него, а затем крепко обняла. Ее даже не волновало, видит ли ее кто-нибудь или нет. Ну и пусть. Они больше никогда не увидят, как она крепко обнимает его. Они будут думать, что это было какое-то наваждение. На мгновение она задумалась: а не было ли все это только сладким сном, в который все равно превратились бы воспоминания об их отношениях через несколько лет? Будет ли все это действительно казаться только прекрасным сновидением?

Она прошептала ему на ухо несколько слов.

— Береги себя. Я люблю тебя…

— Я тоже люблю тебя.

Потом они снова обнялись, не говоря ни слова. Наконец он решительно открыл ей дверь.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, Дина. Но если ты останешься еще хоть на мгновение, тогда я… я просто не смогу тебя отпустить.

Она заметила, как заблестели его глаза, и почувствовала, что ее собственные глаза наполняются слезами. Она посмотрела вниз, на подол своего платья, затем быстро подняла глаза вверх, на него. Она должна была видеть его, должна была знать, что он все еще здесь. В мгновение ока она снова заключила его в свои объятия.

— Бен, я люблю тебя. — Она крепко прижалась к нему, затем медленно отстранилась и долго смотрела на него в течение мучительно затянувшейся паузы. — Могу ли я сказать тебе, что эти месяцы, что я провела с тобой, сделали мою жизнь хоть чего-то стоящей?

— Да, можешь. — Он улыбнулся ей и поцеловал кончик ее носа. — А могу ли я сказать тебе, чтобы ты выкатывалась ко всем чертям из моей машины? — Она удивленно уставилась на него. Потом рассмеялась.

— Нет, не можешь.

— Отлично, я понимаю, что это будет очень трудно осуществить, но в таком случае мы можем вдоволь похохотать. — И она засмеялась, но в то же время опять расплакалась.

— Господи, у меня ужасный вид.

— Да, это верно. — Он произнес эти слова, многозначительно кивая головой и усмехаясь. В его глазах промелькнули признаки успокоения. — Я тоже неважно выгляжу. Но если честно, моя дорогая, я думаю, что, несмотря ни на что, мы чертовски мило расстаемся. — А затем, с кривой усмешкой, он наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее, внимательно посмотрел и сказал: — Иди.

Она кивнула, коснулась его лица. Сильно сжав руки в кулаки, она вылезла из машины, долго-долго смотрела в его сторону, развернулась и пошла прочь. Повернувшись спиной и все еще роясь в сумочке в поисках ключей, она хорошо слышала, как удаляется его автомобиль. Но она ни разу не обернулась, ни разу не оглянулась, не посмотрела; она просто похоронила его в своем сердце и вернулась обратно в этот дом, под крышей которого она будет жить до конца своих дней. Вместе с Марком.

— Доброе утро, любимая. Ты хорошо спала? — Он посмотрел на нее, еще лежавшую в кровати.

— Ты опоздал на самолет? — О том, что произошло на прошлой неделе, когда она буквально сбежала из Парижа, не было сказано ни слова.

— Да, по глупости. Я не смог найти такси, улицы были забиты транспортом, тысячи других мелких происшествий, и мне пришлось ждать следующего рейса целых шесть часов. Как ты себя чувствуешь?

— Сносно.

— Не более того?

В ответ она пожала плечами. Она чувствовала себя отвратительно, ей даже захотелось умереть. Она хотела, чтобы рядом был только Бен. Но не в такой ситуации, когда она носит ребенка Марка Эдуарда.